— Мне было страшно, — прошептал я. — Очень страшно!
— Мне тоже, — ответила она. — Что же случилось, Билл?
— Я чуть с ума не сошел, — сказал я. — Сначала меня сбил с толку мужлан, который думает, что нормальная английская речь — это диалект. А теперь меня поймала в ловушку провинциальная учительница.
— За что они вас преследуют?
— За изнасилование, — сказал я просто.
Она вскрикнула:
— Как ей удалось?
— Я сам попался к ней в сети. И она продержала меня ровно столько, сколько было нужно. Она учла, что я приехал на такси, так что водитель смог бы потом выступить в роли свидетеля. А кто заходил к вам — мужчина или женщина?
— Мужчина. Он сказал, что вы ввязались в драку, что вас сильно избили и что Келхаун вас арестовал. Я поехала в тюрьму, потом — в больницу.
Я вздохнул:
— Он становится однообразным. А что вы знаете о Фрэнки, о парне, в грузовик которого я врезался? Он кто?
— Фрэнки Кроссмэн. Он ведает складом Перла Тэлли, где тот хранит старые инструменты, строительные материалы, старый хлам...
— Очень ценные сведения. Теперь Фрэнки мне понятен. Он тоже устроил мне ловушку. Нарочно завязал драку, чтобы тип, который облил номер кислотой, успел удрать.
— Но как и для чего они перевернули все в моей комнате?
— Один из них взломал дверь черного хода, как только вы уехали. Понимаете, для меня нужно было создать впечатление, что с вами случилось что-то ужасное, хотя с вами ничего не произошло, — значит, и Редфилду ничего не могло бы дать повод подумать, что они меня спровоцировали. И тогда мое появление в его доме тоже становилось подозрительным. Понимаете, надо было создать видимость, что ваша временная отлучка не имела к моему визиту к Редфилду никакого отношения вообще. Вроде как я просто выпил, страсти разгорелись, и я напал на нее как голодный зверь.
— Кстати, а как она выглядит раздетой? И почему могли прийти вам в голову такие мысли?
Я рассказал ей, при каких обстоятельствах я увидел ее впервые, как была подготовлена почва:
— Я, видите ли, однажды видел ее, в чем мать родила!
— Что же нам делать? — спросила Джорджия.
— Еще не знаю, — сказал я. — До сих пор я мог думать лишь о том, что сделать в данную минуту. Мое единственное спасение — выбраться из этого штата, и Редфилд это прекрасно понимает. Я мог бы сдаться, нанять хорошего адвоката и добиться экстрадикции, то есть выдачи меня администрации другого штата, до тех пор пока не вернется шериф. Но Редфилд не собирается выпускать меня из своих рук. Все дороги уже перекрыты.
— Вы считаете, что он злоупотребляет служебным положением?
— Не один я так думаю, — ответил я. — Уж слишком далеко все это зашло. У него достаточно данных, чтобы увидеть истину, стоит ему лишь захотеть, но он, видимо, этого не хочет. Каждый раз, когда что-то затрагивало его репутацию, он поступался частицей своей честности, а это в конце концов приводит к потере всякой совести.
— А что заставило вас приехать сюда, почти на ферму Тэлли?
— Одна гипотеза. Дальний прицел. Мне кажется, я его «застукал», и есть надежда, что мы даже сумеем это доказать.
— Что вы имеете в виду?
Я предложил ей сигарету и закурил сам. Здесь никто не мог нас увидеть.
— Именно Тэлли звонил вам по телефону. В этом нет никакого сомнения. И он нанял человека, чтобы облить ваш номер кислотой. Думаю, что он присутствовал и при убийстве вашего мужа. И я почти уверен, что пытался меня убить тоже он... — Я рассказал ей о происшествии в амбаре.
— О господи! — только и произнесла она.
— После кислоты и дробовика телефон, видимо, его излюбленное оружие. Те крохи доказательств, которые я собирал, так или иначе вели к нему; но я все не мог поверить — человек, которого мы все время искали, говорил на приличном английском языке. Я же считал Тэлли просто косноязычным — до сегодняшнего вечера.
— Он обладает удивительным даром подражания.
— Теперь знаю. Расскажите все, что знаете о нем.
— Пожалуй, его можно назвать местной достопримечательностью. О нем рассказывают целые истории. Он прикидывается деревенщиной или шутом совершенно непонятно, зачем — это давно уже никого не удивляет. Не думаю, что у него есть какое-нибудь образование, но ум у него острый как бритва. Он ни разу не проиграл ни в одной сделке. Он покупает, продает, спекулирует по-крупному земельными участками, но способен часами торговаться и хитрить, чтобы выменять у кого-нибудь авторучку.
