Инспектор Колгейт торжествовал.
— Это подтверждает мою теорию! Она должна была встретиться с Икс, приехавшим из Лондона или откуда-то еще.
Пуаро отрицательно покачал головой.
— Мой дорогой друг, — сказал он, — согласно вашей гипотезе, Арлена порвала с мистером Икс. Зачем же ей было идти на свидание с ним?
— А как же вы тогда объясните…
— То-то и оно! — воскликнул Пуаро. — Я не могу себе этого объяснить! Мы только что перебрали всех постояльцев отеля. Это люди не первой молодости и не очень занимательные. Есть ли в их числе кто-нибудь, кого миссис Маршалл могла бы предпочесть Патрику Редферну? Ответ: нет, наверняка нет. И тем не менее, хотим мы этого или нет, она отправилась на встречу с кем-то… и этот кто-то был Патрик Редферн!
— Может быть, она хотела провести утро в одиночестве? — предположил Уэстон.
Широким жестом Пуаро отмел эту гипотезу.
— Сразу ясно, что вы никогда не видели Арлену Маршалл. Один из ваших соотечественников написал однажды эссе, где говорилось о том, насколько заключение в одиночной камере является более жестоким приговором для человека типа Бруммела[8], чем для человека типа Ньютона. Если бы Арлену Маршалл приговорили к одиночеству, она просто перестала бы существовать, мой дорогой друг. Она могла жить, только окруженная поклонниками. Поэтому я и уверен, что сегодня утром она должна была с кем-то увидеться. Вся проблема в том, чтобы узнать, с кем…
— Давайте пока оставим эту тему, — предложил полковник Уэстон после короткого раздумья. — Теории будем разрабатывать позже, а сейчас займемся допросами остальных. Совершенно необходимо, чтобы эти люди сказали — и не примерно, а точно, — где были сегодня утром в интересующее нас время. Мне кажется, что нам следует начать с маленькой Маршалл.
Споткнувшись на пороге, Линда вошла в кабинет неуклюжей походкой. Взволнованная и краснеющая, она широко раскрыла глаза и, казалось, не смела дышать.
Преисполнившись отцовской симпатии к этой девочке — ибо она была еще совсем девочкой, — которую ему надо было выслушать, как бы это ни было для нее тяжело, полковник Уэстон встал ей навстречу, подвинул стул и попытался придать ей уверенности.
— Поверьте, что я подвергаю вас этому испытанию против моей воли, мисс Линда. Ведь вас зовут Линдой, верно?
— Да, Линдой.
Ее голос был звонким и еще не совсем окрепшим. «Голос школьницы», — подумал Уэстон, глядя на большие, красные и худые руки Линды. Руки школьницы.
— Вам не следует бояться, — мягко произнес он. — Я просто хочу кое о чем вас спросить.
— Об Арлене?
— Да. Видели ли вы ее сегодня утром?
Она тряхнула головой.
— Нет. Арлена всегда спускалась очень поздно. Она завтракала в постели.
— А вы, мадемуазель Линда? — поинтересовался Пуаро.
— О, я всегда встаю! От завтрака в постели раздувается живот!
Спрятав улыбку, Уэстон продолжал:
— Не скажете ли вы мне, что вы делали сегодня утром?
— Сначала я искупалась. Потом позавтракала. Потом я пошла с миссис Редферн на Чайкину скалу.
— В котором часу вы вышли из отеля?
— Мы условились встретиться в холле в пол-одиннадцатого. Я боялась опоздать, но спустилась, наоборот, немного раньше. Но миссис Редферн меня уже ждала, и мы вышли в двадцать семь или двадцать восемь минут двенадцатого.
— И чем вы занимались на Чайкиной скале? — спросил Пуаро.
— Миссис Редферн рисовала. Я же намазалась маслом и легла загорать. Потом я пошла купаться, а Кристина вернулась в отель. Ей нужно было переодеться перед игрой в теннис.
— Который, по-вашему, был час? — с деланным равнодушием спросил Уэстон.
— Когда миссис Редферн ушла в отель? Без четверти двенадцать.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Я посмотрела на часы.
— На те, что сейчас на вас?
Линда вытянула запястье.
— Вот на эти.
— Не покажете ли вы их мне?
Линда протянула руку через письменный стол, и Уэстон удостоверился, что часы Линды показывали точно такое же время, что и его собственные часы и настенные часы отеля.
Он улыбнулся, поблагодарил Линду и стал расспрашивать ее дальше.
— Значит, вы искупались?
— Да.
— А потом вы вернулись в отель? Во сколько?
— Было около часа дня. Придя в отель, я и узнала… про Арлену… — произнесла она изменившимся голосом.
— Вы были в хороших отношениях с вашей мачехой? — не без некоторой неловкости спросил Уэстон.
