Садиться? Это немыслимо! Дмитрий Николаевич от робкого движения покрывается холодным потом, у него цепенеют руки, обрывается дыхание!
И была не радость преодоления себя, когда он, поддерживаемый медсестрой, впервые приподнялся и сел, а был тот же самый тупик, стылая оторопь, темень в глазах. В нем безмолвный крик бушевал: «Не надо! Не надо!..»
А впереди предстояло не только учиться сидеть, но и вставать в полный рост, и делать первые шаги, и спускаться по лестнице, которая — он потом это узнал — может казаться бездонной пропастью, бездной.
Когда пришла в очередной раз Елена Сергеевна, он не узнал ее. Будто лишь сейчас заметил, как осунулось, обострилось ее лицо. Как резко пропечатались морщины, как выцвели глаза. Повернулась к свету — волосы на виске блеснули тусклой сединой.
— Ты устала, Леночка, — проговорил он и накрыл своей ладонью ее ладонь.
— Пустяки, Митенька. Я сильная. Ты вообще о нас не беспокойся. У нас все хорошо. Только скорей выздоравливай.
А его обожгла мысль — тоже как будто изначальная: «Господи, как же они останутся без меня?»
Елена Сергеевна что-то говорила, а он ощущал, как его глаза заволакивают слезы. Все расплылось. Он сжал руку Елены Сергеевны.
— Что с тобой, Митя?!
— Я хочу тебя поцеловать, — сказал он.
Говорливый сосед, Роман Павлович Костюк, недоуменно вертел головой после каждого дневного обхода:
— Ну? Опять про выписку ни гугу! Карикатура получается! А я на две недели раньше вашего сюда причалил!
Выдался грозовой день — с духотой, сумраком от клубившихся туч, с плеском и перезвоном ливней за окном. Костюк присмирел, отчего-то лежал молча, только задранный заострившийся нос торчал над подушкой.
— Дмитрий Николаевич… — тихо позвал он.
— Да?
— Как жена-то вас любит… А моя вот ушла. И дочку к себе забрала. Извини, дескать, Роман, вся любовь кончилась. Нынче ведь наоборот — не мужики на развод подают, а женский пол. Вот и моя такую инициативу проявила. Конечно, у меня дружки, кореша. И сам еще поджениться могу. Но обидно.
— Я вас понимаю.
— Нет, не поймете. Как так: я люблю, а у ней любовь взяла и кончилась? Ежели была, ее хранить полагается. Так или не так?
Ночью, впервые за несколько минувших суток, Дмитрий Николаевич крепко уснул. Как провалился.
Его не разбудили медсестры и врачи, входившие в палату, суетившиеся у соседней кровати, не разбудил скрип железной каталки, на которой Романа Павловича Костюка увезли в отделение реанимации.
Проснувшись, Дмитрий Николаевич случайно обернулся и увидел у противоположной стены перестеленную койку — желтый прямоугольник одеяла и несмятую белизну подушки. Это было как внезапный удар.
Стрельцов, появившийся на обходе, тоже глянул на пустую койку. Поморщился.
— Ничего мы не могли, коллега. У него позади и кессонная болезнь, и травма позвоночника, и масса других хвороб. Вы-то знаете, что иногда все мыслимое и немыслимое сделано, а результат — нуль. Что же касается вас, считайте — вам повезло. Задерживать не собираюсь. Звоните Елене Сергеевне, пускай забирает. Что не радуетесь?
— Как-то… неожиданно…
— Сказать по секрету? В своем деле вы… ну, одним словом — Ярцев! Легенда! А вот больной из вас никудышный. Я ведь, холера ясная, все вижу и понимаю. Бросьте-ка самоедство, отправляйтесь куда-нибудь на зеленый кислород! Бабье лето на дворе, благодать. А через месяц и за работу свою приметесь. Сколько людей-то вас дожидается!
…Ехать в какой-либо санаторий Дмитрий Николаевич отказался. Коротко объяснил Елене Сергеевне, что чем меньше будет народу вокруг, тем лучше.
Елена Сергеевна подчинилась, сняла домик в дачном подмосковном поселке.
Летний сезон кончился, большинство домов уже пустовало. Лишь по выходным дням кое-кто из соседей приезжал да тянулись к близкому лесу вереницы грибников с корзинами.
Вскоре обжились, попривыкли. Хорошо тут было — чистейший воздух, покой, осенняя красота берез и рябин. По утрам на открытую форточку садились синицы, заглядывали в комнату, никого не боясь, прямо как в сказке.
И единственное, что тревожило Елену Сергеевну, было странное поведение мужа. Нет, он не жаловался на боли, на слабость, на недомогание; и у него исчезли страх и нервозность, которые так были заметны в больнице. Но сейчас ему все сделалось безразличным.
Он двигался как-то механически, равнодушно ел, что давали, равнодушно смотрел вокруг себя.
