Они сразу же поженились и, когда вскоре после этого его перевели на восточные территории, приехали в Нью-Йорк и устроились на квартире. Дальше история становилась такой смутной, что ничего невозможно было разобрать. Кажется, в конце первого лета, которое они прожили в Нью-Йорке, она вернулась после недельного отдыха за городом со своей подругой Грейс и нашла квартиру пустой, опустевшей, из нее украли все, кроме ее личных вещей. Как-то неожиданно получился развод, и ей были назначены алименты в размере сто пятьдесят долларов в месяц.
— Он очень добросовестно выплачивает алименты, — сказала она. — Никогда больше четырех дней не задерживает их.
Так же выяснилось, что за прошедшие три года у нее было несколько предложений, одно от очень состоятельного человека, у которого есть собственный дом за городом, но она решила, что алиментов на жизнь хватает, и ей нравится, что не нужно ни о ком заботиться. Ты выразил недоверчивость по поводу брачных предложений; она не назвала тебе ни одного имени, объяснив, что никого не хочет компрометировать. Ты критически посмотрел на нее: с чего это какому-то мужчине пожелать купаться в этой стоячей луже?
В тот вечер ты поздно засиделся у нее. Вы пообедали в ресторане гостиницы «Эрроухед», а потом уселись на террасе, наслаждаясь свежим ветерком, порывами налетающим с реки, дожидаясь, пока с наступлением вечера слегка остынут раскалившиеся за день городские стены и асфальт, и поздно приехали к ней. Она лежала на диване — который, видимо, служил ей и кроватью, — забросив за спину две плоские подушки, а ты сидел на шатком, рахитичном стуле.
— Возможно, в конце недели я поеду в Эдирондекс, — сказал ты. — Моя жена недоумевает, почему я остался здесь, в этой раскаленной духовке. Я не говорил ей, что встретил старую приятельницу по школьным годам.
— И надолго ты уедешь?
— Наверное, до конца лета. Обычно я возвращаюсь только ко Дню труда, иногда позже.
— Верно, у тебя очень богатая жена?
Ты кивнул:
— Я зарабатываю куда больше того, на что рассчитывал, но по сравнению с ней я нищий. Когда я вспоминаю, как урезал себя в курении, чтобы купить тебе конфет…
— Я по-прежнему очень люблю конфеты, — сказала она.
— Тогда мне нужно было принести тебе что-нибудь сладкое, в память о прежних временах. Полную корзину, чтобы пустить пыль в глаза.
Она молчала. Ты взглянул на нее и увидел, что она неподвижно и пристально смотрит на тебя, тебе стало неловко, и ты отвел взгляд. По тебе пробежала дрожь ожидания; ты долго сидел совершенно неподвижно, по временам взглядывая на нее и снова отводя взгляд.
— Подойди ко мне, — сказала она низким тихим голосом, не двигаясь, казалось, губы у нее даже не шевельнулись.
Ты сразу встал, но без спешки, подошел и сел рядом с ней на диван.
С первым же прикосновением ее руки ты весь задрожал; ты затаил дыхание, и что-то внутри тебя порывалось уйти, заставить тебя встать и уйти. Но ты уже лишился самообладания, стал беспомощным. Как ты теперь понимаешь, ты стал таким с первого звука ее голоса, услышанного там, в театре. Это кажется безумием, какой-то головоломкой, которую ты не в силах разгадать. Во всех ее Движениях было что-то пугающее и невыносимое: в том, как ее костлявые ягодицы давили тебе на ноги, когда она сидела у тебя на коленях; в ощущении ее ног, ни теплых и ни холодных, но подавляющих, когда они касались тебя, и самое волнующее, когда она касалась тебя своими руками. Она должна была знать с самого начала, что ты был готов к этому; почему же она так долго ждала? Потом она сказала тебе, что должна быть честной по отношению к мистеру Гоуэну! Иногда тебе казалось, что она думала, что ты веришь ее бесстыдному вранью…
В тот первый вечер ты остался ненадолго, очнувшись, ты понял, что она гладит тебя по волосам и говорит:
— Уже поздно, думаю, тебе пора уходить.
Ты был смущен и не хотел смотреть ей в лицо. Ее рука обжигала тебя, хотя теперь ее поглаживания были медленными и приятными. Ты встал с дивана, посмотрел на часы и оглянулся в поисках шляпы.
— Ты называл меня Мил, — сказала она.
— Да.
— Когда будешь выходить из дома, не хлопай дверью.
— Хорошо.
— Увидимся снова, да?
— Да, конечно. Я тебе позвоню.
Она так и не встала, когда ты осторожно выскользнул из комнаты.