Ответ раздался не сразу.
— Да, — сказала она наконец.
— Вы любили ее? — спросил Пуаро.
— Да. Она была очень добра ко мне.
— Одним словом, — подхватил Уэстон с наигранной веселостью, — она ничем не походила на злую мачеху из детских сказок?
— Нет, — без улыбки ответила она.
— Прекрасно. Я вам задаю этот вопрос только потому, что в семьях иногда возникают на подсознательном уровне легкое соперничество, трения, усложняющие жизнь. К примеру, отец часто бывает товарищем своей дочери, и она может приревновать его к своей новой матери… Доводилось вам испытывать подобное чувство?
Линда слушала его с видимым удивлением, но ее отрицательный ответ прозвучал искренне.
Уэстону было не по себе. Этот допрос тяготил его. Чувство долга вынуждало его задавать вопросы, и он их задавал. Но именно в такие моменты он спрашивал себя, зачем он поступил работать в полицию. Эта профессия сейчас претила ему.
Без малейшего энтузиазма, он продолжил:
— Разумеется, ваш отец во всем следовал желаниям вашей матери?
— Я не знаю.
— Вы понимаете, как я только что говорил, в семьях случаются споры, ссоры… и когда родители не живут в добром согласии, детям не всегда приходится легко. С вами такого никогда не случалось?
— Вы хотите знать, ссорились ли папа и Арлена? — спросила Линда.
— Гм… да.
— Нет, не ссорились, — четко произнесла она. — Папа вообще ни с кем не ссорится. Это не в его стиле.
— А теперь, мисс Линда, я попрошу вас хорошенько подумать. Подозреваете ли вы кого-нибудь в убийстве вашей мачехи? Видели или слышали вы что-нибудь, что может помочь нам найти убийцу?
Линда промолчала добрую минуту. Она не хотела скоропалительно отвечать на такой вопрос и погрузилась в раздумье.
— Нет, — сказала она наконец. — Я не вижу, кто бы мог хотеть убить Арлену. За исключением, конечно миссис Редферн.
— Вы считаете, что миссис Редферн могла убить миссис Маршалл? Почему?
— Потому что ее муж был влюблен в Арлену. Я не думаю, что она действительно хотела ее убить, но она была бы рада, если бы Арлена умерла. Это не одно и тоже.
Нюанс существенный — заметил Пуаро.
— Миссис Редферн, — продолжала Линда, — вообще бы не смогла кого-либо убить. Она не переносит насилия. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Очень хорошо понимаю, — подтвердил Пуаро. — И я с вами полностью согласен. Миссис Редферн не из тех женщин, которые способны потерять голову…
Он откинулся на спинку своего кресла и закрыл глаза, словно подбирая слова.
— Нет, — продолжал он, — я не представляю себе ее, одолеваемую бурей страстей, пришедшую в ужас от своей загубленной жизни, от безисходности… Я также не представляю себе ее, устремившую пламенеющий взор на ненавистное лицо… на белокожий затылок… сжимая кулаки до боли в ногтях, твердя себе, с каким наслаждением она возникла бы их в эту плоть…
Он умолк.
Нервно ерзая на стуле, Линда спросила чуть дрожащим голосом:
— Это все? Я могу идти?
Уэстон заверил ее, что вопросы кончены, поблагодарил, встал и проводил ее до двери.
Вернувшись к столу, он закурил и вздохнул.
— Ну и профессия же у нас! Не скрою от вас, что в течение всего этого допроса я чувствую себя самым распоследним хамом. Тоже мне, красивое занятие: выпытывать у девочки, что она знает об отношениях между ее отцом и мачехой! И я ведь сделал все, что мог, чтобы эта малышка надела веревку на шею своего отца. Чертова работа! А делать ее все же надо! Преступление остается преступлением, и этот ребенок может знать лучше всех что-то нам необходимое. Но несмотря на это, я, пожалуй, доволен, что ей оказалось нечего нам рассказать!
— Я так и думал, что это вас обрадует, — сказал Пуаро.
Уэстон кашлянул, скрывая смущение, и продолжил:
— Я вам замечу, Пуаро, что вы немного переборщили с вашей историей о ногтях, которые вонзаются в тело! Разве можно вбивать этой девочке в голову подобные мысли?
— А? — откликнулся Пуаро с полуулыбкой. — Вы считаете, что я хотел вбить ей в голову какие-либо идеи?
— Но вы же это сделали.
Пуаро собрался было возразить, но Уэстон перевел разговор на другую тему.
— В итоге, эта малышка не сообщила нам ничего нового, за исключением того, что у миссис Редферн есть более-менее твердое алиби. Если они действительно пробыли вместе с половины одиннадцатого до без четверти двенадцать, Кристина Редферн выходит из игры. Ревнивица покидает сцену…