Сюда он приехал из Джорджии лет восемь назад. У него не было ничего, кроме старого дребезжащего грузовичка, в котором он привез на продажу несколько тощих телят. Кажется, я вам уже рассказывала, чем он владеет теперь, — большой склад всякой рухляди, половина доходов от кинотеатра и три или четыре фермы, где он разводит скот. Да, еще земельные участки, прилегающие к шоссе.
Сам он живет на этой ферме, а на других — его родственники. Он их называет «родичами». Никто не знает, сколько их, откуда они, где они бывают и даже платит ли он им. Он не женат; с ним постоянно живут один-два «родича», а также какая-нибудь очередная девчонка. Не помню случая, чтобы он связался с приличной женщиной, всегда подбирал какое-то отребье, почти подростков, которые производят впечатление малолетних преступниц. Мне кажется, что психиатр сказал бы про него, что он боится или ненавидит женщин и поэтому выбирает только тех, кто во всех отношениях ниже его самого.
Все свои сделки он, видимо, заключает в барах, но пьет очень мало. Кто-то сказал, что его дом похож на притон — с аппаратом для смешивания коктейлей и автоматом-проигрывателем. Чтобы запустить проигрыватель, достаточно бросить в него жетон, но если гости хотят коктейль, они должны выкладывать настоящие монеты. А с другой стороны, говорят, он может притащить целый ящик вина и напоить всю ораву. Не для того, чтобы было весело, а для того, чтобы люди превратились в скотов и валялись бы полумертвые под столом. Сам он остается, конечно, трезв и наблюдает, как они теряют человеческий облик. Наверно, из моего рассказа вы поняли, что я не особенно-то его уважаю?
— И у вас есть на это полные основания, — заметил я. — Думаю, он хотел довести вас до сумасшествия или хотя бы до болезни просто для того, чтобы купить ваш мотель по сходной цене. Несомненно, с его точки зрения, такое поведение оправдано и логично.
Она улыбнулась:
— Бог с вами, Билл! Неужели он и вас хотел убить по этой же причине?
— Не знаю, — сказал я. — Но надеюсь, все-таки по какой-нибудь другой. Вы не знаете, он никогда не был под арестом? За какое-нибудь серьезное уголовное преступление, например?
— Никогда об этом не слыхала... А что?
— Ну, пока это только гипотеза. Надеюсь, буду знать несколько больше, как только доберусь до телефона.
— Где же вы найдете телефон в этой глуши? — спросила она меня недоверчиво.
— Как где? Разумеется, у Перла! — сказал я.
— Но...
— Сдается мне, что мы слишком долго находились во власти этих «телефонных мальчиков»! Пора изменить тактику. Переходим в наступление. Теперь нам нечего терять: есть только один путь — вперед!
— Я — с вами!
— В таком случае надевайте свои удобные туфли, — сказал я. — И вперед!
...Двухэтажный дом, стоящий ярдах в двухстах от дороги в окружении старых дубов. Одно окно светилось. Двор не огражден.
Я взял Джорджию за руку, и мы молча зашли за угол дома. С той стороны тоже одно окно было освещено.
«Возможно, та же самая комната», — подумал я, отводя глаза в сторону, чтобы не потерять способность видеть в темноте.
За домом, ярдах в пятидесяти, темнело что-то черное, вероятно, сарай. Под деревом, справа от парадного крыльца, стояла машина, судя по очертаниям — «седан».
Я остановил Джорджию под деревом. Приблизившись к ней, я прошептал ей на ухо:
— Ждите здесь! И не двигайтесь, пока я не позову!
Она кивнула.
Я подкрался к освещенному окну, и на меня стали накатываться волны эстрадной музыки. Кроме того, я услышал шарканье ног по деревянному полу. Осторожно, стараясь не подходить слишком близко, я заглянул сквозь грязную занавеску внутрь помещения.
Комната была длинная — тянулась от фасада до задней стены — и была залита резким светом двух больших лампочек, свисающих с потолка.
Прямо напротив меня на диване лежала дебелая и какая-то бесцветная блондинка лет восемнадцати, читала книгу и время от времени поглядывала в невидимую для меня часть комнаты, где, очевидно, танцевала парочка. На блондинке были трусики и весьма неадекватный бюстгальтер, который, как ни старался, не мог совладать с этой девической пышностью. Она была босиком, но каждую ноту вокруг щиколотки обвивала золотая цепочка, а на руке блестел золотой браслет с часами. Рядом с диваном стоял карточный столик, заваленный журналами и книгами. Противоположный конец комнаты и ее левая часть оставались вне поля моего зрения.
