Эллен предъявила мольберт, несколько листов бумаги, коробку угольных карандашей, позабавив публику серией язвительных карикатур. Особенно злым вышел шарж на Эллери с лицом стервятника на гибкой длинной шее. При этом ей удалось передать сходство. Мистер Гардинер бодро прочитал отрывки из ветхозаветной «Песни песней Соломона», не преминув интерпретировать их как аллегорию союза между Христом и Его церковью. Расти Браун вышла на сцену с мотком проволоки и щипцами, быстро смастерив несколько очаровательных птиц и животных, как она выразилась, «в свободном стиле». Даже доктор Сэмсон Дарк гнусаво сымитировал пение Руди Вэлли в студенческой песне «Мэнская застольная».
— А теперь, — сказал Эллери, когда доктор сел, вытирая фальстафовские[88] щеки, — мы переходим к piece de resistance[89] наших увеселений — подлинному сеансу, проводимому знаменитым спиритом, мадам Оливетт Браун.
Мистер Гардинер тут же встал, извинился, сославшись на недомогание, и вышел из комнаты. Через минуту он вернулся, мрачно заметив, что тот, кто посвятил жизнь духовному миру, может оказаться полезным в общении с потусторонними друзьями миссис Браун, хотя бы изгоняя их. После этого старый священник вновь сел и сложил руки молитвенным жестом, готовый к встрече с самим дьяволом.
Оливетт Браун не обращала на него внимания. Она была слишком занята оборудованием сцены.
Наконец все расселись в почти полной темноте вокруг большого круглого стола, держась за руки с соседями, и приступили к сеансу.
Вначале слышались приглушенные смешки девушек и ядовитые комментарии Мариуса, но постепенно и они смолкли, и воцарилась почти физически осязаемая тишина. Когда глаза привыкли к полумраку, все устремили их на Оливетт Браун, сидящую неподвижно и вглядывающуюся поверх голов в тени, наполнявшие комнату.
Она сидела так настолько долго, что все невольно начали напрягать слух. Напряженная атмосфера вокруг стола буквально гудела.
Внезапно мать Расти откинулась на спинку стула и застонала. После мертвой тишины от этого звука волосы присутствующих встали дыбом, а руки крепче стиснули руки соседей.
Стон замер. Теперь миссис Браун сидела в расслабленной позе, с широко открытыми глазами на лице, похожем на белую маску.
Потом она начала говорить мечтательным тоном, совсем не похожим на ее обычный, резкий и гнусавый голос.
— Я нахожусь в огромном сводчатом помещении, темном и не темном, светлом и не светлом, замкнутом и тянущемся до бесконечности во все стороны... Это как сон, но гораздо четче...
Миссис Браун продолжала в том же духе, пока все не стали ощущать то, что она «видела», не имея ни малейшего представления о его форме, цвете или пропорциях.
— Он идет... — внезапно сказала Оливетт Браун. — Я вижу его серое мерцание... Он подходит ближе и ближе... — Голос стал громче. — Кто-то, кого я знаю... Он мертв — это дух... Кто же он?.. Кто вы? — Она издала вопль, от которого сердца подскочили к горлу. — Джон! Это Джон! — И упала лицом вниз, стукнувшись лбом о крышку стола.
Сеанс прервался. Эллери подбежал к выключателю одновременно с сержантом Дивоу. Когда он повернулся, доктор усаживал Оливетт Браун на стул, а Расти яростно хлопала мать по восковым щекам.
— Не знаю, почему я позволила ей сделать это. Потом она всегда расстраивается. Видит Бог, я не верю в эту чепуху, но она, кажется, убедила себя с помощью самогипноза... Мама, мама!
— Позволь мне, — сказал доктор Дарк. — Артур, поставь здесь еще один стул. Я хочу уложить ее и опустить голову ниже ног. Она просто в обмороке, хотя на лбу будет шишка... Кто-нибудь пусть откроет окна настежь. Нужен свежий воздух.
Пока доктор приводил в чувство миссис Браун, Эллери подошел к Джону, который стоял поодаль со странным выражением лица.
— Должно быть, этот климактерический вопль здорово напугал тебя, Джон. Каково встретить собственный дух, будучи живым?
— Весьма интересно, — холодно отозвался Джон. — Куда интереснее, чем ты думаешь.
— Что ты имеешь в виду?
Джон улыбнулся и покачал головой, внимательно наблюдая за матерью Расти.
Как только она открыла глаза, он шагнул к ней.
— Как вы узнали, мамаша Браун?
— Что? — еле слышно откликнулась она. — О, Джон, у меня раскалывается голова! Что произошло?
