— Великолепно, Уотсон, великолепно! — снова воскликнул он. — А теперь, будьте любезны, изучите имя и подпись Генри Корвина Гладсдейла на свидетельстве о браке. Так. И посмотрите на то же самое на странице приходской книги из Баланса.
— Мне кажется, они в полном порядке, и подписи идентичны в обоих случаях.
— Верно. Но что насчет чернил?
— Здесь они имеют легкий синеватый оттенок. Да, несомненно, это обыкновенные сине-черные чернила с добавлением индиго. И что из этого следует?
— Каждое слово в обоих документах написано черными чернилами. Исключение составляют только имя и подпись жениха. Вам не кажется это странным?
— Действительно, это несколько необычно, но нельзя сказать, что необъяснимо. Вполне вероятно, Гладсдейл имел привычку пользоваться только собственным дорожным чернильным прибором.
Холмс бросился к стоявшему у окна бюро и, порывшись в его ящиках, вернулся с пером и чернильницей.
— Как вы считаете, это тот же цвет? — спросил он, окуная кончик пера в чернила и делая несколько пометок на полях одного из документов.
— Да, цвет абсолютно тот же, — кивнул я.
— Именно так. И чернила в этом приборе сине-черные с добавкой индиго.
Мадам Ламмерайн, до этого спокойно стоявшая чуть поодаль, внезапно метнулась к шнурку звонка, но не успела она даже дотронуться до него, когда по комнате прогремел резкий голос Холмса:
— Поверьте мне на слово, стоит вам позвонить, и с вами будет навсегда покончено!
Она так и замерла, держа руку на шнуре.
— Вы что, издеваетесь надо мной? — фыркнула она. — Неужели вы предполагаете, что Генри Гладсдейл подписал свои брачные документы, сидя у меня за письменным столом? И, к вашему сведению, глупец, подобными чернилами пользуются все.
— В целом вы, конечно, правы. Но только эти бумаги датированы 12 июня 1848 года.
— Да, и о чем это говорит?
— О том, что вы сами допустили маленькую, но роковую ошибку, мадам фон Ламмерайн. Черные чернила с добавлением индиго были изобретены только в 1856 году.
Нечто отвратительное внезапно проступило в чертах красивого лица, смотревшего на нас с неистовой злобой при свете свечей.
— Вы лжец! — прошипела она.
Холмс лишь пожал плечами в ответ.
— Любой химик-любитель вам это легко докажет, — сказал он, аккуратно складывая бумаги и убирая их в карман своего плаща. — Само собой, это подлинные брачные документы Франсуазы Пеллетен, — продолжал он. — Вот только имя ее настоящего жениха было стерто со свидетельства о браке и со страницы церковного регистра в Балансе, а потом заменено именем Генри Корвина Гладсдейла. Лично у меня нет никаких сомнений, что при необходимости анализ бумаг под микроскопом покажет места, где их подтерли. Впрочем, чернила сами по себе являются достаточным доказательством подлога. Вот вам еще одно подтверждение, что самые великие и тщательно продуманные планы терпят обычно провал не из-за ошибок в глобальной их концепции, а вследствие мелких, почти незаметных огрехов, подобно тому, как могучий корабль идет ко дну, напоровшись днищем на верхушку совсем небольшой подводной скалы. Что же касается вас, мадам, то стоит мне только себе представить все последствия, которые мог иметь ваш заговор против беззащитной женщины, и я вынужден констатировать, что едва ли припомню другое преступление, совершенное со столь тщательно рассчитанной жестокостью.
— Прежде чем оскорблять меня, вспомните, что я, в конце концов, тоже всего лишь женщина!
— Угрозами уничтожить репутацию другой дамы, если она откажется передать вам секретные документы своего мужа, вы сами лишили себя привилегий, которыми вправе пользоваться обычная женщина, — жестко ответил Холмс.
Она посмотрела на нас, и новая зловещая улыбка исказила теперь восковое от бледности лицо.
— По крайней мере, вам самим это даром не пройдет, — попробовала пригрозить она. — Вы тоже нарушили закон.
— Справедливо. Дергайте же за шнур, — сказал Шерлок Холмс. — В своей оправдательной речи я упомяну о необходимости борьбы с подлогом, грязным шантажом и — особо отметил бы — шпионажем. А если говорить серьезно, то только из уважения к вашим криминальным талантам я дам вам ровно неделю на то, чтобы вы навсегда покинули нашу страну. По истечении этого срока я передам вас в руки властей.
