Кремер пробормотал, не вынимая сигары изо рта:
— А никак. Кто сделал это, замел все следы. Дело тухлое. Или вы повесите убийство на Рэнта, или ищите другие мотивы где угодно. Но если даже это Рэнт и вы двинете в суд с тем, что у вас есть, то присяжные даже не удалятся для совещания. А вот вам придется уносить ноги. Кстати, я вам не говорил? Один из моих людей накрыл секретаршу Сторса на Лонг-Бич, и она сказала, что ничего не слышала из разговора Сторса с Циммерманом тем утром и никто другой тоже не слышал.
Шервуд кивнул:
— Да, мне звонили из вашей конторы. — Он искоса посмотрел на Брисендена. — Полковник допрашивал Циммермана в управлении сегодня днем, пытался его расколоть. Без крайних мер, так, на измор. Но тот только еще больше замкнулся. Он из образованных ослов, хуже их нет.
Брисенден проворчал:
— Надо было его упечь в каталажку. Чертов вьюн!
— Не согласен. Подождем до завтра. Если он не разговорится, сунем его за решетку. Правильно, Эд?
— А куда денешься? — глубокомысленно рассудил генеральный прокурор. — Я думаю, вы вели себя достаточно деликатно, Дэн. Эти люди, за исключением Рэнта, не того сорта, чтобы их брать за жабры. Но убийство есть убийство, и заговорить им придется. Да, в деле замешана женщина. — Он облизал губы.
Кремер кивнул в сторону стола:
— Эти перчатки, — они лежали на столе, — вы примеряли их всем?
— Да. Циммерману они велики, Чишолму малы, но подходят всем. — Шервуд вздохнул. — Говорю вам, инспектор, вашими же словами: дело тухлое. Буду вам признателен, если вы завтра утром нагрянете к нам и копнете сами. Ну, давайте еще раз глянем на диаграмму…
Мэгвайр из Бриджпорта закрыл глаза.
На Берчхевен опустилась ночь, неся мир и покой, правда, и то и другое находилось под неусыпной охраной. У выезда из имения стоял мотоцикл, прислоненный к огромной гранитной арке ворот, патрульный дежурил на обочине дороги, прохаживаясь время от времени, чтобы не заснуть. Пониже у пруда с рыбками, шагах в тридцати от входа на лужайку, под кизилом, стоял еще один патрульный. Он был здесь не на посту: он и его коллега, который в данный момент сидел на стуле возле теннисного корта и выковыривал камешек из ботинка, патрулировали имение. В доме Белден запер входную дверь в десять, как обычно, но дверь на главную террасу только притворил, потому что там находился патрульный. Тот перед этим сидел, скорчившись на неудобном стуле в прихожей, а сейчас вышел за сигаретой на террасу, потянулся, чтобы размять мускулы, и выглянул наружу, в темноту. Если бы он прислушался, когда был в прихожей, то различил бы едва слышные звуки голосов в студии.
Точнее сказать, одного голоса. Говорил в основном Джордж Лео Рэнт. После обеда, который был точной копией ленча, то есть таким же унылым, он, умело маневрируя, действуя с изумительной ловкостью, увел миссис Сторс из столовой, провел в боковой холл, не дав ей опомниться, а оттуда в студию.
Это был с его стороны ход дерзкий и хорошо продуманный: выбрать студию как арену предстоящей схватки. Во всем доме не нашлось бы комнаты, так тесно связанной с жизнью ее мужа, где еще витал его дух, если только он вообще где-либо витал. Этим Рэнт как бы говорил ей: «Давайте побудем здесь, где ваш муж может слышать нас, я бросил ему вызов при жизни, не буду уклоняться и после смерти».
Теперь, к десяти часам, ему удалось пробить первую брешь в обороне. Она слушала его без особого внимания, но и не перебивала, не протестовала. От лампы в коридоре падал тусклый свет, миссис Сторс сидела на диване возле радиоприемника, сложив руки на коленях, плечи у нее поникли, глаза смотрели из-под полуопущенных век. Рэнт стоял футах в десяти от нее, в грациозной позе, на туранском ковре, который однажды Пи Эл Сторс привез из Персии. Ему легче было говорить стоя…
— Но это не в интересах тех, кому недоступно понимание. А непонимание — это один из самых распространенных недостатков. Шива ни от кого не требует, чтобы его понимали. Нет обряда в древней или современной Шакти, который можно объяснить только разумом. Три ступени: размышление, восприятие и погружение. Мы не в силах понять то, что обожаем. Три наполнения: дисперсия, проникновение, гомоузия. Второе может быть достигнуто только через посредство первого. Третье недостижимо, пока первые два не достигнут совершенства. Три жертвы: я, мое я, я сам. Частицы личности, осколки незавершенного. Целое предполагает и требует бесконечности. Другого пути к славе нет. Нет другого пути, чтобы войти в вечный цикл, кроме рассеяния личности на бесконечные disjecta membra, кроме следования за бесконечными лучами к пульсирующему центру всемирной плоти…
Отступница на диване взмахнула руками и снова сложила их на коленях, сделавшись неподвижнее изваяния.
