Еще исследовательница писала, что ей пришлось принудительно госпитализировать Якоба. «В течение многих дней пациент что-то бормотал. Он повторял имя мальчика „Лиор“ и обещал, что придет к нему. Думаю, что этот Лиор был плодом его воображения, замена мальчику, который у него не родился, или наоборот — мальчику, которым он сам когда-то был, если вдуматься в смысл имени „Ли-ор“[39]…»
Оторвав глаза от книги, я посмотрела в окно. «Плод воображения», — подумала я, и сердце сжалось от горя. Даже мертвым Лиор оставался самым настоящим, самым реальным! Как же сильно любил его дедушкин сумасшедший!..
Мои глаза вернулись к убористым строчкам. «Время от времени пациент с невероятной серьезностью повторял: „Не волнуйся, папа, я сберегу твоих фройляйн“. Смысл этой фразы остался неясен. В конце каждой встречи пациент кричал, чтобы его отпустили к Максу и мне часто приходилось вызывать санитаров, чтобы те успокоили его и вывели из кабинета…»
На полях этой страницы были каракули Якоба, а под ними — толкование ученой доктор Курт. «Это пятно, по всей видимости, — единственная картина, сохранившаяся в памяти больного», — писала она.
«Я была очарована этим человеком, — так закончила Вера описание своих встреч с Якобом. — Он был необычайно талантлив: наизусть читал книги Танаха из конца в начало, с поразительной точность мог просвистеть любую симфонию Малера, вырезал шахматные фигуры… Он отказывался общаться со мной и лечащим персоналом и, не переставая, требовал отпустить его домой, где, по его словам, его ждали родные…»
Таксист, подобравший меня у выхода из библиотеки, наверняка видел в жизни немало странного, тем не менее, когда я сняла с головы нелепую шляпу и расстегнула несколько пуговиц на блузке и кофте, он удивленно на меня уставился.
— Жарко сегодня… — пояснила я. — Теплый ноябрь.
— А разве у вас это можно?.. — он не сводил с меня пораженного взгляда.
— Дело в том, что я от них убегаю, — сказала я голосом девственницы. — Они хотят выдать меня за старика.
Таксист заметно повеселел. Ему будет что порассказать!..
— Куда?
— Улица Ахад а-Ам. И побыстрее, пожалуйста, — он завел машину, и мы поехали в полном молчании.
Я вернула к жизни свой мобильник. Он немедленно зазвонил, и на экране высветилось имя дедушки Макса.
— Габи, где ты? — он был взволнован.
— Что случилось?
— Якоба арестовали. Твой капитан ненормальный!
— Шамир его арестовал?
— Да. Приехал утром и забрал его.
— Успокойся, дедушка, — сердце пустилось вскачь бешеным галопом. — Ты говорил с адвокатом?
— Нет. Для этого я тебя и ищу. Найди кого-нибудь. Самого лучшего…
Так что я имею на сегодняшний день? Я попыталась разложить всё по полочкам: дедушку на грани сердечного приступа, папу, сбежавшего из наркологической клиники прямо в объятия женщины, приносящей нам зло, озлобленную тетю, на которую нельзя полагаться, и Газету в тюремной камере. И это не считая двух ночных визитов. Не многовато ли для девушки с пониженным весом?
— Дай мне полчаса, я что-нибудь придумаю, — заверила я дедушку и отключилась.
— Простите, госпожа, — водитель обеспокоено на меня посмотрел.
— Да?
— Вы заметили «жука», который едет за нами? От самого проспекта Царя Шауля сидит у меня на хвосте…
Я безнадежно пожала плечами:
— Это, наверное, сваха. Езжайте, пожалуйста, побыстрее.
Телефон зазвонил снова.
— Сюзан, — останавливаю залп воплей раньше, чем она успевает открыть рот. — Арестован Якоб, дедушкин друг. И папа пропал. И не спрашивай, что еще… Мне нужна помощь.
— Говори.
— Во-первых, имя лучшего адвоката по уголовным делам.
— Что еще?
— Позвони ей.
Сюзан моментально всё поняла.
— Твоя мать проходит лечение.
— Тем не менее… Позвони и скажи, что я хочу встретиться с ней и с папой. Вместе. Скажи им, что это очень срочно! Дело не терпит отлагательства! Хорошо?
— Хорошо, но ты… — я отключилась прежде, чем она вспомнила, что ей от меня нужно.
Такси приехало на улицу Ахад а-Ам. Я напялила на голову перевернутую кастрюлю и застегнулась до самого горла. «Мерседес» стоял в некотором отдалении, а у подъезда — кто бы вы думали? Капитан Шамир. Он безразлично скользнул по мне взглядом. И только, когда я, проходя мимо, шепнула «Привет!», он меня узнал.
