В процессе регулярных отношений между автором и издателем Эллери в течение почти трех десятилетий достаточно часто виделся с Дэном З. Фрименом, но сегодня, когда издатель поднялся из-за стола, чтобы приветствовать его, Эллери показалось, что он за все это время вовсе не видел Фримена. Это походило на иллюстрацию эйнштейновской теории относительности, думал он: два поезда едут по параллельным рельсам в одном направлении с одинаковой скоростью, а пассажиры каждого из них готовы поклясться, что оба поезда стоят на месте, пока не посмотрят в противоположное окно и не увидят проносящийся мимо пейзаж.
Старый дневник явился для него таким окном во впечатления двадцатисемилетней давности о людях в доме Крейга, включая Фримена. Сейчас Эллери видел перед собой пожилого мужчину с несколькими седыми прядями вокруг лысой макушки, со все еще красивыми, но глубоко запавшими в складки плоти карими глазами, как старинные драгоценности в музее, с сутулыми плечами и заторможенными движениями, на которые было почти физически больно смотреть.
Эллери не без смущения спрашивал себя, как он сам выглядит в глазах Фримена.
— Нет, Дэн, на сей раз речь идет не о нашем обоюдном интересе к бестселлерам, — с улыбкой сказал Эллери. — Во-первых, потому, что новая книга всегда ползает на четвереньках по выжженной пустыне, а во-вторых, потому, что я пережил в высшей степени примечательный опыт. Помните наше пребывание в доме Артура Крейга во время рождественских каникул зимой двадцать девятого — тридцатого года?
Издатель сидел неподвижно. Это походило на стоп-кадр в фильме, потом движение возобновилось, и он пробормотал:
— Что напомнило вам об этом, Эллери? Я годами это не вспоминал.
— Я тоже, — отозвался Эллери. — Но вчера произошло кое-что, напомнившее мне эти две недели, и я начал размышлять. Вы ведь знаете мои мозги. Стоит вопросу заползти в них, и я начинаю рвать и метать. Внезапно я ощутил приступ любопытства к людям, которые тогда были с нами в доме Крейга. Вероятно, это глупо, но от меня не будет никакого толку, пока я не удовлетворю свое любопытство. Вам известно, что стало с этими людьми?
Фримен внимательно посмотрел на Эллери, потом нажал кнопку внутриофисного селектора, пробормотал: «Меня не беспокоить, Харриет» — и начал говорить.
Дождавшись, пока будут улажены юридические формальности, и он вступит в права наследования, Джон Себастьян покинул Соединенные Штаты. Молодой миллионер купил виллу на юге Франции, неподалеку от Канна, и больше не возвращался на родину. Вначале ходили слухи о буйных вечеринках, фантастических красавицах, малоприятных эскападах, но, очевидно, это было промежуточной фазой. Джон стал вести спокойную жизнь, иногда принимая у себя немногих друзей, сочиняя стихи, разводя зябликов и приобретая произведения искусства через агентов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Насколько знал Фримен, он так и не женился.
— Джон публиковал свои стихи, но не через меня, — продолжал издатель. — И не в этой стране. В Париже вышли три или четыре небольшие книги. После войны я слышал, что Джон все еще живет на своей вилле. Мне говорили, что он сотрудничал с нацистами, но я не знаю, насколько это правда. Во всяком случае, французы его не преследовали. Я не получал от него никаких известий лет десять или больше.
— А Эллен Крейг?
— Тогда мне казалось, что между вами двумя что-то намечается, — засмеялся издатель. — Вы больше не поддерживали контакт?
Эллери покраснел.
— Всего несколько месяцев. После того как Эллен закончила Уэлсли, мы потеряли друг друга из виду. Я где-то слышал, что она вышла замуж...
— Эллен вышла замуж за смышленого парня из Госдепартамента, — сказал Фримен. — Вы знаете, что это такое — каждые три года перебираться из одного посольства в другое, жить как на островке среди моря незнакомых людей и окружения. У нее пятеро взрослых детей. Последний раз я слышал, что она с мужем где-то в Африке. Я видел ее два года назад, когда ее муж вернулся в Штаты, чтобы ознакомиться получше с африканскими делами перед переводом. Эллен стала солидной и немногословной — типичная жена дипломата.