— …в движении, которое не прекращается никогда. Обряды Восточной Шакти требуют духовного распада только в качестве прелюдии к смирению и восстановлению души, они выше физического разрушения и более не требуют жертв в древних храмах. Я, Джордж Лео Рэнт, священник, верховный жрец и буддийский монах, и я взываю из вечного цикла, в который вошел…
Патрульный в приемной мог бы услышать бормотание, если бы только полностью замер и затаил дыхание.
Наверху, в своей комнате, двери которой выходили в самый конец холла, Джэнет Сторс сидела за своим столом из бразильского кедра перед стопкой чистых листков бумаги, с ручкой в руке. Раньше она всегда писала карандашом, когда сочиняла, чтобы легче было стирать, но два года назад перешла на ручку. И вот почему: если ее виршам суждено стать известными когда-либо, то намного лучше для потомков писать их чернилами. Она еще не успела переодеться ко сну, скинула только туфли и надела шлепанцы. Глаза ее не отрывались от занавески на окне, но она ничего не видела, так как всматривалась в себя. Наконец она глубоко вздохнула и бросила взгляд на стопку бумаги.
Если молвлю тебе, мое сердце мертво,
И застыла кровь, даже боли нет;
Я как призрак в ночи, и рассвет
Набредет на меня и свое естество
Мне на плечи накинет как плед.
Дрожь отчаяния прошла по ее телу. Она подумала: «Бесполезно, я не смогу закончить это. Говорят, что поэзия — это пережитые эмоции, осмысленные в тиши и покое… но, помоги мне, Боже! Нет у меня покоя… нет, нет и нет! Какой покой…»
Она зарылась лицом в ладони, плечи беззвучно затряслись.
Ровно через три двери дальше по коридору на противоположной стороне от комнаты Джэнет была комната Стива Циммермана. Она была не из лучших, предназначавшихся для гостей в Берчхевене. Вместо ванной была всего лишь уборная в нише стены, но и эта комната была намного роскошней, чем то жилье, которое Стив мог позволить себе снять и оплачивать на Сто двадцать второй улице в Нью-Йорке.
Белден или горничная, а может, и оба, судя по всему, были настолько выбиты из колеи случившимся в субботу вечером, что напрочь забыли о постояльце: на вешалке не было полотенец, пепельница возле кровати на столике полна окурков и обгоревших спичек, оставшихся со вчерашнего дня, а когда Стив подошел к шкафу, чтобы взять вешалку, то обнаружил, что он не открывается, и ему пришлось повесить пальто на стул. Но эти досадные мелочи почти не замеченными осели в самых удаленных уголках его подсознания: мысли Циммермана были заняты другим. Когда он убедился окончательно, что дверцу шкафа заело, то подошел к окну, раскрыл его пошире и высунул голову в темноту ночи. Внизу слева слышался звук шагов — это ходил патрульный по террасе. Стив вернулся к кровати, сел на краешек, почесал локоть и стал рассматривать книги на полке над лампой, свет от которой падал на столик возле постели.
Прошло минут десять, а он все еще сидел на кровати, машинально вслушиваясь в голоса, доносившиеся откуда-то в открытое окно, по-видимому с террасы. Слов он не разобрал и наконец пробурчал вполголоса:
— Надо продолжать. Ничего другого не остается. Раз уж я начал это дело, придется довести его до конца. Быть не может, чтобы события заставили меня отступить. Ирония не должна зайти так далеко. Или это будет по своим последствиям равносильно тому, что Эйнштейна задавил грузовик.
Он стал раздеваться и тогда услышал приглушенные шаги в коридоре, напротив своей двери. Раздевшись, надел пижаму, которую захватил, уходя вчера вечером от Фольца, снова присел на край кровати, почесал локоть, наконец развернулся и сунул ноги под простыню. Слава богу, горничная хоть белье поменяла. Единственное, за что Стив был благодарен природе, — за сон: что бы когда ни случилось, спал он как убитый. Сколько себя помнил. Даже в эту июньскую ночь, когда в его словарь попали чувственные слова, сказанные сегодня в адрес Сильвии Рэфрей. Но сначала, прежде чем погасить свет, надо расслабиться и собраться с мыслями. Он лежал на спине, сжав губы и закрыв глаза. Только его широкие ноздри раздувались, как всегда…
