— Но она мертва!
— Просто в обмороке, Джимми.
Инспектор внимательно изучал оранжево-розовый шнур, изготовленный из крепкого индийского шелка.
— Как девушка, доктор?— осведомился он, не сводя глаз с петли, болтающейся в его поднятой руке.
— Несколько царапин на шее, особенно сбоку и на затылке, — ответил врач скорой помощи. — Больше всего досталось рукам. Хорошенькая малышка.
— Но она выглядит мертвой! — не унимался Джимми.
— Это шок. Пульс и дыхание в норме. Она еще сможет рассказывать об этом внукам, пока им не надоест слушать.
Селеста застонала.
— Ну вот, она приходит в себя.
Джимми сел на мокрый асфальт.
Инспектор осторожно опустил шнур в конверт. Эллери слышал, как он мурлычет «Мою дикую ирландскую розу»[113].
Запястья Казалиса сковали за спиной наручниками. Он лежал на правом боку, поджав колени, тупо глядя сквозь большие ноги Янга на опрокинутую мусорную урну в нескольких футах от него. Белки глаз поблескивали на грязном сером лице.
Кот лежал в клетке, где решетками служили окружающие его люди.
Все пришли в хорошее настроение, шутили и смеялись, наблюдая, как врач возится с Селестой. Джонсон, хотя и не любил Голдберга, предложил ему сигарету — тот где-то потерял пачку. Голдберг дружелюбно принял ее и чиркнул спичкой, давая прикурить Джонсону, который сказал: «Спасибо, Голди». Пигготт возбужденно рассказывав о том, как он во время железнодорожной катастрофы был целых четырнадцать часов скован наручниками с маньяком-убийцей.
— Я так нервничал, что каждые десять минут бил его в челюсть.
Все захохотали.
— Я шесть лет прослужил в Гарлеме, — жаловался патрульному Янг. — Там сначала работаешь коленом, а потом уже задаешь вопросы. С этими ублюдками иначе нельзя.
— Как сказать, — с сомнением произнес патрульный. — Я знаю негров, которые ничуть не хуже белых. Взять, к примеру, Зилгитта.
— Ты прав, — согласился Янг и посмотрел на их пленника. — Взять хоть этого — белый, а что толку? Ни разума, ни чувств.
Рот лежащего у их ног человека задвигался, как будто он что-то жевал.
— Эй! — воскликнул Голдберг. — Что это он делает?
Встревоженный инспектор Квин опустился на асфальт и сжал челюсти Казалиса.
— Осторожно, инспектор, — засмеялся кто-то. — Укусит!
Рот послушно открылся. Янг посветил в него фонарем поверх плеча инспектора.
— Ничего, — сказал старик. — Он жевал собственный язык.
— Может, у Кота такая привычка, — заметил Янг, и все снова засмеялись.
— Скорее, доктор, — поторопил инспектор.
— Сию минуту. — Врач укутывал Селесту в одеяло — ее голова все еще клонилась набок.
Джимми пытался отогнать от себя другого врача:
— Пошли все вон! Разве вы не видите, что Маккелл занят?
— Я вижу, что у Маккелла кровь на губах и подбородке.
— Неужели? — Джимми провел рукой по подбородку и удивленно посмотрел на свои пальцы.
— Мистер, вы почти насквозь прокусили нижнюю губу.
— На помощь, Селеста! — позвал Джимми и внезапно завопил, когда врач прикоснулся к его рту.
Резко похолодало, но никто не обратил на это внимания. Туман быстро рассеивался. На небе появилась пара звезд.
Эллери сидел на опрокинутой мусорной урне. Мелодия «Моей дикой ирландской розы» гудела у него в голове, как шарманка. Несколько раз он пытался отделаться от нее, но безуспешно.
Появилась еще одна звезда.
Окна окружающих домов были открыты, в них горел свет, и высовывались люди. Прямо как на спортивной арене! Зрители старались разглядеть происходящее. Что там случилось? Дорожное происшествие? Есть жертвы? Может, это гангстеры? Но что им здесь могло понадобиться?
Но все это не имело значения. Самое главное, что Кот в клетке и с миром все в порядке. О чем не замедлят сообщить газеты Нью-Йорка.
— Джимми, подойдите сюда.
— Потом.
— Разве вы не хотите получить премию в вашей «Экстра»?
Джимми рассмеялся:
— Неужели я вам не говорил? Меня уволили на прошлой неделе.
— Бегите к телефону. Они сделают вас редактором.
— Да ну их к черту!
— Ваши материалы стоят миллионы.
— Они и так у меня есть.
Эллери усмехнулся, покачиваясь на мусорной урне. Все-таки этот сумасброд славный парень. Но почему у него так болит рука?
В окнах третьего этажа дома 486 на Восточной Двадцать девятой также торчали любопытные.
Они ничего не знают. Имя Сомсов входит в историю, а они сидят и гадают, о ком завтра прочитают в газетах.