Эллери спросил о Расти Браун. По словам Фримена, Расти во время кризиса закрыла свой магазин на Мэдисон-авеню, поскольку «Творения Расти Браун» вышли из моды. Он понятия не имел о ее дальнейшей судьбе, пока спустя годы не столкнулся с ней на вечеринке в Беверли-Хиллз, когда был с визитом в Голливуде по поводу чьих-то авторских прав. Расти стала весьма успешным дизайнером интерьеров в Лос-Анджелесе. Она сменила четырех мужей, не родила ни одного ребенка и показалась Фримену глубоко несчастной женщиной. Насколько он знал, она все еще на калифорнийском побережье. Ему неизвестно, что случилось с ее матерью. Расти не упоминала о ней, а Фримен не спрашивал.
— Кстати, она больше не называет себя Расти, — с улыбкой добавил издатель. — Йоланда — и все.
О преподобном мистере Гардинере Фримен не имел сведений.
— Вряд ли он еще жив. Ему было бы уже за сто.
Доктор Сэмсон Дарк умер от коронарного тромбоза в 1935 году.
Роланд Пейн тоже умер. Он застрелился в конце 30-х годов по неустановленной причине. Пейн не оставил записки и всего за несколько минут до самоубийства с обычной учтивостью обсуждал с клиентом дело о завещании.
— Помню, спустя несколько лет я разговаривал о смерти Пейна с его сыном, литературным критиком. Уэнделл не имел ни малейшего представления, почему его отец покончил с собой. Тема была для него болезненной, и я не стал ее развивать.
— Но вы знали почему, — сказал Эллери.
— Каким образом?
— Разумеется, из-за женщины.
Фримен пожал плечами.
— Вполне возможно. Пейн был одним из тех лицемеров, которые ведут безупречную жизнь при дневном свете, а по ночам крадутся в злачные места. Вероятно, у него возникли неприятности, вероятно, шантаж на сексуальной почве, он не вынес угрозы разоблачения и выбрал наиболее легкий выход.
Валентина Уоррен вышла замуж за Мариуса Карло. Брак был бурным и завершился столь же бурным разводом. Никто из них больше не вступал в брак и не достиг успехов на профессиональном поприще. Валентина перешла от инженю к характерным ролям, по-прежнему выступая в основном в летнем репертуаре и лишь иногда появляясь в маленьких ролях на Бродвее и в телеспектаклях. Мариус содержит довольно захудалую музыкальную школу в Техасе. Он живет с пожилой балериной, к которой очень привязан. Фримен навещал их прошлой зимой в связи с книгой о музыке, которую Карло пытался всучить ему для публикации.
— Книга называлась «Унисонное пение в восьми церковных ладах», — печально промолвил издатель. — Текст был столь же внушительным. Они живут в похожей на амбар квартире-студии в деловом районе Чикаго, которая выглядит как шедевр Дали, написанный после длительного запоя. Грязнее местечка я не видел.
Как ни странно, Артур Крейг был еще жив.
— Но ему, должно быть, за девяносто, — удивился Эллери.
— Он упрямый старик. Цепляется к жизни, как банный лист.
Незадолго до отъезда Джона Себастьяна из Штатов Крейг решил отойти от дел и предложил Фримену свою типографию. Фримен купил ее для старшего сына, который тогда стажировался в типографии Крейга. Несколько лет типографией Фрименов руководил старый сотрудник Крейга, пока молодой Фримен не приобрел достаточную квалификацию. Сейчас под его руководством и под присмотром отца типография процветает, как при Крейге, выпуская искусно оформленные подарочные и малотиражные издания.
Одновременно с типографией Крейг продал и поместье в Олдервуде, ликвидировал все свои вклады и покинул восток. Он обосновался в Сан-Франциско и все еще живет там. Фримен иногда писал ему и в память о старых временах посылал образцы печатной продукции типографии, но Крейг ни разу не отвечал на письма и не благодарил за книги.
— На старости лет он стал довольно странным, — продолжал издатель. — Живет в жуткой развалюхе, сам готовит еду, одевается как отшельник, хотя должен получать солидный доход с того, что реализовал здесь, на востоке. Фактически, он превратился в скрягу — когда я последний раз видел Эллен, она сказала мне, что он регулярно пишет ей, прося деньги, которые Эллен высылает ему годами! Я обычно навещал его, когда дела приводили меня в Сан-Франциско, но в последний раз он меня так расстроил, что я, честно говоря, прекратил это делать.
— Значит, у вас есть его адрес? — быстро спросил Эллери.
— Конечно. Я все еще пишу ему.
— Могу я его получить?
Фримен выглядел удивленным. Он поговорил с секретаршей, и она вскоре появилась с адресом.
— Собираетесь написать старику, Эллери?
— Собираюсь нанести ему визит.
— Чего ради? — воскликнул Фримен.
— Я на двадцать семь лет задолжал ему кое-какие объяснения. — Эллери поднялся. — Спасибо, Дэн.
