– Какие чувства будет испытывать ваш сын по отношению к мисс Бурк, когда узнает, что она прежде была замужем? – спросил я.
Он улыбнулся.
– Туфта с амнезией – ловкая придумка… Она ничего о прежнем браке не скажет, потому что у нее этот очень удобный провал памяти. А выплывет факт наружу после – после свадьбы, по крайней мере. Я отдаю вам должное, Лэм, вы весьма находчивы. Аккуратный маленький шах… Но еще не мат, видите ли… И не забывайте, что я могу быть абсолютно безжалостным, когда кто-нибудь встает поперек моей дороги. Значит, или вы убираете ее с дороги к тому времени, как Филипп прилетит в Рино, или ее арестуют по подозрению в убийстве, и тогда все выплывет наружу, а раз она изобразила потерю памяти – она обречена.
Я зевнул.
Уайтвелл прервался на полуслове, свирепо завопив:
– Черт тебя побери, ты, наглый терьер, как ты себя ведешь? Я ведь не шучу!
Я рылся в кармане.
Уайтвелл пересек комнату, поднял телефонную трубку.
– Я звоню в полицейское управление.
Я вытащил письмо, которое забрал из квартиры Корлы Бурк в Рино.
Уайтвелл сразу бросил трубку, будто она жгла ему руку. Я спокойно сказал:
– Я справился насчет корреспонденции в Рино. Предполагал, что, может быть, для мисс Бурк было письмо. Оно было.
Он застыл на месте. Неуверенно, совсем жалко проговорил:
– За нарушение закона о тайне почтовых отправлений… можно устроить вам скандал.
Я спокойно продолжал:
– Я заметил, что Пол Эндикотт казался очень обеспокоенным насчет отправки вашего письма… ну, того самого… по поводу покупки акций. По-видимому, он полностью осведомлен о всех ваших делах.
– Дональд, что за чертовщину ты несешь? – Берта не сразу усекла, к чему я клоню.
– Предположим, Филипп снесет этот удар с прежним браком. И не разлюбит Корлу, сколько бы раз она ни была замужем. Мистер Уайтвелл, вы человек, привязанный к своей семье. Вам будет очень одиноко без Филиппа. А отчуждение ваших внуков явится для вас просто нокаутом!
Если бы я врезал Луи Хейзену раза два хорошо поставленным ударом в солнечное сплетение, я не смог бы добиться большего эффекта.
– На вашем месте, – продолжал я, – медицински зарегистрированный факт амнезии мисс Бурк я считал бы лучшим шансом, который вам предоставила судьба за десять лет.
Без особой убежденности в голосе он заметил, что, когда обнаружится, как она его обманула, Филипп ее бросит, все-таки пусть и не сразу, но бросит.
– Вы ошибаетесь. Он не узнает… Но хватит о делах. Лично я собираюсь раздобыть где-нибудь что-нибудь перекусить. Я готов присоединиться к вам примерно через двадцать минут.
Я оставил Уайтвелла наедине с Бертой, прогулялся вниз по улице до бара, купил там зубочистку. И вернулся в номер Берты Кул. Она была одна.
– Где же Уайтвелл? – поинтересовался я.
– Ушел собрать кое-какие вещи… Дружок, тебе все-таки не следовало с ним так жестоко обращаться.
– Я в самом деле дал ему шанс, придумав эту историю с потерей памяти, а он оказался слишком глуп, чтобы это понять… чтобы понять других, – сказал я.
– Нет, не совсем глуп. Он просто уверен, что Филипп сделает все, что от него потребует отец.
– Филипп влюблен! Пойми это!
– Дональд, а как насчет того письма, что он послал. Что в нем было?
– Да ничего особенного.
Зазвонил телефон. Берта подняла трубку, произнесла:
– Алло. – Некоторое время слушала, потом сказала: – Хорошо, мы выезжаем. – Она повесила трубку. – Филипп зафрахтовал самолет. И его самолет, и тот, на котором ты прилетел из Рино, вместят нас всех. Мы отправляемся немедленно… Дональд, так что было в этом письме?
– Давай поспешим!
Берта летела «моим» самолетом, все остальные – самолетом, зафрахтованным Филиппом. В последнюю минуту Пол Эндикотт решил, что он тоже полетит, «просто чтобы прокатиться».
Гул авиационного двигателя убаюкал меня сразу после взлета. Время от времени Берта будила меня вопросами. Я бормотал односложные ответы и снова погружался в обволакивающий сознание сон.
– Ты не должен драться с Артуром Уайтвеллом, Дональд, – донеслось до меня.
– Угу.
– Ты, чертенок, знай: Берта сразу поняла, что ты вовсе потерял голову из-за женщины. Ты влюбляешься в них по всем правилам… ну, то есть на самом деле влюбляешься, но гораздо больше ты влюблен в свою профессию. Отвечай, Дональд. Разве не так?
