– Мне вдруг стало плохо. Еще вернемся сюда. Найди машину, – сказал он мне.
Конечно, я был потрясен. Я только что пришел туда и не хотел возвращаться, не оказав почтение покойной. Но я не мог оставить хозяина в таком состоянии, так что с сожалением на сердце мы выбрались на главную улицу Сакурагите, и, хотя такой путь был окольным, нашли машину и вернулись в особняк.
Оглядываясь назад, я с удивлением понимаю, что, как бы трудно это ни было, сумей я убедить хозяина вернуться домой самостоятельно, я мог бы сам подойти к могиле и суметь увидеть то, что явилось хозяину в этом печальном месте. Но в ту минуту мне это показалось всего лишь странным, и куда большее беспокойство вызывало состояние хозяина, так что я не сумел принять верное решение.
Итак, мы вернулись домой, и хозяин быстро оправился, но с того дня поведение его стало меняться. Теперь он всегда был бледен лицом, глаза его налились кровью, так что он словно стоял на у некой черты. Мы думали, что он всего лишь еще не до конца восстановился.
Но было и нечто большее. Хозяин всегда имел привычку читать и писать до поздней ночи, но внезапно это прекратилось, и теперь он приказывал служанке пораньше заправить кровать, чтобы он мог лечь. И он одержимо напоминал нам, чтобы мы проверяли, надежно ли заперты все двери и окна. Быть может, нам просто что-то мерещилось, но с каждым днем он вел себя все страннее. Однако причины мы доискаться не могли, и нам оставалось только беспокоиться о здоровье хозяина.
В любом случае, столь странное поведение, подобное поведению Синдзабуро в классическом кайдане «Пионовый фонарь», [35] все ухудшалось в последующие четыре дня, вплоть до последней ночи.
Поверьте, до сих пор я содрогаюсь от одного воспоминания об этом ужасном дне. Из их родного города в Тибе приехал брат горничной Суми, так что ей разрешили провести весь день до позднего вечера с ним. И я остался единственным, кто заботился о хозяине. Закончив трапезу около шести вечера, хозяин достал из кабинета пачку бумаг.
– Собираюсь взять в школе два-три выходных, начиная с завтрашнего дня, так что, пожалуйста, сообщите об этом господину Уэде из Васэды и доставьте эти бумаги ему.
Господин Уэда был тем учителем, кто замещал при необходимости в школе хозяина. Поскольку было еще рано, я счел, что успею за два часа, и быстро отправился на станцию Табата, чтобы уехать в Васэду. Согласно полученному приказу я тщательно запер все, включая главные ворота, и ушел через черный ход. Но теперь должен признать, что ужасной ошибкой было оставлять хозяина одного.
Когда я закончил все дела и вернулся, было позже, чем я рассчитывал, – уже 20:30. Я щелкнул языком в уверенности, что хозяин будет недоволен, так что поспешил через коридор к кабинету. Встав перед дверью, я с тревогой крикнул:
– Я вернулся!
Но ответа не последовало. Я вновь позвал хозяина, открыл дверь и шагнул внутрь. Потрясенный, я застыл на месте. В комнате не было и следов хозяина, и я не мог понять, куда он ушел. Но не это так потрясало. Стеклянная створка окна, выходившего в сад, была распахнута, а несколько железных прутьев, установленных на раме снаружи, выломаны из своих гнезд. Я видел полосы тьмы, льющиеся в комнату, подобно кошмару. Вздрогнув, я шагнул к окну, но затем взгляд мой упал за раздвижные бумажные двери-фусума, внутрь комнаты с циновками-татами на полу, и я почувствовал, как падаю на пол.
Я увидел моего хозяина – которому уже не было места среди живых – лежащим лицом вверх перед альковной нишей. Вид его был столь ужасен, что я не способен был взглянуть на него второй раз. Глаза его почти выскочили из орбит, словно он увидел нечто ужасное, а лицо посерело. Я огляделся, увидев, что вся комната в ужасном состоянии, так что понял, что хозяин, должно быть, оказал сопротивление, поскольку повсюду были разбросаны подушки-дзабутон и щипцы для печи...
