— Жоржем только я себя называю, а мое настоящее имя — Жоржиана!
Тут только я поняла, что вижу перед собой мисс Уольден. Мы, конечно, пожали друг другу руки. Это недоразумение, по-видимому, не вызвало у нее никакого смущения.
— Я состою членом общества велосипедисток, — объяснила она.
— Что же это за общество? — спросила я с замиранием сердца.
— Это клуб незамужних девиц, цель которого — добиться для своих членов того же самого общественного положения, которым пользуются неженатые мужчины. Мы не допускаем в члены мужчин, и та девушка, которая выходит замуж, лишается членства в нашем клубе. У нас есть фехтовальная зала, бассейн для обучения плаванию, кроме того, мы устраиваем лодочные гонки на реке. Вы обязательно должны позволить мне пригласить вас в наш клуб.
— Я была бы очень рада узнать об этом учреждении поподробнее, — ответила я осторожно. — Вероятно, в ближайшем будущем вы познакомите меня с уставом этого клуба и сообщите мне список его членов. Но так как вы сказали, что в него не пускают мужчин, то, вероятно, вы избавите меня от необходимости сопровождать вас туда.
Жоржиана заливисто рассмеялась.
— Наш клуб — вовсе не детская комната, — сказала она, как мне подумалось, несколько дерзко. — Это просто место, где мы отдыхаем, когда нам надоедают мужчины.
Услышав эту фразу, я поняла, что сейчас мне будет трудно внушить Жоржиане, какого образа мыслей я придерживаюсь. Она позвонила, приказала подать чай, и мы стали разговаривать о моих будущих обязанностях. В результате управление хозяйством было полностью передано под мою ответственность, и жизнь потекла своим чередом. Вскоре из замка Чарнвортов прибыли брат Жоржианы Морис и его воспитатель. Они жили там постоянно и приехали сюда только для того, чтобы встретить лорда Чарнворта.
Я заметила, что все слуги хорошо вышколены, так что хлопот с ними мне не предстояло, но при первом же взгляде на воспитателя я поняла, что с ним мне придется помучиться. В домах, где я управляла хозяйством, люди подобного рода всегда были склонны проводить некоторую разницу между их положением и моим. Например, везде, где они были допущены к столу, они заводили нелепую привычку обращаться со мной как с ровней, чего не посмели бы сделать по отношению к жене хозяина. Жоржиана сообщила мне, что господин Карслек Пераун получил приглашение к столу еще при жизни покойного лорда Чарнворта. Делать было нечего, и с этой минуты я стала готовиться к войне.
Как только прибыл Карслек Пераун, я поняла, что мое знание человеческой природы не обмануло меня. Прежде всего он стал обращаться ко мне «мисс Стейси». Похоже, он ожидал, что я позволю ему здороваться со мной за руку. С первой же минуты я почувствовала к нему какое-то непреодолимое предубеждение, которое с тех пор не покидало меня никогда.
Морис Уольден, братишка Жоржианы, наоборот, сразу завоевал мое расположение. Я вообще не люблю мальчишек, но этот был такой тихий, такой добрый, что иной раз я искренне ставила Мориса в пример его гордячке сестре. Мальчик оказался таким запуганным и необщительным, что прошло некоторое время, прежде чем мы подружились. По-видимому, он был очень привязан к своему воспитателю, а тот, вероятно, отлично понимал те выгоды, которые можно было получить благодаря впечатлительной натуре ребенка.
Теперь я перехожу к самой неприятной части моих показаний. Испытывая к хозяевам величайшее уважение, я все-таки не могу не заметить, что отношения между Жоржианой Уольден и воспитателем ее брата показались мне более интимными и непринужденными, чем, на мой взгляд, должны быть в связи с разницей в их социальном положении.
Я хорошо понимала, что господин Карслек Пераун обладал многими достоинствами, которые могли возвысить его в глазах такой девушки, как Жоржиана. Его наружность была в ее вкусе, он отлично одевался, а его речь выдавала в нем образованного человека, близко знакомого с теми вопросами науки и литературы, которыми — как теперь почему-то считается — прилично интересоваться и женщинам, так что понравиться он мог. Я ничего не имела против того, чтобы сидеть молча во время их долгих бесед. Но, когда их разговор начинал касаться сомнительных тем, которые осуждает светское общество, я неизменно вмешивалась. В таких случаях я как бы случайно задавала Жоржиане отвлекающий вопрос или обращалась к господину Перауну с замечанием о погоде.
