Как я, по-вашему, мог узнать все подробности его личной жизни?
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но я говорю о наркотиках… Меня это больше всего поразило. Раньше он был противником наркотиков. Причем яростным противником. Хотя это тоже было давно.
— Люди меняются.
— Да. А вы знали о том, что он принимал наркотики?
— Опять же, узнал об этом только перед самой его смертью. Если бы я знал раньше, я мог бы что-то сделать.
— Это Майкл Бруэр рассказал вам?
— Нет. Он, наоборот, делал все, чтобы я этого не узнал.
— Почему?
— Потому что был другом вашего брата.
— Он был ему больше чем друг, верно?
— Что вы имеете в виду?
Когда Харриет стала звонить по телефону, Майкл Бруэр из вежливости оставил ее одну в своем кабинете, поэтому она почувствовала, что может рискнуть поговорить с доктором на эту тему.
— Мы выяснили, — продолжила она, — что Дикки был гомосексуалистом…
— Нет. Это невозможно. Я уверен, что Майкл не такой. Он просто хороший, добрый человек. Сейчас таких людей практически не встретишь, но он такой. Он оказался с больным на руках и стал помогать ему, как мог.
— Но если это не Майкл рассказал вам, как вы узнали про наркотики?
— Я… нашел кое-что в комнате вашего брата. Шприцы. — «Как и я», — подумала Харриет. Доктор продолжил: — Майкла Бруэра тогда даже не было там.
— Вы разговаривали с Дикки об этом?
— Нет. Он был уже слишком плох. Практически лежал без сознания.
— Почему же вы не забрали его в больницу?
— Послушайте, мисс Чейли. Ваш брат умирал. Я не мог его спасти, и никто бы его не спас на той стадии болезни. Майкл Бруэр сказал, и я с ним согласился, что ему лучше умереть дома в знакомой обстановке, а не в больничной палате.
— А второй причиной было то, что вы не хотели, чтобы больничные врачи узнали о вашей ошибке?
— О какой ошибке? Что вы имеете в виду, мисс Чейли?
— Я имею в виду то, что вы раньше не поняли, что происходит с Дикки.
На другом конце провода стало тихо. Потом доктор Харт неохотно согласился:
— Хорошо. Да. Я должен был обратить на это внимание, но не обратил. Как я уже говорил, через мой кабинет проходит слишком много людей. Иногда встречаются такие люди, которые сразу вызывают подозрение. Их с первого взгляда можно отнести к группе риска. Но с такими, как ваш брат… который казался… эксцентричным, да, но в остальном совершенно нормальным… То есть такого человека в последнюю очередь можно было заподозрить в гомосексуальности или наркомании.
— Да, — согласилась Харриет. — И именно для того, чтобы скрыть свою ошибку, вы и написали в свидетельстве о смерти «воспаление легких» и…
— Он умер от воспаления легких, — возразил доктор Харт.
— Хорошо, он умер от этого, но убило его другое.
— Это казуистика.
— Нет, ничего подобного, — продолжала безжалостно давить Харриет. — И по этой же причине вы были только рады, что похороны устроили так быстро? Вы были рады, что его кремировали. Конечно, ведь это уничтожило доказательства вашей грубейшей ошибки.
— Хорошо. Если вы так это называете, пусть будет так.
После этого признания повисла тишина. Потом доктор снова стал защищаться.
— Знаете что, мисс Чейли, я совсем не рад, что так получилось. Но СПИД — болезнь новая, пока что неизлечимая, и обычным терапевтам (а я никогда не считал себя чем-то большим, чем обычный терапевт) о ней известно очень немного. Когда ко мне на прием приходит какой-нибудь наркоман или проститутка и жалуется на потерю веса и понос, я знаю, чего ожидать. С таким человеком, как ваш брат… Когда он приходит с чем-нибудь, что может быть вызвано пищевым отравлением или любым из многочисленных вирусов, то…
— Да, — вздохнув, произнесла Харриет. Несмотря на злость и обиду, она понимала позицию доктора. — Как, по-вашему, он мог заразиться?
— Об этом можно только гадать. Учитывая его беспорядочные гомосексуальные связи… Учитывая то, что в прошлом году он летал в Сан-Франциско на конференцию… Учитывая то, что он употреблял наркотики… Учитывая все то, что я узнал о вашем брате перед самой его смертью, можно сказать, что его болезнь была вопросом времени.
— Да. — Харриет почувствовала себя уставшей и опустошенной. — Что ж, спасибо, доктор, что рассказали мне правду.
— Простите, что я не рассказал вам все сразу, но… Поверьте, я думал, что вам не обязательно знать то, что расстроит вас еще больше.
— Спасибо за заботу.
Доктор покашлял.
— Если вам от этого станет легче, мисс Чейли, то вы заставили меня почувствовать себя старым невежественным дураком, которому давно пора уходить из медицины.
Харриет не была голодна, когда тем вечером вернулась в гостиницу. Быстрый ужин, который она обещала себе, потерял привлекательность, как и сон. После всего, что она узнала в тот день, ей вряд ли удалось бы заснуть.
Даже завтрашний полет в Рим стал казаться чем-то далеким и неважным. Она уже не думала, что ей так уж необходимо быть на приеме у посла в субботу. Все равно он состоится, хоть с ней, хоть без нее.
Тот факт, что ее брат умер от СПИДа, все остальное сделал мелким и незначительным.
В его комнате она не нашла почти ничего из личных вещей. Только ключи. Сердце ее сжалось, когда, кладя их в сумочку, она заметила, что они надеты на то самое итальянское латунное кольцо, которое она подарила ему на день рождения, когда они еще не забывали поздравлять друг друга.
Кроме этого из дома № 73 на Дреффорд-роуд она привезла только пачку порнографических журналов и коробку со шприцами. Ей почему-то показалось, словно это могло иметь какое-то значение для жизни брата, точнее, для его смерти, что она должна убрать из его комнаты эти обличающие улики.
Она полистала журналы, не испытывая ни отвращения, ни интереса. Лишь удивление. Удивление оттого, как, оказывается, плохо знала она своего брата.
Это были несколько выпусков одного журнала, заметила она, за шесть последних месяцев. Может быть, когда-то у него были и предыдущие выпуски — Майкл Бруэр ведь намекнул на то, что убрал из комнаты все доказательства гомосексуальности Дикки, которые смог найти. Эти журналы остались, наверное, только потому, что лежали под кипой бумаг.
Пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, Харриет рассеянно сложила журналы по порядку, самый старый внизу. На него положила пятимесячный, потом четырехмесячный, трехмесячный, двухмесячный, и сверху самый свежий.
Когда она посмотрела на обложку самого свежего из журналов, во рту у нее пересохло. «О боже», — подумала она.
Когда
