— Я думала о том, что если бы не истратила доллар на эти цветы, то от тех денег, которые ты дал мне на этой неделе, осталось бы целых двадцать долларов.
Ты беспомощно и с подозрением посмотрел на нее, желание смеяться прошло. Ты не испытывал обиды, это было слишком комично, даже если смотреть на это как на совпадение, ты до сих пор сомневаешься, действительно ли это было простым совпадением. Разве можно быть более разными, чем блестящая, циничная, ясно мыслящая Эрма и это жалкое серое насекомое? И при этом такое совпадение! Какие скрытые изменения в течение веков привели к столь идентичному поступку? Та твоя часть, которая еще сохраняла слабую способность притворяться, та, что смотрит на все со стороны, хотела бы рассказать об этом Эрме, чтобы насладиться ее восклицаниями восторга от такого совершенного подтверждения ее злой иронии по отношению к тебе.
Желание поделиться с Эрмой появилось, потому что она только несколько дней назад вернулась из поездки в горы, причем в необычайно хорошем настроении, с хорошим запасом всяческих сплетен. Тот первый обед наедине с ней в просторном и роскошно обставленном доме — твой первый обед без Миллисент за прошедшие два месяца — подарил тебе чувство невероятной благодарности и безопасности, которым ты был обязан Эрме.
Ты чувствовал, что при всем ее эгоизме и вкрадчивой жестокости она была твоим лучшим другом, что она была сильной, уверенной и умной; тебе хотелось рассказать ей о Миллисент, хотелось сказать ей: «Каким-то образом, непонятным мне самому, я привязан к мерзкой, невежественной шлюхе, которую я презираю. Она тупа, испорчена, извращена, фальшива (здесь Эрма улыбнется), но интимные прикосновения ее рук двадцать лет хранились у меня в памяти, и сейчас я ее беспомощный раб. Ради бога, подскажи, что мне делать!»
Эрма посоветовала бы тебе положить ей на лицо подушку и сесть на нее, а потом сосчитать до десяти тысяч. Она и сама могла бы тебя избавить от твоей рабской зависимости, просто ради удовольствия показать, на что она способна. Что она могла сделать? Ничего, кроме как задушить или застрелить ее? Ты столько над этим думал.
Что можно сделать?
Эрма не понимала, почему ты не поехал в Эдирондекс, почему поехал один куда-то в Пенсильванию и не воспользовался одной из ее машин. Она сказала, что ты какой-то желтый, вокруг глаз круги, ты выглядишь гораздо хуже, чем обычно. В чем дело? Ты с усмешкой отмахнулся от ответа и сказал, что это просто результат тяжелой работы и тоски по ней. После обеда ты удалился в свою комнату и начал внимательно разглядывать себя в зеркало. Ты старался не встречаться с собой взглядом и только усилием воли заставил себя смотреть прямо. Что пряталось за этими глазами, вопрошал ты. Что за смущающая тайна пробралась туда? Какая ржавчина или обман разъедали этот сложный механизм и превратили его порядок в хаос? Боже всемогущий, что с тобой происходит? Ты пристально смотрел в зеркало на свое отражение, и твои глаза показались вдруг дружелюбными и смелыми — но за ними что-то было, что-то такое, что заставило тебя заметно содрогнуться. Эрма была права, ты выглядел больным; довольно привлекательный мужчина, ты скоро перестанешь им быть, если твои посещения Миллисент будут продолжаться.
Теперь, с возвращением Эрмы, объяснял ты Миллисент, тебе труднее будет выбираться к ней днем. Когда Эрма живет в городе, ты всегда должен быть у нее под рукой, чтобы участвовать в бридже, сопровождать ее на обеды, в театр, оперу, на концерты и танцы. Конечно, бывали частые и длительные периоды, когда ты был, так сказать, на каникулах, но по своей природе они не давали тебе возможности сообщить о них заранее. На Восемьдесят пятой улице был телефон, и ты сказал, что, когда будет возможно, ты будешь днем сообщать ей, сможешь ли прийти на обед, хотя это не имело особого значения, потому что все равно вы всегда ходили обедать в ресторан.
С трудом находя занятие в свободное время, ты не представлял, как оно может быть до такой степени заполненным. По мере того как проходила осень и выпал первый снег, ты временами думал, что, в конце концов, все в порядке, что твоя связь с ней в течение двух месяцев скрутила тебя в узел, который теперь развязался возвращением к обычной жизни, но вдруг ты заставал себя за тем, что думаешь о ней, особенно когда танцуешь с кем-нибудь на вечеринке, или во время пьесы, или в доме Джейн, когда вокруг играют и кричат ее дети. Ты не мог выкинуть ее из головы. Это было в тебе самом; она не надоедала тебе. Ты звонил ей из телефона в табачном магазине на Бродвее, не желая звонить из дома или из офиса:
— Мне очень жаль, Мил, но я не смогу прийти ни сегодня, ни завтра, ни в четверг. Почти уверен, что приду в пятницу.
