— Да, что-то в этом роде говорил.
— А что ты на это сказала?
— Да что я могла сказать? В тот вечер он готов был убить и меня. Я еще никогда не видела его таким взбешенным.
— У него на руках была кровь?
— Нет.
— Он не говорил тебе больше об убийстве?
— Нет. Никогда.
— Ты не помнишь, какого числа это произошло?
— В конце августа или в начале сентября.
— Я спрашиваю, какого числа это было.
— Я не помню числа, сударь.
— И ты не знаешь фамилию этого господина?
— Нет, я не спрашивала его фамилии.
— Но, может быть, ты помнишь имя?
— Нет, я даже не знала его, кажется…
— Опиши мне этого человека как можно подробнее.
— Среднего роста, с усами, очень элегантный…
— По-твоему, он был женат или нет? — спросил сыщик.
— Может быть, и женат… Он был немножко неловок в обращении со мной и, кажется, боялся, что нас увидят вместе. Поэтому он, вероятно, и пошел со мной на верхний этаж, где было мало посетителей.
— Ты можешь описать его одежду?
— Кажется, у него было темное пальто.
«Это подходит», — подумал Зиг, а вслух спросил:
— Не вынимал ли он во время разговора какой-нибудь предмет из кармана?
— Он вынимал бумажник и хотел подарить мне «на память», как он сказал, деньги, чтобы я могла купить у Герино платье, которое мне очень понравилось, но я денег не взяла, так как Пауль мог увидеть их и стал бы спрашивать, откуда они.
— Как выглядел бумажник? Припомни хорошенько.
— Мне кажется, это был даже не бумажник…
— Может быть, чековая или записная книжка?
— Да, да, эта была записная книжка, с резинкой сверху.
— А цвет ты помнишь?
— О да, красный.
«Ну, сомнений больше нет», — сказал себе сыщик и встал со словами:
— Пока мне больше ничего от тебя не нужно.
— Я вас еще увижу? — спросила Лина.
— Может быть, да, может быть, нет, я не знаю.
Она схватила его руку и с мольбой промолвила:
— Приходите еще, прошу вас!
— Приготовься к свиданию с твоим супругом, — сказал ей Зиг. — Через полчаса тебя позовут в приемную.
Эти слова подействовали на Лину так, будто ее облили холодной водой. Она воскликнула:
— Вы клянетесь, что нас будет разделять решетка?
— Клянусь. Прощай!
И с этими словами сыщик удалился.
— Прощайте, сударь! — промолвила Лина, с грустью глядя ему вслед.
Оставшись одна, она снова стала играть, как ребенок, своими длинными волосами, улыбаясь почти бессмысленной улыбкой.
Два жандарма отвели атлета в приемную, где не было никого, кроме него. Как было условлено, с рук узника сняли кандалы.
— В какую дверь она войдет? — тихо спросил Пауль, усаживаясь на скамью в углу полутемной залы.
Ему указали на дверь по ту сторону решетки, разделявшей комнату на две половины.
Узник поднял голову и сказал слегка дрогнувшим голосом:
— Но если она войдет оттуда, то как же она попадет сюда, ко мне?
— По всей вероятности, она не попадет к вам, — невозмутимо ответил тот жандарм, что был постарше.
— Как не попадет?!
— Вы можете подойти к решетке и говорить с ней о чем угодно, — заметил другой жандарм успокоительным тоном, видя, что атлет начинает волноваться.
— Негодяи, вы обманули меня! — завопил Пауль в исступлении.
— Вам было обещано, что вы увидите ее, и она придет.
— Меня обманули! — кричал атлет. — Она должна прийти сюда, на эту сторону, между нами не должно быть решетки! Это низость, меня надули! О, если бы я знал!.. Я бы убил этого негодяя как собаку! Я бы всех перебил, вы…
И Пауль с угрожающим видом шагнул в сторону жандарма, спокойно стоявшего со связкой ключей в руке.
— Я хочу, чтобы она пришла сюда, на эту сторону!
— Вы требуете невозможного, — сказал старый жандарм.
— Ах вот как! — воскликнул атлет и, схватив деревянную скамью, приделанную к стене, оторвал ее и швырнул на пол. Затем он бросил пару стульев и стол в угол комнаты, вооружился ножкой от стола и, спрятавшись за своей баррикадой, крикнул:
— Ну, подходите!
Жандарм остался спокойно стоять на месте, пожимая плечами.
Хладнокровие этого человека вывело Пауля из себя. Одним прыжком он перескочил разделявший их барьер и бросился на своего противника.
Жандарм понял, что подвергает себя опасности, и быстро ретировался к двери. У самого порога ему пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать обрушившегося на него со страшной силой атлета, и он быстро выскочил за дверь и захлопнул ее.
Пауль остался один.
В это время прибежали другие жандармы с револьверами. Предстояло настоящее побоище. Атлет в конце концов уступил бы силе, но защищался бы наверняка отчаянно. В его исполинских руках всякий предмет становился смертоносным орудием. К тому же ему ничто не мешало броситься на первого же жандарма, появившегося в дверях, вырвать у него револьвер, спрятаться за баррикаду и таким образом держать своих врагов на почтительном расстоянии.