– Полагаю… угу…
– Скажи мне, Хелен Фрамли убила того мужчину, с которым жила?
Я приоткрыл глаза.
– Она не жила с ним.
– Брось!
– Это было деловое соглашение.
Через некоторое время Берта возобновила атаку:
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Какой?
– Убила она его или нет?
– Надеюсь, что нет.
У меня не было необходимости открывать свои глаза, чтобы увидеть, как ее блестящие маленькие глазки исследуют каждую черточку моего лица, чтобы обнаружить на нем какую-нибудь, которая выдала бы ожидаемый ею ответ.
– Ты сам говорил, что Хелен Фрамли многое известно о том, кто совершил убийство.
– Возможно.
– Что-то такое известно, о чем она не сообщила полиции.
– Вероятно.
– Держу пари, Дональд, она тебе обо всем рассказала. Ты вытянул из нее что надо, чертенок. Как тебе это удается? Ты их гипнотизируешь? Должно быть, так. Ты же не можешь применить к ним методы пещерного человека, сексуального насильника. Они сами открываются тебе… Может быть, на них действует всегдашняя твоя готовность драться, даже когда ты знаешь, что проигрываешь. Я думаю, так оно и есть. Я знаю женщин. Нам нравятся мужчины-бойцы.
Моя голова свалилась на грудь, я почти отключился, хотя Берта своей болтовней могла доконать кого угодно.
– Послушай, дружок, тебе приходило в голову, что с нами может случиться?
– Что?
– У Артура Уайтвелла есть деньги, связи да и голова на плечах. Он не потерпит, чтобы на него оказывали давление.
Я молча клевал носом.
– Держу пари, эта девица сделает все, о чем бы ты ее ни попросил.
Кажется, это заключение не требовало никакого ответа.
Берта продолжала:
– Можно не сомневаться: тот, кто это сделал, сейчас как на иголках… А вдруг эта девица Фрамли на самом деле знает, кто убийца?
– Угу.
– Значит, тебе она рассказала все.
– Нет.
– Но тогда… она расскажет полиции… если ее спросят.
– Не думаю.
– Дональд!
– Что?
– Как ты считаешь, убийца знает об этом?
– О чем?
– О том, что она не проговорится.
– Смотря кто убийца.
Берта выпалила:
– Дональд, тебе известно, кто убийца! Не так ли?
– Я не знаю.
– Чего ты не знаешь?
– Не знаю, известно ли мне это или нет.
– Чертовски понятный ответ. – Берта постаралась вникнуть в него, и за несколько секунд возникшей благословенной тишины я заснул крепким сном.
А когда проснулся, мы снижались для посадки в аэропорту Рино. Новый звук двигателя разбудил меня.
Берта Кул сидела в кресле, прямая и заряженная величием руководителя агентства, полная неудовлетворенности из-за прерванной беседы.
Мы сделали круг и пошли на посадку, а на хвосте у нас висел другой самолет. Через каких-то десять-пятнадцать минут мы все встретились в пассажирском зале.
Пол Эндикотт говорил:
– Для справки, друзья… Есть рейс отсюда на Сан-Франциско через четверть часа. Мне незачем, я полагаю, ехать с вами в город, а потом мчаться назад. Я получил удовольствие от совместного полета, за время которого, полагаю, все мы пришли в себя. – Он испытующе посмотрел на Уайтвелла и добавил: – Удачи, старина.
Они пожали друг другу руки.
– Это мне нужна удача, – заметил Филипп. – Ты думаешь, папа, она меня узнает?
– Полагаю, что узнает, – сухо ответил Уайтвелл А.
Эндикотт пожал руку Филиппу:
– Держи хвост пистолетом и не очень-то расстраивайся из-за трудностей. Мы все болеем за тебя.
Филипп попытался что-то ответить, но дрожавшие губы не слушались. К тому же Эндикотт, скрывая смущение, сам болтал не переставая.
Мы стояли небольшой плотной группкой в ожидании такси, которое мы вызвали по телефону. Я извинился, сказав, что мне на секунду нужно отойти позвонить. Я хотел справиться о Хелен и Луи, но в телефонном справочнике отсутствовал номер заправочной станции Акме по дороге на Сузанвилл. Я вернулся обратно к группке друзей. Наконец такси подкатило, и мы начали залезать внутрь; Артур Уайтвелл, перекинувшись прощальным словом с Эндикоттом (они еще раз пожали друг другу руки), забрался последним на откидное сиденье.
– Как называется больница? – спросила Берта.
– Приют милосердия, – объяснил я водителю. Бросил взгляд на лицо Артура Уайтвелла: маска, лишенная всякого выражения. Филипп являл собой прямую противоположность. Он нервно покусывал губы, теребил себя за ухо, вертелся на сиденье, упорно отворачивался от нас, смотрел в окошко машины.
Мы подъехали к больнице.
– Ну вот и настало время для семейного свидания, – заметил я, сделав нажим (для Берты!) на слове «семейное».