Несколько мгновений длилось полное внутреннего напряжения молчание, а потом, не произнеся больше ни слова, Эдит фон Ламмерайн жестом своей белой изящной руки указала нам на дверь.
Было начало двенадцатого утра, и остатки завтрака еще оставались на столе. Шерлок Холмс, вернувшийся после ранней отлучки из дома, для которой сменил обычный сюртук на видавший виды смокинг, сидел у камина и прочищал чубуки трубок длинной женской шпилькой, которая попала к нему при обстоятельствах, заслуживающих отдельного описания, но как-нибудь в другой раз.
— Вы виделись с герцогиней? — спросил я.
— Да и посвятил ее во все детали дела. В качестве простой меры предосторожности она передала поддельные документы, касающиеся ее покойного мужа, наряду с моими письменными показаниями, в руки адвокатов своей семьи. Но Эдит фон Ламмерайн не представляет для нее больше никакой угрозы.
— Благодаря вам, мой драгоценный друг! — воскликнул я искренне.
— Полноте, Уотсон! Случай оказался достаточно простым, а успех расследования сам по себе для меня уже награда.
Я присмотрелся к нему внимательнее.
— Вы выглядите несколько утомленным, Холмс, — сказал я потом. — Вам не повредили бы несколько дней на природе.
— Позже я, возможно, дам себе отдых. Но я не могу уехать из города, пока мадам не сказала «прощайте» берегам Англии, поскольку с ней нужно быть крайне осторожным.
— У вас в галстуке поистине изысканная жемчужная булавка. Что-то не припомню, чтобы раньше видел ее на вас.
Мой друг взял с каминной полки два письма и передал их мне.
— Это принесли, пока вы совершали свой утренний обход пациентов, — пояснил он.
В первом послании, отправленном из Каррингфорд-Хауса, говорилось:
«Вашему благородству, Вашей смелости я обязана по-истине всем. Я перед Вами в неоплатном долгу. Но пусть эта жемчужина — древний символ Веры — станет для Вас напоминанием о той, кому вы вернули жизнь. Я этого никогда не забуду».
На втором письме не было ни адреса, ни подписи:
«Мы еще с вами повстречаемся, мистер Шерлок Холмс. Я этого никогда не забуду».
— Заметьте, все зависит от того, с какой стороны посмотреть, — рассмеялся Холмс. — А я еще никогда не встречал двух женщин, которые бы на все смотрели одинаково.
С этими словами он откинулся в кресле и ленивым жестом потянулся за своей самой провонявшей старым табаком трубкой.
* * *
Из повести «Собака Баскервилей»:
«В данный момент одну из самых почитаемых семей в Англии пытаются очернить путем подлого шантажа, и лишь я один способен предотвратить громкий скандал».
— Боюсь, Уотсон, что нордический тип характера дает мало пищи для человека, серьезно изучающего преступность. В основном приходится иметь дело с прискорбно банальными случаями, — заметил Холмс, когда мы свернули с Оксфорд-стрит на значительно менее запруженный пешеходами тротуар Бейкер-стрит.
Стояло ясное прохладное утро мая 1901 года, и мундиры постоянно встречавшихся нам исхудалых мужчин с бронзовыми от загара лицами, приехавших в отпуск с войны в Южной Африке, приятно контрастировали в толпе с массой одетых в темных тонах женщин, которые все еще носили траур по недавно почившей королеве.
— Я мог бы напомнить вам, Холмс, десятки случаев среди ваших собственных расследований, которые опровергают это утверждение, — ответил я, с удовлетворением отмечая, что наша утренняя прогулка привнесла немного здорового румянца на обычно землистого цвета щеки моего друга.
— Ну, например? — спросил он.
— Взять хотя бы недоброй памяти доктора Гримсби Ройлотта. Использование прирученной змеи в целях убийства едва ли можно отнести к категории заурядных преступлений.
— Мой дорогой друг, упомянутый вами случай только служит подтверждением моей точки зрения. На пятьдесят других дел мы сможем припомнить разве что доктора Ройлотта, Святошу Петерса и еще пару других случаев, которые памятны нам только потому, что преступники, совершая свои деяния, пускали в ход воображение, что совершенно нетипично для моей обычной практики. Признаюсь вам, я порой склоняюсь к мысли, что, подобно тому, как Кювье может воссоздать облик животного в целом по одной лишь кости, логически мыслящий человек мог бы составить себе представление о преобладающих чертах преступности в стране по особенностям национальной кухни.
— Не понимаю, каким же образом, — рассмеялся я.
