— Я что-то об этом читал, — соврал Святой. — Его ожоги оказались смертельными, не так ли? А как его звали?
— Бертран Тамблин.
— О да. Конечно.
Саймон достал сигарету из портсигара, закурил и посмотрел на девушку. Его мозг продолжал работать на пугающей скорости, но теперь он вел себя вполне спокойно. Он неторопливо вел беседу, как делает принимаемый в доме друг при обсуждении не слишком важного вопроса, тем не менее представляющего интерес для всех собравшихся.
— Я вспомнил сейчас… Вы сказали сержанту, мисс Чейз, что обратили внимание на перемену в поведении Норы Прескотт после гибели Тамблина.
Розмари молча смотрела на Саймона, ничего не отрицая и не подтверждая. Никакого ободрения от нее он тоже не получил, но продолжал говорить все таким же рассудительным тоном:
— Не замечали ли вы, что они были дружны до несчастного случая? Может, они испытывали какую-то особую привязанность друг к другу…
Саймон заметил, как Форрест и доктор Квинтус повернулись к девушке, словно у обоих возник неожиданно большой интерес к ее ответу. Но она не смотрела ни на одного из них.
— Я не могу быть в этом уверена, — заявила она так, словно очень тщательно подбирала слова. — Конечно, они постоянно пересекались во время работы. Мистер Тамблин являлся личным секретарем отца, почти его вторым я. А потом у нас появилась Нора. Она работала на мистера Тамблина почти столько же, сколько на отца. Иногда я думала, что она… очень нравится мистеру Тамблину, но не знаю, отвечала ли она взаимностью. Разумеется, я ее об этом не спрашивала.
— А у вас случайно нет фотографии Тамблина?
— Думаю, найдется любительский снимок…
Розмари встала, отправилась к инкрустированному письменному столу и принялась рыться в одном из ящиков. Это казалось фантастикой — она ведь подчинилась Святому, будто он ее загипнотизировал. Но Саймон знал, насколько ловко собрал нити и вплел их в новый узор. Если придется играть сцену в таком ключе, его это вполне устраивало. Задав музыку, он не мог получить отказа на такую простую и естественную просьбу. Однако он обратил внимание, что доктор Квинтус проследил за Розмари глубоко посаженными черными глазами, пока она пересекала комнату.
— Вот.
Девушка протянула Саймону самый обычный, отпечатанный в «Кодаке» снимок, на котором двое мужчин стояли на ступенях дома. Один из них был среднего роста и немного полноват, оставшиеся на голове волосы поседели. Второй оказался немного ниже и стройнее, с густыми гладкими черными волосами и в очках в металлической оправе.
Святой коснулся изображенного на снимке старшего мужчины.
— Ваш отец?
— Да.
Лицо мужчины было самым обычным. Он терпеливо улыбался и явно был себе на уме. Но Саймон знал, насколько обманчивыми бывают лица, в особенности на таких фотографиях.
Больше всего в эти минуты его беспокоила мысль о том, что мертвы два человека, занимавшие похожие и тесно связанные друг с другом должности. По роду деятельности они, вероятно, пользовались доверием Марвина Чейза и практически все знали о его делах. Этим двоим, вероятно, также было известно о самых сложных и запутанных деталях бизнеса Чейза гораздо больше, чем кому-либо другому в его окружении. Еще один вопрос звенел в сознании Святого, как сильно диссонирующий колокол: было ли убийство Норы Прескотт первым убийством, к которому привела неизвестная афера, или вторым?
На протяжении всего ужина в сознании Саймона проносились возможные варианты этой аферы. Внешне он вел легкую, ни к чему не обязывающую беседу. Однако из-за неприятных мыслей эта часть вечера приобрела мрачную и пугающую окраску.