— Ты впала в транс, мама, — объяснила Расти, — начала говорить, что кто-то приближается к тебе — призрак или мертвец, — а потом назвала его Джоном и потеряла сознание.
— Вот как? Джон... мертв? Как глупо. — Она ощупала свою голову. — После сеанса я всегда ничего не помню.
— Как вы узнали? — повторил Джон.
— Перестань говорить загадками, — сердито сказала Расти. — Что узнала мама?
— Об этом знало только одно лицо, — обратился Джон к миссис Браун. — И между прочим, его нет среди присутствующих. Здесь об этом знал только я. Поэтому я снова спрашиваю вас, мамаша Браун: как вы узнали?
Она тупо смотрела на него.
— Хоть бы прекратилась боль в голове! Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Прекрати, Джон, — резко сказал Крейг. — Миссис Браун не в том состоянии, чтобы ее донимать.
— Верно, Артур, — кивнул Джон, продолжая улыбаться. — Прошу прощения, мамаша Браун. Почему бы вам не подняться в свою комнату и не отдохнуть? Пожалуй, нам всем не помешало бы прилечь на часок. К полуночи всем придется встать. — При виде озадаченных лиц Джон усмехнулся. — К чему ждать дневного света? В час ведьм я, в отличие от Золушки, превращаюсь в принца, помните? Поэтому сразу после полуночи, когда мне исполнится двадцать пять, я попрошу мистера Пейна провести официальное чтение отцовского завещания, превращающего меня из тыквы в королевскую карету, а потом мистер Гардинер обвенчает меня и Расти...
— В твоих устах это звучит так романтично, — фыркнула Расти.
Джон поцеловал ее.
— И наконец, я преподнесу сюрприз, который был обещан.
— Господи, совсем забыл! — воскликнул Крейг. «И я тоже», — подумал Эллери. — Джон, что ты прячешь в рукаве?
— Узнаешь после церемонии, Артур, как и все остальные. Соберемся здесь без четверти двенадцать.
Эллери задержался в гостиной дольше других. Он ходил по комнате, заглядывая в углы.
— Ищете двенадцатую коробку, мистер Квин? — Сержант Дивоу наблюдал за ним из холла.
— В каком-то смысле, сержант. Кажется, все о ней забыли.
— Только не я. Весь вечер ее разыскивал. — Сержант покачал головой. — Коробки здесь нет.
— Полагаю, она снова в чьей-нибудь спальне.
Но спустя десять минут они все еще ожидали, когда кто-нибудь прибежит с коробкой.
— Что, если с подарками покончено? — усмехнулся сержант Дивоу. — Хотя вряд ли он остановится на одиннадцати.
Эллери оставался серьезным.
— Боюсь, сержант, коробка появится до полуночи. — Он взял свой экземпляр книги Джона и поднялся наверх.
* * *
Вол. Гвоздь. Вода. Голова.
Дом. Частокол. Рыба. Зуб.
Верблюд. Рука. Глаз. Знак (или Крест?).
Дверь. Ладонь. Рот. Столбик.
Окно. Кнут. Обезьяна.
Девятнадцать предметов в одиннадцати коробках и за одиннадцать вечеров.
Эллери бродил по своей спальне, яростно куря.
Остается один вечер, чтобы завершить серию из двенадцати. Это означает, по крайней мере, еще один предмет. Следовательно, их будет как минимум двадцать.
Его мысли устремились к этому числу.
Не в нем ли скрывается ключ? Двадцать, двадцать...
Он вернулся к письменному столу, где лежал список девятнадцати предметов. Вол... Дом... Верблюд... Эллери покачал головой. Он сотню раз изучал этот перечень в поисках общего знаменателя. Чем дольше он это делал, тем сильнее убеждался, что связь между предметами существует, но тем менее уловимой она казалась.
Число «двадцать» дразнило его. С ним что-то было связано — что-то, о чем он знал или читал, — но Эллери не мог этого вспомнить... Игра в двадцать вопросов? Нет-нет. Трактовка серии из двадцати предметов в духе игры-загадки не приводила ни к чему... Двадцать...
И тогда он вспомнил.
Группировка чисел по пять исходила из пяти пальцев на каждой руке и ноге. Следовательно, три основных шкалы пятеричной системы состояли из пяти, десяти или двадцати единиц. Группировка предметов по двадцать существовала в английском термине score[90] и французской системе счисления — quatre-vingts, что означало «восемьдесят» или «четыре по двадцать». В тропических странах из-за жаркого климата люди ходили босиком, имея перед глазами пальцы не только на руках, но и на ногах. Некоторые коренные жители Мексики до сих пор считают до «человека полностью», а потом начинают снова. Доказательством, что гренландцы, возможно, имели тропическое происхождение, служило то, что их система счисления была двадцатеричной.