— Митя, поставить тебе раскладушку вот здесь? Под рябиной? Смотри, как ягоды на солнце светятся!
Дмитрий Николаевич молча кивал, соглашаясь. И недвижно, безучастно лежал, пока кто-нибудь не приходил за ним.
Поначалу Елене Сергеевне казалось, что он постоянно погружен в свои мысли и от этого все безразличие к окружающему.
— О чем задумался, Митенька?
— Я не задумался.
— А что же?
— Ничего.
И вправду, когда она заглядывала ему в глаза, в них была пустота. Будто их изнутри, как стекла в окне, замазали известкой.
— Митенька, я иду на рынок. Тебе купить что-нибудь?
— Нет.
— Ты скажи, чего тебе хочется. Митя!
Молчание.
Елена Сергеевна возвращалась с рынка; на полдброге хлынул проливной дождь. Был он уже по-осеннему холодный, и она вся продрогла, пока добежала до дому.
Дмитрий Николаевич лежал под рябиной на раскладушке. В том же положении, в каком его оставили! Дождевые струи хлестали по его липу; потемнели насквозь промокшие плед и пижама.
Елена Сергеевна бросилась к нему, она решила, что он без сознания, что он мертв.
Он поморгал, медленно провел рукой по лбу. Ничего не выражающие глаза уставились на Елену Сергеевну.
— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?!
Он механически поднялся, механически пошел по дорожке к крыльцу. Сквозь мокрую пижаму проступали костлявые плечи. Тонкая шея безвольно опущена, голова качается при каждом шаге.
Елена Сергеевна заставила его раздеться, растерла полотенцем, уложила под два одеяла, напоила чаем с малиной.
— Завтра же мы уедем в город! Ты слышишь?
— Зачем? — равнодушно спросил он.
— Ты болен!
— Я здоров.
— Но так нельзя, так не может продолжаться!
Он отвернулся к бревенчатой стене и затих. Не шевелился, будто уснул, но Елена Сергеевна знала, что он не спит.
— Митенька, милый!
— Оставь меня в покое, — произнес он бесцветным голосом.
Елена Сергеевна не знала, что предпринять. Она вызвала Марину, чтоб та дежурила возле отца, а сама уехала в город. Металась от одного врача к другому, подняла на ноги всех знакомых. Чуть ли не ежедневно возила к Дмитрию Николаевичу и рядовых специалистов, и светил.
Дмитрий Николаевич не противился. Позволял себя осматривать, прослушивать. Ему было все равно. А врачи подтверждали, что да, имеется у Ярцева небольшое угнетенное состояние, подавленность психики, но это естественно, это закономерная реакция после перенесенного инфаркта. Постепенно все пройдет, выровняется. Врачи выписывают лекарства, каждый — свое. И не могла Елена Сергеевна рассказать им все, что произошло с Дмитрием Николаевичем, — все, начиная с Девятого мая, праздника Победы, встречи с Крапивкой и кончая последним звонком из прокуратуры, хотя сама отчетливо понимала, что не легкое недомогание у Дмитрия Николаевича, а нечто более скорбное. Даже знакомые врачи не знали Ярцева так, как знала она, и врачи не видели, насколько он изменился, не чувствовали, что это теперь другой человек.
Елене Сергеевне уже стало мерещиться, что муж снова что-то скрывает от нее. Может быть, следователь прокуратуры Ледогоров сообщил совсем другое? И дело Ярцева не прекращено? Пожалуй, это вполне вероятно. Закончено только лишь следствие, теперь дело передают в суд, и Дмитрий Николаевич решил скрыть эту новость. Он мучается один, оберегая семью. Можно представить, что у него на душе, какое отчаяние, какая безысходность. И если однажды не выдержит, сорвется, то…
Не помня себя, Елена Сергеевна поехала в прокуратуру. Слава богу, Ледогоров был на месте, она попросила, чтоб он немедленно ее принял.
— Вы, наверное, за документом? — приглашая Елену Сергеевну, спросил Ледогоров.
Елена Сергеевна не поняла, о каком документе идет речь, но сейчас это было неважно, все несущественное она пропускала мимо ушей.
— Скажите мне правду! Правду! Дело не прекращено?
— Разве Дмитрий Николаевич вам не сказал?
— Вы скажите! Вы!
Ледогоров смотрел на нее с недоумением.
— Дело прекращено. И постановление готово. Пожалуйста, можно его получить. Дмитрий Николаевич собирался зайти сам.
Елена Сергеевна опустилась в кресло. Тупо смотрела, как скользят рыбки в аквариуме. «Прекращено! — стучало у нее в голове. — Тогда… Тогда что же еще случилось?! Господи, тогда что же еще?!»
— У Дмитрия Николаевича неприятности? — донесся как будто издалека голос Ледогорова.