— Это вы? — выдохнул он и поспешил вслед за мной по лестнице. — Вы с ума сошли? Репетируете спектакль?
— Скажите, — проигнорировала я его вопросы, широко распахивая дверь квартиры. — Почему вы арестовали самое слабое звено во всей этой истории?
— А почему вы выглядите так, будто перебрались на поселение за Зеленую черту?
— Вы подозреваете, что этот несчастный — страшный убийца женщин?
— Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?
— А почему вы не отвечаете?
Он растерянно остановился в дверях:
— Что это за разгром?
— Так кто постоянно задает вопросы? — улыбнулась я. Его присутствие прибавило мне смелости, и я решила безотлагательно выяснить вопрос о Якобе. Произошла ужасная ошибка, и Шамиру придется это признать. — Дайте мне пару минут, чтобы уничтожить поселенку, которую я на себя налепила, и приготовить кофе. Потом перейдем к ответам.
Мы сидели за кухонным столом друг против друга. Между нами две чашки кофе и полная окурков пепельница. Когда я рассказала ему, как прорвала осаду «мерседеса» и что нашла в книге Веры-Леи Курт, Шамир побагровел.
— Я знаю, — оборвал он меня, когда я начала пересказывать книгу. — Мы тоже достали эту книгу. Чему вы так удивлены, не знали, что бывают грамотные полицейские? Мы обнаружили связь между Якобом и Верой-Леей Курт — матерью убитой. Нам также известно, что Сара Курт оказалась во дворе вашего деда по собственной инициативе. Она интересовалась недвижимостью вашей семьи, но на самом деле имела в виду нечто другое. Ваш дедушка согласился что-то продать. Они назначили встречу, и вот тогда Якоб ее и увидел, подумал, что это Вера, и мы подозреваем, что…
— Что?! — закричала я. — Вы подозреваете, что он ее убил? Этого не может быть! Якоб никогда бы этого не сделал…
— Почему?
— Потому что… Собственно, вы же сами говорили, что убитая знала убийцу, она не сопротивлялась, — так зачем же вы это сделали, Шамир?! Хотели этим несчастным прикрыть задницу полиции?
— Габи! — обиделся капитан. — Я понимаю, что вы с дедушкой готовы на всё, чтобы выгородить этого человека, но он не вполне вменяем, вы согласны со мной? Видимо, убитая не ожидала, что он может напасть, может быть, даже улыбалась ему — она просто не понимала, с кем имеет дело…
Я разочарованно посмотрела на него:
— Вы сами в это не верите.
— Я человек фактов, а не веры. Якоб Роткопф сам рассказал нам, что он подумал, что Вера-Леа Курт разыскала его и приехала, чтобы снова забрать в больницу.
— Вот! На основании болтовни не вполне вменяемого человека вы его арестовали? Он же может умереть…
— Он не в тюрьме, а в психиатрической клинике «Абарбанель». Не думаю, что он предстанет пред судом. Скорее всего, суд вынесет постановление о его госпитализации, по крайней мере, на первых порах. И вашему дедушке будет легче, если его друг будет под медицинским надзором.
— Шамир! — вздохнула я. — До сих пор мне казалось, что вы всё понимаете…
— Мне жаль, что я вас разочаровал …
— Я прошу меня выслушать.
Он посмотрел на меня с усмешкой.
— На вашем месте я бы не улыбалась. В деле, которое вы шьете Якобу, полно дырок.
— Я слушаю.
— Как вы объясните таинственный налет на дедушкин дом? Кто ранил Морица? Что вы узнали от Топаза? Вы собирались с ним поговорить. Как вы объясните, что все вдруг стали интересоваться картинами Зуциуса, да еще и угрожают при этом оружием? Что вы зациклились на дедушкиной недвижимости?! Сара Курт не недвижимость искала у дедушки во дворе. Она искала картину! И Якоб тут совершенно не при чем. А теперь внимательно выслушайте мою версию: мать Сары Курт, Вера, выдающийся психиатр, услышала от своего венского пациента, внука директора музея, о картине, которую надо сберечь, или о девушках, которых надо беречь. Она написала об этом, и, возможно, даже рассказала эту историю своей дочери. Через много лет, когда Вера уже покоилась глубоко в земле, Сара встретила заказчика — сказочно богатого мультимиллионера, готового уплатить любую цену за картину с тремя девушками, которая была написана в Вене и исчезла. Он заявил, что пойдет на всё, чтобы все четыре картины принадлежали ему. Одержимый коллекционер сказал, что пока у него нет четвертой картины, он чувствует себя неполноценным, ущербным, несовершенным. Такой вот сумасшедший…
Шамир невозмутимо слушал меня.
