– Как не слыхать, – ответил я, – это был игрок и человек дурной репутации.
– Вы прекрасно изобразили гнусного отца несчастного Джорджа. Знаете ли вы историю этого негодяя?
– Я имею достаточно причин знать ее: я только что получил от него письмо, цель которого – заставить меня потерять след его сына.
– Значит, господин Уотерс, – обрадовался Томсон, – поскольку вам известен почерк отца Джорджа, то потрудитесь прочесть его письмо к сыну из Ливерпуля, где он находился вчера, намереваясь уехать в Америку.
С этими словами старик подал письмо, по почерку которого я с легкостью определил руку отца Джорджа. Я начал читать письмо, но на второй строчке остановился, чтобы взглянуть на господина Томсона.
– Продолжайте, сударь, продолжайте, – сказал он.
Это письмо в самом деле чрезвычайно меня удивило: оно было полной исповедью отца Джорджа сыну. Он обвинял себя в преступлении, в котором подозревали сына, уполномочивая объявить о виновности отца в случае, если бы Джорджу не удалось скрыться из Англии.
– Это письмо, – сказал я, прочитав его, – очень важно, но я хотел бы видеть конверт от этого письма.
– Конверт? – промолвил старик.
– Да, он необходим, потому что на нем должен быть штемпель Ливерпуля и время отправки письма на почту.
Господин Томсон посмотрел в своем портфеле, обшарил все карманы, но конверта как в портфеле, так и в карманах не оказалось.
– Без сомнения, – сказал он со смущением, – я выронил его в комнате, из которой вышел. Я сию минуту за ним схожу. Мне непременно хочется доказать вам невинность моего несчастного Джорджа. Окажите мне и моей дочери это последнее снисхождение, подождите несколько минут моего возвращения.
Сказав это, господин Томсон порывисто выбежал из комнаты; я сделал движение, чтобы его удержать, но он был уже далеко. Обратившись тогда к госпоже Местерс, которая продолжала отчаиваться, я сказал:
– Я не имею времени дождаться возвращения вашего отца, посоветуйте ему вручить это письмо адвокату, который возьмет на себя защиту господина Джорджа. Это весьма важный документ.
– Ах, сударь, – с упреком сказала молодая женщина, поднимая на меня глаза, полные слез, – в вас нет никакой веры нашим словам, вы не имеете ни малейшей жалости!
– Простите меня, сударыня, я не имею права сомневаться в справедливости ваших слов, но также и не имею власти нарушать полученные мною приказания.
– Скажите откровенно, господин Уотерс! – вскрикнула молодая женщина. – Скажите мне, что надежда, дарованная нам этим письмом, действительно поможет защитить моего мужа!
Мне было трудно ответить на этот вопрос, но госпожа Местерс неправильно истолковала мое молчание. Это молчание, по ее предположению, осуждало Джорджа. Она издала несколько судорожных вскриков и упала в обморок.
Мне следовало бы позвать людей, чтобы оказать ей помощь, а самому поспешить туда, куда призывал меня долг, то есть на пристань. Я взглянул на часы: на них была только половина девятого, следовательно, ничего не опасаясь, я мог посвятить несколько минут этой несчастной особе. Я предоставил женщине необходимую в ее положении помощь и привел наконец в чувство. Но, когда она пришла в себя, я, в свою очередь, сказал ей, раздраженный нетерпением:
– Без четверти девять часов, сударыня! Несмотря на сострадание, которое внушает мне ваше положение, мне необходимо уйти.
– Так ступайте, – ответила молодая женщина, вдруг приподнявшись, – но я последую за вами.
Мне вовсе не было надобности знать, пойдет ли госпожа Местерс за мной, – моей главной заботой было только поспеть вовремя на место. Я побежал на набережную и, невзирая на темноту, очень ясно увидел судно, своими очертаниями весьма похожее на «Колумбию». Паруса ее были убраны, и все меры, казалось, приняты, чтобы она провела ночь в порту.
– Что это за корабль? – спросил я впопыхах у матроса.
