– Думаю, да, – ответила Веспасия, едва заметно улыбнувшись.
Они уже вышли к каретам. Кэролайн и бабушка шли где-то позади них. Шарлотта оглянулась через плечо и увидела, что мать с очень сосредоточенным и озабоченным видом разговаривает с Джозайей Хэтчем, а бабушка смотрит на саму Шарлотту, и у нее вид громовержца.
– Дождетесь их? – спросила Веспасия, приподняв свои серебряные брови.
– Конечно, нет! – Шарлотта повелительно махнула рукой, и кучер Эмили тронул лошадей. – У них есть свой экипаж. – Ей доставило почти детское удовольствие произнести это вслух. – Я еду следом за вами. Полагаю, сестры Уорлингэм все же появятся на поминальном обеде?
– Конечно. – Сейчас Веспасия не стала прятать улыбку. – Это уже светское мероприятие. А то, что было, – всего лишь необходимая преамбула.
Она оперлась на руку своего лакея, встала на подножку и влезла в карету, успев сунуть полпенни пробегавшему мимо уборщику, мальчику не более десяти-одиннадцати лет, который ее громко поблагодарил и начал сметать своей метлой очередную кучу навоза. Дверца за нею захлопнулась, и минуту спустя она отъехала.
Шарлотта проделала то же самое и так же следом за нею сошла перед впечатляющим, уже знакомым домом Уорлингэмов. Все окна в нем были закрыты жалюзи, а дверь украшена черным крепом. Подъездную дорожку обильно завалили соломой, чтобы заглушать стук лошадиных подков – из уважения к умершей, – и грохот каретных колес был едва слышен, когда кучер отгонял экипаж на стоянку.
Внутри все было готово – до последней детали. Огромная столовая была вся завешана черным крепом и выглядела сейчас так, словно какой-то гигантский паук заплел ее целиком своей паутиной. Букеты белых лилий – их стоимость могла бы прокормить обычную семью в течение недели – были с определенным артистизмом расставлены на столе и в фарфоровых вазах на жардиньерке. Сам стол был уставлен великолепным набором блюд с копченым мясом, сэндвичами, фруктами и сладостями, бутылками вина в корзинах, должным образом запыленными от долгого хранения в погребе и с соответствующими этикетками, способными удовлетворить самого придирчивого знатока. Некоторые бутылки портвейна были и впрямь очень старыми. Епископ, по всей видимости, упрятал их туда еще в молодости и напрочь про них забыл.
Селеста и Анжелина стояли рядом друг с другом, обе в платьях из черного бомбазина. Платье Селесты было расшито гагатовыми бусинками и имело ниспадающий бархатный воротник, закрывающий грудь и присобранный над турнюром. Платье было ей немного тесно в груди. Платье Анжелины было изукрашено по плечам тяжелыми черными кружевами, застегнутыми гагатовыми булавками с маленькими жемчужинами – весьма традиционное украшение на похоронах. Кружевные вставки повторялись также на животе и под бомбазиновым турнюром; только очень придирчивый наблюдатель мог помнить, что это прошлогодняя мода – так собирать складки. У нее оно еще более тесно стягивало грудь. Шарлотта догадалась, что эти траурные одежды уже раз выполняли свою функцию – на похоронах Теофилиуса, – а также, вполне возможно, и на похоронах самого епископа. Умный и пронырливый портной может творить настоящие чудеса, а судя по этому виду, невольно казалось, что сестры Уорлингэм – подобно многим богатым людям – не прочь сэкономить.
Селеста приветствовала их очень торжественно, словно герцогиня, принимающая визитеров. Она стояла с напряженно выпрямленной спиной, чуть наклоняя голову и повторяя имена всех прибывающих, словно те были очень важными персонами. Анжелина сжимала в пальцах украшенный кружевом платочек и то и дело промокала им щеки, повторяя последние два слова из всего, что произносила Селеста.
– Добрый день, миссис Питт. – Селеста чуть двинула рукой, всего на дюйм, обозначив таким образом, что данная посетительница – относительно чужая здесь и вообще не слишком высокого социального статуса.
– Миссис Питт, – повторила за ней Анжелина, неопределенно улыбнувшись.
– Как любезно с вашей стороны прийти, чтобы выразить свои соболезнования.
– Как любезно. – На сей раз Анжелина выбрала первые два слова.
– Леди Веспасия Камминг-Гульд. – Селеста была поражена, и в этот момент – впервые! – тот факт, что сама она дочь епископа, оказался совсем неважным. – Как… как это великодушно с вашей стороны. Уверена, что наш покойный отец был бы весьма тронут.