Все жандармы столпились у дверей приемной и уже собирались отворить ее, как вдруг появился Зиг.
Как раз в ту минуту, когда сыщик собирался уходить домой, он услышал какой-то странный топот и шум и решил выяснить, в чем дело.
«Так я и думал, — сказал он себе, — в сущности, это моя вина. Я сдержал обещание лишь наполовину. Атлет вправе ругать меня. Теперь я должен предупредить кровопролитие, пусть даже ценой собственной жизни».
Храбрый и решительный, Зиг ни минуты не колебался. Приблизившись к собравшимся жандармам, он сказал:
— Не входите туда. Я пойду один.
— Что вы собираетесь делать? — спросил старый жандарм, узнав Зига.
— Еще не знаю, но утром мне удалось усмирить его, может быть, удастся и теперь. Вы всегда успеете броситься мне на выручку. Тем более, начальству будет приятно, если обойдется без насилия.
— Да, конечно, но с ним вы вряд ли справитесь.
— Я попробую.
— Вы рискуете жизнью.
— Лучше рискнуть только одной жизнью — моей, чем вашей и ваших товарищей.
С этими словами Зиг открыл дверь и, войдя в комнату, закрыл ее за собой.
Жандармы остались ждать у двери, готовые в любой момент броситься на помощь Зигу. Они удивленно переглядывались, не понимая, как сыщик в одиночку сладит с разбушевавшимся исполином.
Но через несколько минут Зиг вышел из комнаты совершенно спокойный, как и прежде, и сказал:
— Он присмирел и готов поговорить со своей женой через решетку. Приведите Зоннен-Лину.
Сыщику действительно удалось образумить Пауля. Зиг дал атлету понять, что если тот устроит драку, то Лину он вообще не увидит.
И Пауль решил удовольствоваться малым.
Он покорно положил ножку от стола на пол, подошел к решетке и стал ждать, когда приведут его жену. Наконец появилась Зоннен-Лина.
— Здравствуй, Пауль, — с некоторой опаской сказала она.
— Здравствуй, — со вздохом ответил атлет. — Как ты?
При виде Лины в нем вновь заговорила любовь, а мысли об отмщении отошли на второй план.
— Полицейские пообещали, что скоро отпустят меня…
— Значит, через несколько дней ты будешь на свободе, а я, похоже, останусь здесь. Не попросишь ли ты позволения навещать меня время от времени?
— Нет, я не настолько глупа! — с ненавистью воскликнула она.
— А между тем все свои преступления я совершил только ради тебя. Если бы я не любил тебя так сильно, я не оказался бы здесь!
— Ну, так тебе следовало бы поменьше любить меня, я никогда не просила тебя об этом, наоборот!
— А если бы меня осудили на смертную казнь из-за того, помнишь, которого я убил из ревности… ты пришла бы, чтобы проститься со мной?
— Нет.
— Бестия! Низкая женщина! — завопил Пауль вне себя.
Он вцепился в решетку обеими руками и попробовал сломать железные прутья. Так как это ему не удалось, он стал пинать ее ногами, биться об нее головой и грызть зубами. Он ревел, как дикое животное, глаза его налились кровью, на губах выступила пена. Первым порывом Лины было броситься в самый дальний угол комнаты, но, увидев, что несмотря на свою исполинскую силу атлет не в состоянии сломать ни единого прута, она снова подошла к решетке.
— Ах, как охотно ты убил бы меня, — с насмешкой произнесла она. — Не правда ли? Но теперь я уже не в твоей власти! Ты беспомощен! Я больше не твоя вещь, не трудись напрасно, дорогой, на этот раз даже ты бессилен!
Этот сарказм на минуту привел атлета в чувство. Прежде он мог только кричать и вопить, теперь же снова обрел дар речи, отпустил решетку, скрестил руки на груди и сказал, грозно глядя на издевавшуюся над ним жену:
— Как! Ты смеешься надо мной? Ты на коленях умоляла бы меня о пощаде, если бы нас не разделяла эта решетка! Из-за тебя я уже в третий раз оказался в тюрьме! А между тем ты могла парой ласковых слов усмирить то животное, на которое так жаловалась! Но ты сделала из меня вора и убийцу! А ты могла бы сделать из меня порядочного человека. Что мне нужно было для счастья? Видеть тебя, чувствовать тебя, дышать с тобой одним воздухом. Но ты хотела красивых платьев, денег и веселой жизни! Я вынужден был красть, чтобы удовлетворить твои желания, чтобы помешать тебе бросить меня и уйти к другому! Так, значит, ты теперь хочешь уйти к какому-нибудь негодяю? — завопил он вдруг, приходя в ярость при одной мысли о сопернике. — Ну, в таком случае бойся за себя и за своих кавалеров! Я убью их, как убил того, другого, не смейся! Ты думаешь, что я погиб, и поэтому издеваешься надо мной. Но ведь я еще могу вернуться! Я убью тебя, как ты убила мое сердце. Пускай меня сажают в тюрьму — я сумею выбраться на свободу, пускай надевают мне кандалы на ноги и на руки — я разобью их! Пусть тащат меня на эшафот — я и оттуда убегу, найду тебя и убью!