– Это «Колумбия», сударь, – ответил моряк.
– Как «Колумбия»?! Когда же она пришла?
– Когда пробило половину десятого, тогда капитан и его пассажиры сошли на берег.
– Как половину десятого? – вскрикнул я. – Да ведь еще нет и девяти часов!
– О! – усмехнулся моряк. – Если на ваших часах еще нет девяти часов, так они здорово отстают! Сейчас будет бить десять на башне городской ратуши.
И в самом деле, словно в подтверждение его слов, часы на ратуше пробили десять часов. Со звуками колокола смешался громкий смех женщины, до того радостный и саркастический, что я в досаде обернулся назад, чтобы узнать, откуда он происходил. Позади себя я с досадой обнаружил госпожу Местерс, это очаровательное создание, которое я оставил в гостинице «Ройяль Джордж», одолеваемую печалью. Она стояла в двух шагах от меня, смеясь от души, и смотрела на меня с какой то даже дерзостью, доходившей до бесстыдства.
– Может быть, господин Уотерс, – сказала она, продолжая безудержно хохотать, – может быть, ваши часы показывают лондонское время, хотя иногда случается, и в особенности в Плимуте, что часы засыпают вместе с их владельцем! Прощайте, господин Уотерс, вы хорошо это понимаете, прощайте, а не до свидания, я надеюсь никогда не иметь удовольствия вас видеть.
С этими словами молодая женщина исчезла в темноте, не дав мне даже времени упрекнуть ее в вероломстве.
– Не вы ли господин Уотерс? – спросил меня таможенный офицер, проходивший по набережной.
– Да, – ответил я с нетерпением, которого и не пытался скрыть, – что вам угодно?
– Сущий пустяк, сударь, просто сказать вам, что Джоэль Местерс, который провел с вами час вечером в гостинице «Ройяль Джордж», поручил передать, что не может посвятить вам остального времени, поскольку в Плимут прибыл его сын, с которым он намерен тотчас оставить город. К тому же он прибавил, что других объяснений вам не нужно и что вы превосходно поймете эту необходимость.
Я дал бы сто фунтов стерлингов за удовольствие спустить этого таможенного офицера с набережной в воду, но удержался от искушения и возвратился в гостиницу «Ройяль Джордж» взбешенный.
Джоэлю Местерсу и его сыну удалось перебраться в Америку, и я, уже спустя несколько лет, узнал, что старый мошенник получил заслуженное им возмездие, оказавшись помещенным в одно из исправительных заведений.
Деликатное влияние госпожи милой Местерс, переехавшей через океан со своим мужем, принудило Джорджа изменить поведение. Благодаря молодости, рассудительности и деятельности, направленной к достойной цели, он нажил себе состояние и сделался одним из почтеннейших жителей штата Цинциннати.
Суперинтендант – старший полицейский офицер.
Баронет – в Англии титулованный дворянин, занимающий в иерархии своего класса степень ниже барона.
Habeas corpus (лат.) – постановление о личной свободе в Англии.
Мономания – одержимость какой-либо одной идеей.
Речь идет о «Монументе», воздвигнутом в Лондоне в память о Великом лондонском пожаре 1966 года; высота памятника 61,5 м.
Пакетбот – небольшое парусное судно для перевозки почты и выполнения посыльной службы.
Империал – место наверху дорожного экипажа.
Парламентским актом в XIX веке были назначены дополнительные ежедневные рейсы поездов, стоившие не больше пенни за милю с человека.
Бельэтаж (от франц. bel – «прекрасный» и etage – «этаж») – второй, обычно лучший, парадный этаж здания (особняка).
Дюма, вероятно, имеет в виду морро (morro) – игру, распространенную в свое время в Неаполе.
Bona fides (бона фидес) – латинский юридический термин, означающий «честные средства», «добрые услуги», «добросовестность», который выражает нравственную и моральную честность, веру в правдивость или ложность суждения.
Боны – сооружения, предохраняющие суда, портовые сооружения и т. п. от столкновения с другими лодками.
