Максим Веретенюк глядел на Холмса с каким — то благоговением.
Наконец, он тихо кивнул головой и произнес:
— Если так, то с вами куда угодно пойду!
Его столбняк пропал, и он стал веселым.
— Когда же идти? — спрашивал он. — Я ведь хоть сейчас!
— Тем лучше, в таком случае мы двинемся завтра же.
— Чудесно! Настя и без меня справится.
— А вот вам и задаток на покупку кеты, — сказал Холмс, доставая бумажник и отсчитывая триста рублей.
Дело было слажено.
Часа два мы проговорили о подробностях будущего путешествия, сговорились относительно того, что взять с собою, где встретиться, и затем простились.
Остаток дня мы употребили на закупку необходимых предметов. Патроны, две винтовки, еда, электрические карманные фонари — ничего не было забыто.
Кроме вещей, которые должны были быть носимы при себе, мы приобрели и более тяжеловесный багаж, который Холмс хотел оставить где — нибудь в тайге, когда мы подойдем уже совсем близко к месту.
До тех же пор мы могли прекрасно им пользоваться, следовательно, доставить себе в пути хоть некоторый комфорт.
К числу этих предметов относились: палатка, две походных койки, коробки с провизией, походная кухня, складной походный стол и две складных табуретки.
Холмс попытался было приобрести топографические карты побережья Амура между Благовещенском и Сретенском, но таких карт не оказалось во всем городе.
— Только в России можно встретить это! — злился Холмс, переходя из магазина в магазин. Но делать было нечего. Карт не было, и приходилось покориться. Утро следующего дня мы провели у Веретенюка. С своей стороны и он приготовил все необходимое.
К полудню весь наш багаж был перевезен на пароходную пристань.
Мы взяли билеты и стали ждать. Пароход пришел чисто по — сибирски, то есть с опозданием на восемь часов, и мы чуть было не умерли с тоски от ожидания.
Но вот, наконец, в три часа ночи так давно ожидаемый пароход причалил.
А так как ночью разгружать и нагружать грузы было не совсем безопасно, в виду страшно развитого в этих местах воровства, то нам и было объявлено, что пароход отойдет лишь в восемь часов утра. Пришлось этому покориться. Ночевали в каютах. Утром пароход двинулся вперед. Надо заметить, что на большинстве амурских пароходов, ходивших к Сретенску, в то время не было буфетов.
Для пароходного экипажа нанималась стряпуха, забиравшая с собой провизии немного более, чем нужно, и у нее можно было получать довольно сносные обеды.
Так было и на нашем пароходе.
Я не могу не остановиться над описанием этого путешествия, так как порядки, царившие на нашем пароходе, были характерными сибирскими порядками того еще не так далекого времени.
И о них действительно стоит поговорить.
Амур кверху от Благовещенска изобилует мелями, то и дело преграждающими фарватер.
Там их называют перекатами, и около них имеются постоянно сигналы, показывающие глубину воды на них.
Четыре с половиной фута — глубина проходимая для большинства пароходов.
Наш пароход сидел в воде четыре фута, и мы самым благополучным образом пропутешествовали первый день.
Все дело испортила гармоника, этот типичный русский инструмент, издающий громкие хриплые звуки и приводящий русский народ в состояние какого — то умоисступления.
Был вечер.
В эту ночь мы должны были перевалить через знаменитый Ульдугичевский перекат, считавшийся на Амуре одним из самых мелких.
Мы вышли с Холмсом на палубу, чтобы подышать свежим воздухом тайги, который так хорош на Амуре.
Вечер был тихий и темный.
Большинство публики тоже выбралось наверх, и среди нее шла веселая беседа.
Командир парохода, вихрастый шатен с испещренным оспой лицом, сидел вместе со своим помощником около рулевой будки за столиком.
Перед ними стояло две бутылки водки и горячая закуска.
Для нас это казалось немного странным, но так как мы видели, что пассажиры ничуть не беспокоятся этим обстоятельством, то и мы отложили свои страхи.
Вдруг на палубе раздались забубенистые звуки гармоники. Лихой приискатель выигрывал, сидя на канатах, такой разухабистый мотив, от которого в ногах положительно делались конвульсии.
Это действие гармоники на человеческий организм тотчас же сказалось на некоторых пассажирах, ноги которых, помимо их воли, стали выбивать по палубе громкую дробь.