— Она пришла в себя, — объявил врач. — Разрешите мне первому, мисс, поздравить вас.
Перевязанные руки девушки скользнули к горлу.
— Отстаньте наконец от моей губы! — буркнул Джимми другому врачу. — Она моя — и точка. Малышка, ты меня помнишь?
— Джимми...
— Она меня узнала! Все кончено, детка.
— Этот ужасный...
— Теперь все в порядке.
«Моя ди-и-икая ирландская ро-о-оза...»
— Я шла по Первой авеню...
— Ты уже практически бабушка — так сказал этот коновал.
— Он схватил меня. Я увидела его лицо, а потом все потемнело... Моя шея...
— Поберегите силы, мисс Филлипс, — добродушно посоветовал инспектор.
— Кот! Джимми, где он?
— Перестань дрожать. Лежит вон там, как обычный бездомный котяра. Видишь? Так что не бойся.
Селеста начала всхлипывать.
— Все кончено, детка. — Джимми обнял ее.
«Интересно, где, по мнению Сомсов, находится Селеста? Возможно, они думают, что она примчалась сюда на помощь — в духе Клары Бартон?[114] Впрочем, разве это не поле битвы? Битва на Первой авеню. Отправив в разведку боем кавалеристов Маккелла, генерал Квин использовал корпус Филлипса для отвлекающего маневра, и враг оказался в ловушке...»
Эллери показалось, что он различает в окне голову Мэрилин Сомс, но ему пришлось повернуться и потереть затылок. Что было в этом пиве?..
— О'кей, док, — сказал инспектор. — Теперь подойдите сюда.
Врач подошел и склонился над Казалисом.
— Кто, говорите, это такой? — резко осведомился он.
— Я не хотел его трогать, пока вы не убедитесь, что все в порядке. Он получил удар коленом в пах.
— Это же доктор Эдуард Казалис — известный психиатр!
Все снова засмеялись.
— Поддерживайте его, и он сможет идти. Ничего серьезного.
— Готов спорить, он все время притворялся.
— Янг, тебе стоит попрактиковаться с твоим коленом.
— Смотрите-ка на него!
Казалис с трудом передвигался на цыпочках, словно учащийся в балетной школе; колени его подгибались.
— Не смотри, — посоветовал Джимми Селесте. — Это уже не важно.
— Нет, важно. Я хочу видеть. Я обещала моей... — Она и дрожала и отвернулась.
— Очистите улицу, — распорядился инспектор и огляделся вокруг. — Стойте!
Процессия остановилась, Казалис явно вздохнул с облегчением.
— А где Эллери?
— Вот он, инспектор.
— Что с ним такое? «Моя ди-и-икая ир...»
Урна звякнула и откатилась на несколько футов.
— Он ранен!
— Доктор!
— Он потерял сознание, — сказал врач. — У него сломана рука. Осторожно...
* * *
Осторожность приходилось соблюдать целых пять месяцев. Пять месяцев вынюхивания, раскапывания, планирования и преследования — двадцать одна неделя, точнее, двадцать одна неделя и один день, сто сорок восемь дней от негромкого стука в дверь квартиры на Восточной Девятнадцатой улице до удара по голове на Первой авеню; от Арчибалда Дадли Абернети до Селесты Филлипс, она же Сю Мартин, девушки-шпионки; от пятницы 3 июня до субботы 29 октября. За этот период один из самых жутких убийц, каких только знал Нью-Йорк, сократил население Манхэттена на девять жизней, не считая жертв паники в «Метрополь-Холле» и последовавших за ней беспорядков. Как бы то ни было, общая сумма корма для цыплят кажется ничтожной для такого огромного птичьего двора, так что из-за чего весь шум?
А теперь Кот сидел на жестком стуле под устремленными на него объективами фотокамер и походил не на многохвостую химеру, наводившую ужас на огромный город, а на сломленного старика с трясущимися руками и беспокойным взглядом, словно желающего принести пользу, но не вполне понимающего, что от него требуют. При нем обнаружили еще один оранжево-розовый шнур из индийского шелка, а в одном из запертых стальных шкафов его кабинета на Парк-авеню — две дюжины других, половина которых была голубого цвета. Казалис сам объяснил, где их нужно искать, и вручил ключ из имеющегося у него набора. Он сказал, что шнуры хранятся у него много лет. В 1930 году во время кругосветного путешествия, в которое Казалис отправился вместе с женой, когда прекратил акушерскую практику, один индус продал ему шнуры, объяснив, что ими пользовались члены секты душителей. Позднее Казалис перекрасил их в оранжево-розовый и голубой цвета. Почему он хранил их все эти годы? Казалис выглядел сбитым с толку. Нет, жена ничего не знала о шнурах — он купил и спрятал их, когда был один... Казалис, кивая, быстро и вежливо отвечал на вопросы, хотя иногда становился рассеянным и необщительным. Однако эти моменты были редкими — большей частью он подробно рассказывал о прошлом, говоря, как тот доктор Казалис, которого они знали прежде.