– Весьма тронут, – с готовностью повторила Анжелина.
– У него не было бы для этого никаких оснований, – заявила Веспасия с ледяной улыбкой, глядя на них прямо в упор. – Я приехала исключительно из уважения к Клеменси Шоу. Это была прекрасная женщина – и мужественная, и совестливая, – а это достаточно редкое сочетание. Я очень опечалена, что ее больше нет.
Селеста не могла найти нужных слов для достойного ответа. Она не знала о Клеменси ничего такого, что заслуживало столь высокой похвалы.
– Ох! – воскликнула Анжелина и сжала свой платочек еще крепче, потом вытерла слезинку, скатившуюся по ее розовой щечке. – Бедная Клеменси! – прошептала она едва слышно.
Веспасия не стала задерживаться и выслушивать дальнейшие банальности, которые могли лишь причинить боль, и проследовала в столовую. Сомерсет Карлайл, следовавший сразу за нею, был настолько привычен к тому, чтобы мягко и спокойно разговаривать с людьми, не умеющими ясно выражать свои мысли, что без труда пробормотал что-то успокаивающее, хотя и бессмысленное, и проследовал дальше.
В столовой уже собралось человек тридцать. Шарлотта узнала некоторых, она встречалась с ними раньше во время своих коротких визитов к Уорлингэмам; об остальных она догадалась по описаниям Томаса, как уже с нею было в церкви.
Она посмотрела на стол, притворяясь, что пребывает в полном восхищении, и тут в столовую вошли Кэролайн и бабушка. Последняя бросала по сторонам злобные взгляды и так крутила перед собой своей тростью, что подвергала серьезной опасности всех оказавшихся поблизости. Она отнюдь не стремилась заполучить Шарлотту и держать ее рядом, но злилась, что ее оставили позади. Это, как она считала, было явным неуважением по отношению к ней.
Столовая была огромная и красиво оформленная, с большими окнами в обрамлении изысканно украшенных портьер, с камином темного мрамора, дубовым буфетом и сервировочным столиком и шкафом для посуды с выставленным в нем на всеобщее обозрение чайным сервизом «Краун-Дерби» XVIII века – сплошь красное, синее и золотое.
Обеденный стол был оформлен весьма изысканно: весь хрусталь с фамильными гербами, выгравированными на стенке каждого бокала, столовое серебро было так отполировано, что отражало все лучи света от канделябров, и было также украшено гербами и монограммами в виде готического «У», а скатерть и салфетки отделаны вышивкой белым шелком – та же монограмма и тот же герб. Сервировочные блюда были минтоновского фарфора; Шарлотта помнила этот узор – знала его по давним рассказам матери, когда еще посещала подобные приемы, на которых знания подобного рода необходимо было иметь каждой заневестившейся девушке из благородного семейства.
– Они никогда не выставляли все это в ее честь, пока она была жива, – сказал Шоу, оказавшийся рядом. – Но в те времена, слава богу, к нам никогда не являлось на обед все соседское общество, особенно все разом.
– Это иногда помогает, чтобы хоть на время забыть о своем горе – когда чем-то себя займешь, – тихонько ответила ему Шарлотта. – Даже, может быть, если немного переборщить. Не всем удается справиться со своими бедами одним и тем же способом.
– Какое у вас все же благостное к этому отношение, – мрачно сказал он. – Если бы я не был уже с вами знаком и не был уверен в вашей полной искренности, то вполне мог бы заподозрить вас в ханжестве.
– И это было бы несправедливо по отношению ко мне, – быстро сказала Шарлотта. – Я сказала именно то, что хотела сказать. Если бы мне захотелось высказать какие-то критические замечания, я вполне могла бы найти здесь немало вещей, заслуживающих критики, но сказанное мною к этому не относится.
– Ох! – Брови доктора взлетели вверх. – А что бы вы тогда выбрали? – Его глаза осветила слабая улыбка. – Если, конечно, вам захотелось высказать какие-то критические замечания?
– Если бы мне этого захотелось и если бы это продолжало вас интересовать, я бы, несомненно, вам это сообщила, – ответила Шарлотта без малейшего намека на мстительность. Потом, вспомнив, что именно он, а не кто-то другой, потерял самого близкого человека, и не желая его никак и ничем обижать, даже в самой малой степени, она наклонилась чуть ближе к нему и прошептала: – Платье Селесты ей тесно, его следовало бы немного распустить под мышками. Вон тому джентльмену – насколько я понимаю, это мистер Далгетти – не мешало бы подстричься, а у миссис Хэтч старые перчатки; видимо, именно поэтому она сняла одну и держит ее в руке.
