— Прекрасная мысль, — печально отозвался главный констебль. — Но до тех пор пока вы не сможете представить что-нибудь новое и убедительное по части доказательств, боюсь, ей суждено навечно остаться в области идей.
На этой ноте совещание прервалось на ленч.
Репетиция, на которую приехала Элеанор, проводилась в длинном запущенном манеже при конюшнях, притулившемся в проулке позади Рыночной площади. Петтигрю попрощался с ней у двери с острым уколом зависти. Час или два она проведет в ином мире, где ценности исключительно эстетического порядка, а проблемы — чисто технические; в мире, к которому он не имеет ключа. Неожиданно перспектива бездельных часов его ужаснула. Ленивый и любопытный одновременно, он обычно не испытывал потребности в том, чтобы какой-то конкретный предмет занимал его во время вылазок в Маркгемптон. Сам городок, такой привычный и такой живописный, полный исторических ассоциаций и личных воспоминаний, обычно давал достаточно пиши для ума и глаз, однако сегодня ему хотелось прогнать из головы неприятные мысли, которые ее затуманивали, а он не знал, на что бы отвлечься. Он прошел мимо суда графства, где судья Джефферсон, поправив здоровье, боролся с какой-нибудь неразрешимой проблемой «больших лишений» или альтернативного жилья, и поймал себя на немилосердной мысли: жаль, что его язву так быстро вылечили. Он заглянул в парикмахерскую ради давно необходимой стрижки и испытал немалое отвращение, когда его всего через двадцать минут выставили на улицу побритым и подстриженным. Он заглянул в собор и обнаружил, что прекрасному зданию нечего ему сказать. Наконец он решил поискать утешения у единственного в городке букиниста и зарылся в плесневелых недрах старого магазина.
Он уже провел там какое-то время, уныло переходя от одного стеллажа к другому, снимая тома, лишь чтобы вернуть их на место после самого поверхностного осмотра, когда наткнулся на другого покупателя, занятого сходным делом по другую сторону узкого коридора из книг. Рассеянно извинившись, он двинулся дальше. Но голос у него за спиной произнес:
— Нашли что-нибудь интересное?
Повернувшись, Петтигрю увидел главного констебля.
— Странно тут вас увидеть, — сказал он. — Что ищете?
— Порнографию, — весело ответил Макуильям.
— Правда? Вот не думал, что ее тут можно найти. Повезло!
— Зависит от того, что вы называете везением. Я бы сказал, да. Понимаете, ко мне поступила жалоба от одной дамы, что в данном магазине публично выставлены на продажу непотребные и непристойные так называемые литературные произведения, дабы развратить жителей этого города и возбудить нечистые мысли и чувства у молодого поколения. Кажется, я верно ее процитировал. Она не стала марать бумагу, перечисляя грязные книги, которые имеет в виду, но была так добра, что указала, на каких именно полках их найти. Она, наверное, провела приятный день, выискивая их все.
— Так вы шли по ее стопам?
— В точности. Такую работу мне не хотелось доверять моим офицерам, сами понимаете. Они очень хорошие люди, но у них есть свои ограничения, и отправить их бродить среди литературных произведений с заданием выискивать непристойности — только накликать неприятности на свою голову. Англичане, — в голосе Макуильяма появился акцент горной Шотландии, — в общем и целом не слишком образованный народ.
— Очень верно. Не более чем шотландцы, или ирландцы, или валлийцы, надо полагать. Но если оставить это, что вы нашли?
— Что и ожидал. Сплошь старые друзья непотребных подлецов: Рабле, «Декамерон», драматурги эпохи Реставрации, «Тристрам Шенди» и недурной перевод Апулея, который я намерен купить себе. По меньшей мере от одного этого орудия разврата жители Маркгемптона будут избавлены. В остальном же, насколько дело касается моего ведомства, им придется рисковать, справляясь самим. А что же вы, сэр? Нашли что-нибудь интересное? — Он посмотрел на книгу в руках Петтигрю. — Вижу, вы читаете историю процесса Аделаиды Барлетт.
— Вот как? — рассеянно переспросил Петтигрю и вернул книгу на место.
— Тут неплохая подборка протоколов старых разбирательств, — заметил Макуильям, глянув на верхнюю полку. — Полагаю, они вас интересуют?
— Не слишком, если вы про суды над убийцами. На мой взгляд, в одной судебной баталии из-за спорного завещания истинной драмы больше, чем в половине этих грязных историй. Однако есть и исключения. Возможно, я ошибаюсь, но, сдается, убийства моей юности были более волнующими, чем те, какие встречаются сейчас. Возьмем для примера Криппена. Вот это был спектакль!