Капитан хватил целый стакан водки залпом и чуть не подавился костью, которую впопыхах сунул в рот вместо мяса.
Гармоника стала положительно неистовствовать.
Кто — то из публики пустился вприсядку, под аплодисменты остальных.
И через несколько минут палуба парохода представляла из себя нечто хаотическое, напоминающее моменты из жизни краснокожих.
Появилось неимоверное количество бутылок.
Все, у кого были только ноги, способные удерживать на себе туловище, — пустились в отчаянную пляску.
Командир со своим помощником бросили свои места у рулевой рубки и вместе с водкой перебрались к нам.
Кругом все ржало, ревело, топало и гикало, заглушая стук колес и машины.
Капитану принесли еще бутылок, и он опустошал их со своим помощником с изумительной отвагой и проворством.
А проклятый гармонист скрипел так, словно хотел перепилить пароход.
Вдруг наш капитан не выдержал.
Он встал, покачнулся, гаркнул, словно его собирались резать, и пустился вприсядку, под одобрительный рев озверевшей публики.
Но вот, наконец, гармонист унялся.
Пьяная публика начала переругиваться друг с другом, а капитан так сцепился с своим помощником, что дело того и гляди обещало перейти в рукопашный бой.
— Перека — а–ат! — раздался вдруг громкий, отчетливый голос спереди.
Драка остановилась.
— Сколько? — крикнул капитан.
— Четыре фу — ута! — ответили с бака.
Несколько секунд капитан о чем — то размышлял. И вдруг, неистово махнув рукой, он описал по палубе зигзаг и храбро крикнул:
— Штурмом!
Такая храбрость привела в восторг всю публику.
Решено было брать перекат штурмом.
Пьяный капитан еле добрался до рулевой будки.
Машине дан был полный ход.
Кто — то кричал ура, вероятно, вообразив, что штурмуют неприятельскую крепость.
Вдруг под пароходом раздалось зловещее шипение гальки об дно.
Пароход вздрогнул всем корпусом и стал.
— Ся — яли! — донеслось с бака.
— Наплевать! — выругался капитан.
Этот плевок обошелся пассажирам ровно в семь суток, которые пароход просидел на мели.
Утром кухарка объявила пассажирам, что совсем не надеялась сидеть на мели, а поэтому, если это сидение продолжится более суток, то она перестанет готовить пассажирам, так как дай бог, чтобы хватило на команду.
Между тем поселков поблизости не было, и пассажиры уехали на берег, каждый сгорая от нетерпения захватить что — нибудь первым на ближайшей почтовой станции.
Весь день работали стрелами, стараясь сдвинуть пароход, но к вечеру выяснилось, что без помощи буксира сойти с мели не удастся, и капитан самым хладнокровным образом сложил оружие.
Но нам вовсе не улыбалась перспектива ожидания.
Посоветовавшись с Веретенюком, Холмс решил покинуть пароход.
Для этой цели Веретенюк отправился на первую почтовую станцию и часа через три вернулся с почтовой лодкой и двумя гребцами.
Перебросив на лодку багаж, мы пожелали остающимся скорее выбраться с переката и тронулись в путь, сокращая его иногда через протоки.
На каждой станции мы меняли лодку и гребцов, благодаря чему двигались безостановочно и довольно быстро.
Это путешествие продолжалось двое суток.
До ближайшего «греха» оставалось верст пятьдесят. Тут мы покинули водный путь, купили на станции лошадь и вьючное седло и, навьючив на спину животного тяжелый груз, пустились в дальнейший путь. По вечерам мы останавливались где — нибудь у ручья, скрытого в угрюмой тайге, разбивали себе палатку, варили вкусный ужин и усталые засыпали под гущей деревьев. Но несмотря на гробовую тишину тайги и на полное отсутствие в ней жизни, мы держали себя настороже и, когда наш маленький караван двигался, Веретенюк всегда шел впереди.
Прошло еще два дня.
— Теперь близко! — произнес однажды Веретенюк, и на его лице отразилось выражение тревоги.
— Вы, кажется, начинаете праздновать труса? — улыбаясь, спросил Холмс.
Веретенюк сконфузился и замолчал. Однако чем более время приближалось к вечеру, тем взгляд Веретенюка становился подозрительнее. Наконец, он остановился.
— Дальше с лошадью идти нельзя, — проговорил он. — Заржет, так слышно будет.
— Вот это верно! — похвалил Холмс.