На Седьмой авеню ты взял такси, но, добравшись до клуба, не испытывал желания спать. Ты бесцельно бродил по опустевшим улицам, пока небо не осветили первые лучи рассвета. Ты чувствовал, что с тобой происходит что-то глубинное и неизбежное, и не понимал ничего, так же как не понимал и сильнейший дискомфорт на душе. В ощущениях вины и нечистоплотности не было ничего нового, они часто приходили к тебе с твоими фантазиями и даже с Эрмой, но не так, как сейчас, со страхом и отвращением, которые тебя пугали.
Неужели ты позволил себя втянуть в нечто настолько безобразное, что на этот раз ты сам не сможешь себя простить? Ты раздраженно возражал, что все это несправедливая и необъяснимая чепуха, в конце концов, женщина есть женщина, а руки — всего лишь руки, и было бы чертовски смешно, если бы ты проявлял слишком большую брезгливость.
Ты все время раздумывал, что делать. Ты не останешься здесь, чтобы погубить лето в поездках на такси в мотели, которыми заканчиваются приключения, подобные сегодняшнему. Ты с содроганием вспоминал ее комнату: скрипучий, расшатанный стул, из-под обивки которого во все стороны торчит солома, дешевый потертый ковер, лоснящаяся от грязи накидка на диване, испещренная пятнами, древнее и липкое пятно от раздавленной шоколадки на одном ее конце. Разумеется, это не целиком ее вина, невозможно жить на сто пятьдесят долларов в месяц, но могла она хотя бы соскрести этот шоколад!
Все равно тебе нужно было на какое-то время уехать.
Ты решительно отверг Эдирондекс. Не только из-за того, что там была Эрма, но там наверняка будет банда старых знакомых, а тебе они давно уже надоели. Если поехать к Джейн на побережье — нет, в малых дозах ты еще можешь выносить Виктора, но не в виде постоянной диеты. Можешь отправиться в Айдахо — двумя неделями раньше туда уехал Ларри с половиной миллиона долларов Дика, вложенных в корраль, и со своими планами по созданию целой империи. Ты можешь туда поехать, хотя вряд ли тебе очень обрадуются, но что ты станешь там делать? Ладно, тогда поезжай куда-нибудь один, подальше от этого проклятого города, в Квебек, в Бар-Харбор, Нантакет, возьми одну из машин и поезжай в Майами. Ты совершенно свободен, можешь ехать куда пожелаешь, у тебя куча денег, отличное здоровье и достаточно ума — просто смешно, что ты не способен сам как-то развлечься.
Невероятно, но ты поймал себя на мысли, что параллельно всем этим рассуждениям ты гадаешь, нельзя ли куда-нибудь уехать с Миллисент, в такое место, где тебя не могут узнать…
Уже рассвело, когда наконец ты вернулся к себе, погрузился в горячую ванну, съел сандвич и выпил кофе, после чего улегся в постель как раз тогда, когда в окно начала дышать жара и уличная суматоха завела свою адскую шарманку.
И все-таки ты ей позвонил уже на следующий день.
Она сожалеет, что не может с тобой встретиться, но у нее назначено свидание. «С мистером Гоуэном?» — тупо спросил ты. О нет, сказала она, с другим молодым человеком. Тогда завтра вечером. Нет, она сожалеет, но завтра вечером мистер Гоуэн пригласил ее на шоу. Ты заметил, что в театре из-за жары и духоты невозможно сидеть, но она сказала, что нисколько этого не замечает.
— Может, мы встретимся в пятницу, — сказала она.
В пятницу вечером шел дождь, заметно похолодало, и ты отказался от своего намерения прокатиться за город, а вместо этого повел ее в театр. Эту пьесу ты уже видел, она не очень тебе понравилась, поэтому ты развлекался, наблюдая за Миллисент уголком глаза — она следила за действием молча, сидя неподвижно, со сложенными на коленях руками, настолько застывшими в неподвижности, что, когда они вдруг шевелились, ты едва не вздрагивал.
— Мне кажется, — сказала она после первого акта, — я могу ходить на шоу каждый день, включая воскресенье.
— Если бы все шоу были такими же, как это, я бы не ходил вообще, — ответил ты.
— Я видела его пять раз.
— Что?! Пять раз!
— Да, не потому, что спектакль такой хороший, но летом утомляешься, когда ходишь так часто, как я.
Ты был поражен. Позже ты узнал, что это было одним из ее пристрастий, что она охотно смотрит любую постановку по пять-десять раз, все, что угодно, от Фоллиса до Ибсена.
Из театра вы сразу отправились на Двадцать вторую улицу. Ты принял решение, что не пойдешь, и все-таки пошел. Оказавшись у нее в комнате, ты дал себе слово, что все время просидишь на шатком стуле, но не сдержал его.
В два часа ночи ты все еще оставался у нее, подоткнув за спину одну из ее сплющенных тощих подушек, и курил.
— На днях я купил машину, — сказал ты. — Ее доставят завтра утром. Думаю, будет здорово, если в одну из этих жарких ночей мы съездим куда-нибудь за город.