— Хорошо, — раздавался ее голос.
— Ты не скучаешь без меня? — Ты сам себя презирал за эти слова.
— Конечно, буду скучать, но Грейс сходит со мной на какое-нибудь шоу. Пришли мне еще книг.
Прежде чем вернуться в офис, ты переходил на другую сторону к Дональдсу и заказывал доставить ей дюжины книг, любые романы по усмотрению служащего.
Однажды, когда в посылку вложили «Лорда Джима», она даже это прочла, хотя ты не верил ей, пока она не доказала это, отвечая на твои вопросы.
Ты как-то прошелся вдоль полок с книгами, захотев что-нибудь почитать, — когда это было? В тот уик-энд она куда-то уехала вместе с Грейс. Они уехали в пятницу днем. Вас с Эрмой пригласили к Шотуэллам, но ты отказался под каким-то предлогом, чтобы побыть здесь одному. Было это в начале декабря, меньше года назад.
Это было чудесно, ты получил самое настоящее удовольствие. Странно, какой тихой и пустынной казалась квартира без Миллисент. Пятница, суббота, воскресенье — ее не будет целых три ночи, говорил ты себе; ты подбирал ее разбросанную одежду и убирал подальше; ты даже положил ее шляпы на верхнюю полку. Это мой дом, думал ты, мои вещи, приводя в порядок все мелочи в ванной, вворачивая новую лампочку в коридоре вместо перегоревшей, снимая шелковое покрывало со своей кровати и аккуратно складывая его.
Сидя в кожаном кресле под торшером с романом на коленях, ты чувствовал себя в стороне от всего мира, довольным, почти счастливым. Как чудесно было бы здесь, думал ты, если бы не она. Быть здесь одному вот так, в своем собственном доме, чтобы никто не знал, где ты находишься! Почему ты не подумал об этом раньше — ты мог бы это сделать давным-давно. Она вернется в понедельник. Что, если она никогда не вернется? Эта мысль взволновала тебя; на какое-то мгновение ты даже затаил дыхание. Что, если она погибнет, например попадет в дорожную катастрофу? Боже, вот было бы замечательно — совершенно мертвая и навсегда. Твое имя не появится в печати, Грейс об этом позаботится. А знает ли Грейс твое настоящее имя? Мил клялась, что не знает. Пожалуй, так оно и есть, если судить по поведению Грейс; ничто не показывает, что она знает, напротив, она ведет себя так, как будто ей интересно узнать, кто ты на самом деле. Ты можешь отдать ей все вещи Миллисент, все-все, и дать ей много денег на похороны… может, ее собьет машина или она получит пневмонию или еще какое-нибудь серьезное заболевание и умрет…
Ты потер лоб и отодвинул торшер чуть в сторону, потому что тебя слепил отблеск света от гладкого мраморного чела бюста. Ты повернулся и посмотрел на него, внимательно изучая его, и вслух обратился к нему: «Такой удачи не подвернется, верно, старина? Ты бы не стал ждать счастливого случая, верно? Нет, ты настоящий вояка, ты бы не стал ждать, ты даже не стал бы затруднять себя тем, чтобы стрелять в нее или заколоть ее ножом, просто щелкнул бы пальцами — и конец, больше ее не было бы. Ты знаешь, кто ты такой? Ты шутка моего сына Пола, которую он выкинул над своим отцом, только он не знал, что это его отец, насмехаясь над ним.
Ты, самоуверенный черт, индюк надутый!»
Позднее, много позднее, ты так и уснул над книгой, сидя в кресле.
Неделя перед Рождеством была до отказа забита делами, которых невозможно было избежать. Эрма завела в горах множество новых знакомств, стала странно настаивать на твоем присутствии и помощи, хотя, может, это тебе только казалось. Безусловно, ее стала интересовать твоя внезапная страсть находить различные предлоги, чтобы улизнуть из дому; это забавляло ее, она не считала необходимым восставать против этого, но ее одолевало любопытство.
— Только я стала думать, что уже досконально тебя изучила, как ты подбросил мне новую загадку, — сказала она. — Раньше ты ничего не имел против Хэллерманов. Ты всегда соглашался поиграть с ними в бридж хотя бы два раза в неделю. У тебя развилось определенное нежелание посещать театры. Прежде ты никогда не отказывался от того, чтобы провести уик-энд в Холкомбе.
Ты нашел себе любовницу или учишься плавать?
— Я умею плавать, — рассмеялся ты.
— Клянусь святой Марией, вот в чем дело! — воскликнула она. — И ты повез ее в Пенсильванию, ходил с ней по ягоды, а теперь остается единственный вопрос — у вас будет мальчик или девочка. Браво! — Она подошла к тебе, улыбаясь. — Пожалуйста, пусть это будет девочка, назови ее Эрмой, а я стану ей крестной матерью и подарю ей миллион долларов, — сказала она. — Серьезно, Билл, мне кажется тебя встряхнет то, что ты окажешься отцом. Ты выглядишь очень усталым. Что с тобой?