— Криппен, — рассеянно повторил главный констебль. — Криппен! Да... погоня через Атлантический океан и так далее. Криппен! — сказал он снова, и на сей раз его глаза заинтересованно блеснули. — Было, кажется, какое-то разбирательство в связи с его завещанием, верно?
— Да, было. И по-своему довольно любопытное. Но почему вы...
— Господи! — воскликнул внезапно Макуильям. — Кажется, я понял!
Он схватил Петтигрю за локоть, да так, что тот поморщился.
— Тут нельзя говорить, — быстро сказал он. — Куда бы нам пойти? Клуб графства через дорогу... Вы ведь еще его член, да? В это время дня там скорее всего пусто. Проскользните туда, а я войду следом. Не хочу, чтобы мой суперинтендант видел нас вместе. Я только расплачусь за моего Апулея и вас нагоню. Не спорьте, дружище, идите! Если вы не поможете мне сейчас, я арестую вас за помехи следствию! Криппен! И почему, скажите на милость, я не подумал о нем раньше?
Глава двадцать первая «У ТИСА»
— Умный человек наш главный констебль, — заметил жене Петтигрю, когда они шли от станции к дому.
— Это потому, что он не считает классическую литературу непристойной, или потому, что пришел к тому же выводу, что и ты, Фрэнк?
— Не потому и не по другому, хотя рискну утверждать, что оба эти обстоятельства — признаки недюжинного ума. Что до меня, я выдвинул догадку исходя из решительно неполных сведений. Главный констебль, имея перед собой все факты, тоже прокручивал в голове мою версию, но одно препятствие казалось ему непреодолимым. Когда я, совершенно неосознанно, подал ему разгадку, он сразу в нее вцепился. Из крохотной зацепки он сумел вывести, что аргумент, казалось бы опровергающий его версию, на самом деле лучший довод в ее поддержку. Весьма впечатляюще.
— Выходит, все в порядке?
— Хотелось бы так сказать, но нет. Между нравственной уверенностью, кто совершил преступление, и способностью это доказать — целая пропасть, и в настоящий момент будь я проклят, если знаю, как ее преодолеть. — Петтигрю открыл входную дверь дома и огляделся по сторонам. — Интересно, куда запропастился мальчишка?
На кухне чайная посуда была вымыта и убрана. На столе в кабинете лежала стопочка исписанных страниц. Годфри не было и следа.
— Странно! — удивился Петтигрю. — Он просился остаться к ужину. Наверное, передумал и ушел куда-то.
Сев за стол, он начал проглядывать написанное Годфри. Он перелистнул всего одну или две страницы, как вдруг воскликнул:
— Господи помилуй! Вот это очень интересно! Послушай, Элеанор...
Обернувшись, он обнаружил, что Элеанор уже нет в комнате. Остальное он дочитал, не найдя ничего достойного восклицаний, а после вернулся к фразе, так привлекшей его внимание. Он все еще размышлял над ней, когда вернулась жена. И удивился, увидев ее в пальто.
— Куда ты собралась?
— Я иду ужинать в «У тиса», — твердо сказала Элеанор. — И если ты сегодня вечером хочешь хотя бы что-то съесть, пойдешь тоже. В кладовой только объедки, и после тяжкого сегодняшнего дня я решительно отказываюсь даже думать о том, как превратить их во что-то, что можно поставить на стол.
— Ты определенно заслужила обед в ресторане, — согласился Петтигрю. — Конечно, пусть будет «У тиса». Но как быть с молодым Рэнсомом? Может, стоит подождать, на случай если он вернется?
— Он достаточно взрослый, чтобы самому о себе позаботиться. И вообще, по-моему, от меня нельзя требовать, чтобы я вела с ним разговоры две трапезы подряд.
— Боюсь, за ленчем проку от меня было мало. Зато от мальчишки... Ты только послушай...
Взяв мужа за плечи, Элеанор энергично его встряхнула.
— Мы идем в ресторан, — сказала она. — И за ужином я ожидаю бутылку чего-нибудь хорошего. А перед этим мы выпьем дорогие коктейли в баре. После ужина будет кофе с ликерами. И все это время мы не будем говорить, не будем даже думать про эту отвратительную, грязную, возмутительную историю, которая последние две недели отравляла мне жизнь. А теперь убери страницы и сходи за пальто и шляпой.
— Хорошо, любовь моя, — кротко согласился Петтигрю.
Он навел порядок на столе, заметив при этом, что бинокль лежит на другой стороне стола. Возвращая его на обычное место, он автоматически перенастроил его назад под собственные глаза. Вероятно, Годфри не устоял перед искушением.