Я должна сказать, что не столько господин Пераун, сколько сама Жоржиана заставляла меня быть в высшей степени настороже. Однажды она забылась до того, что завела разговор о многоженстве. Господин Пераун говорил что-то о браке вообще, когда Жоржиана вдруг спросила:
— Правда ли, что все народы в древности жили в многоженстве?
Я тотчас прервала их беседу, стараясь говорить как можно естественнее и беззаботнее:
— Жоржиана, что же вы не скажете мне, заказали вы сегодня к обеду землянику или нет?
Она обернулась ко мне с выражением гнева на лице.
— Да… Впрочем, нет… Не заказывала… — ответила она. — Ну, так что вы на это скажете, господин Пераун?
Я нахмурилась и, покашляв, спросила:
— Не пора ли вам, господин Пераун, вести Мориса на прогулку?
У господина Карслека Перауна было достаточно такта, чтобы понять мой намек, и он замолчал, хотя и не сдержал саркастической улыбки, а Жоржиана твердила свое:
— Отчего вы не отвечаете? Говорите же!
К счастью, на столе стоял десерт. Застучав ножами для фруктов, я сказала:
— Не лучше ли продолжить этот разговор в другое время?
Я заметила, что Морис вздрогнул и насторожился. Жоржиана посмотрела на меня в упор и рассмеялась.
— Простите, — сказала она. — Я и не знала, что полигамия считается у вас своего рода табу. Отлично! В таком случае поедем кататься — вы в карете, а я на велосипеде!
Жоржиана отлично знала, что я не очень одобряла ее прогулки на велосипеде, в особенности в этом ее странном костюме. К несчастью, в таких исключительных обстоятельствах я не имела над ней авторитета. Я лишь могла советовать, могла предостерегать, но запрещать было не в моей власти. С момента начала моей службы в доме и до появления лорда Чарнворта я, конечно, сочла своим долгом узнать о нем все, что было возможно. От Жоржианы я ничего путного добиться не могла: она сказала мне, что никогда не видела своего дяди и даже не знает, писал ли он когда-нибудь письма родным.
— Разве покойный лорд Чарнворт ничего не рассказывал вам о своем брате? — с удивлением спросила я.
— Я не помню, чтобы он говорил мне что-нибудь такое, что стоило бы повторять, — ответила она таким тоном, который исключал всякие дальнейшие расспросы. — Кажется, покойный дядя Чарнворт был не в ладах с дядей Чарльзом. Но я никогда не считала нужным совать нос в их отношения.
Однако я считала своим долгом «совать нос», то есть быть более осведомленной относительно характера и прошлого человека, в доме которого я волей судьбы занимала столь ответственное и деликатное положение. Потерпев поражение в беседе с Жоржианой — а она, вероятно, знала больше, чем хотела сказать, — я предпочла вступить в тактичные переговоры с прислугой, выбирая для этой цели только тех служащих, кто дольше других прожил в этом доме.
К несчастью, ни один из слуг в городском доме не работал на этом месте достаточно долго для того, чтобы знать новоиспеченного лорда в лицо. Только дворецкий Клофам, который жил в доме уже четырнадцать лет и производил впечатление умного и почтительного человека, сообщил мне важные сведения. Это была грустная, неприятная история, касавшаяся девушки-крестьянки. Старый лорд узнал о романе сына и устроил ему ужасную сцену. В результате девушку куда-то удалили, а молодого человека, то есть нынешнего лорда, сослали в Китай. Там он прожил двадцать лет. Отец выделил ему ежемесячное жалование, которое аккуратно выплачивал сыну до конца своих дней через отделение какого-то банка в Китае.
— Выплачивать жалование, — продолжал Клофам, — после смерти отца надлежало и старшему брату, так как, говорят, было решено, что господин Чарльз, то есть нынешний лорд, никогда не вернется назад. Это было единственное условие, за соблюдение которого платилось жалование. Каждый месяц он ходил в Китае в банк и сам получал деньги, чем и был связан, как говорится, по рукам и ногам.
Вот и все, что мне удалось узнать о молодых годах Чарльза Уольдена, нынешнего лорда Чарнворта. Что же касается тех двадцати лет, которые он провел в Китае, то оказалось, что о них не знала в доме ни одна живая душа. Вполне понятно, что я чувствовала некоторое беспокойство. Было ясно, что поведение лорда Чарнворта в молодости перешло всякие границы, дозволенные в его положении. Я допускаю, что, приглашая к себе в качестве хозяйки такую даму, как я, он не руководствовался своими дурными наклонностями, однако я почувствовала некоторую неловкость при мысли, что мне придется каждый день сидеть с таким человеком за одним столом.