Что случилось потом, что делал я?.. Как я не пытался, не мог вспомнить ничего. К тому моменту, когда я овладел собой, уже прибыли полицейские, топая повсюду и расследуя дело. Они столкнулись с некоторыми очень необычными фактами.
Согласно полицейскому расследованию, чудовище, посетившее моего хозяина, действовало, очевидно, в одиночку и было обуто в садовые сандалии-гэта. Через изгородь у передних ворот проходил след тех самых сандалий, огибавший главный вход в дом и тянувшийся к заднему входу, завершаясь у окна кабинета, выходящего в сад. Как вы знаете, гэта состоят из двух деревянных подошв, приподнятых над землей двумя деревянными же крестовинами-«зубьями», а к ноге крепятся тканым ремнем, пропускаемым между пальцами ног. Расследование показало, что узел ремня, помещенный с нижней стороны подошвы, отразился в следах, с внутренней стороны отпечатка, оставленного зубьями. Это означало, что зубья с этой стороны достаточно сильно изношены, чтобы помимо них отпечатался и узел.
Услышав, как полицейские это обсуждают, я почувствовал, как по спине моей пробежала дрожь. Как я уже говорил, покойная госпожа любила старинную культуру, так что часто носила традиционную прическу нихонгами, а порой ходила с пальцами ног, повернутыми внутрь, хотя современные дамы так уже не делают. Я поразился, когда она впервые сказала мне, что обувь ее всегда будет быстро изнашиваться изнутри. Как я уже упоминал, я вздрогнул, вспомнив об этом, но решил не говорить полиции.
Три железных прута, каждый толщиной с большой палец, были вырваны из рамы окна, выходящего в сад. Каждый прут был перекручен с нечеловеческой силой, а затем вырван из гнезда в раме. Когда я увидел, насколько прутья погнуты посередине и как они заброшены под карниз, я вновь не смог подавить чувство дрожи.
Что до тела бедного хозяина, оно было поистине зверски изуродовано. Очевидно, череп его был разбит, так что хозяин умер от сотрясения мозга, но и шея была сломана. Иных ранений не обнаружилось, но полиция нашла в его правой руке крепко сжатым нечто ужасное и кровоточащее. Я присел рядом и, поверьте, между пальцами в кулаке его были зажаты несколько длинных прядей женских волос. И это не все, ибо я чувствовал старинный запах, доносящийся от этих прядей, – запах воска, используемого для прически нихонгами... Когда я поднял голову, мое сознание было полностью затуманено этими странностями. Комната была шириной в десять циновок-татами, а на стене напротив ниши-токонома, [36] все еще стояли передвижной комод-тансу и туалетный столик хозяйки. У нас не было времени разобрать вещи после смерти хозяйки, так что мы их оставили в комнате, покрыв промасленной тканью. Я поднял глаза, почувствовав запах воска, и взгляд мой невольно упал на туалетный столик. И тут я встал.
До сих пор я не замечал, но украшенная яркими печатными картинками шелковая крышка туалетного столика была призывно откинута, а на полу перед приоткрытым ящиком лежал самшитовый гребень. Я невольно поднялся, подошел к комоду, присел рядом и снова огляделся. Гребень был брошен на татами перед выдвижным ящиком, и я заметил на гребне три-четыре зловеще закрученные пряди волос – точно таких же, как вырванные хозяином...
В ту минуту я ощутил, будто в самом деле вижу призрачную фигуру, сидящую перед туалетным столиком и вычесывающую растрепавшуюся прическу, прежде чем исчезнуть. Я не мог подавить дрожи.
А затем я обнаружил еще одно дурное предзнаменование. Я заметил его, лишь подойдя к комоду, но на татами в углу комнаты были брошены и затем раздавлены свежие ароматические палочки – такие, какие используют на кладбищах, не дома. О, ужасное зрелище! Я закрыл глаза и начал молиться первому пришедшему на ум божеству. Я больше не способен был держать свои ужасные мысли при себе, так что, когда полиция стала меня допрашивать, я рассказал им все – о том, как хозяйка развелась и как она умерла, о странном поведении хозяина после посещения кладбища Янака, обо всех жутких событиях, случившихся за это время.