Хоппи Униац был обижен, раздражен и отнесся к еде с равнодушием, то есть не просил больше двух порций каждого блюда. Время от времени он запивал съеденное из бутылки, которую держал при себе, потом ставил ее на стол и гневно смотрел на нее, словно она не сдержала данного ему обещания. Саймон с беспокойством наблюдал за Униацем, когда он опасно склонялся над свечами, освещавшими стол. Саймон думал, что одного дыхания Хоппи хватит, чтобы он весь вспыхнул и загорелся синим пламенем.
Форрест больше не возражал. Преимущественно он ел в угрюмом молчании, а когда произносил какие-то слова, то демонстративно поворачивался спиной к Саймону — насколько это позволяло ему место за столом. Он явно решил, что Саймон Темплар — хам и невежа, на которого не стоит тратить хорошие манеры. Розмари Чейз говорила очень мало, но, когда вообще что-то говорила, обращалась к Святому. Она постоянно наблюдала за ним.
Доктор Квинтус оказался единственным человеком, который помогал Святому нести груз поддержания разговора и обменивался с ним какими-то банальностями. Доктор врезался гудящим басом в начало любого разговора и не выдавал ничего, что стоило бы запомнить. Его глаза походили на базальтовые островки на дне сухих пещер. Их выражение никогда не менялось, но, тем не менее, они постоянно медленно двигались, и создавалось впечатление, будто они беспрерывно следят за всеми.
Саймон добродушно болтал о ничего не значащих пустяках. Один раз показав коготки, он теперь изображал полную безмятежность. Другой стороне предстояло принять вызов. Единственное, что они не могли сделать, так это проигнорировать его, и Саймон готов был ждать их ответного шага с неустанным терпением. За беззаботностью и праздностью скрывалась стрела, удерживаемая призрачными пальцами на натянутой тетиве.
Когда они выходили из столовой, Форрест извинился и отделился от группы. Квинтус дошел до гостиной, но садиться отказался. Он достал из кармана большие золотые часы и посмотрел на циферблат с нарочитой неторопливостью. Создавалось впечатление, что он все делает взвешенно и обдуманно.
— Наверное, мне лучше еще разок взглянуть на пациента, — сказал он. — К этому времени он мог уже успокоиться.
Дверь за ним закрылась.
Саймон прислонился к каминной полочке. Если не считать Униаца, который при сложившихся обстоятельствах выделялся и мешал не более чем предмет самой примитивной мебели, Саймон впервые оказался один на один с Розмари Чейз с самого начала всей этой истории. И он понимал, что она также осознает это.
Пока Саймон ждал, девушка отвернулась от него, достала сигарету и сама щелкнула зажигалкой с безличной неприветливостью и недоступностью. Судя по ее виду, она не желала общаться со Святым, но потом внезапно повернулась к нему, словно больше не могла сдерживаться.
— Ну? — выпалила она резко и с вызовом. — И что вы думаете?
Святой посмотрел ей прямо в глаза. Его голос, в противоположность ее, был ровным и доброжелательным.
— Я думаю, что вы или очень опасная преступница, или просто круглая дура, — заявил он. — Но надеюсь, что вы просто дура. И также надеюсь, что если это так, то вам не потребуется много времени для того, чтобы ваш мозг снова начал работать.
— Вы ненавидите преступников, не так ли?
— Так.
— Я слышала о вас, — сказала она. — Вас не волнует, что вы делаете с теми, кого считаете преступниками. Вы даже… убивали их.
— Я убивал крыс, — заявил он. — И вероятно, снова так сделаю. Но это единственное, чего они заслуживают.
— Всегда?
Саймон пожал плечами.
— Послушайте, — заговорил он, и нельзя сказать, что агрессивно. — Мы, конечно, можем неплохо развлечься, побеседовав о теориях, но ничего не добьемся. Если вы хотите, чтобы я признал существование исключений в моем представлении о справедливости, считайте, что я это сделал. Но мы не можем продолжать без конкретных примеров. Однако скажу вам следующее. Я слышал, что здесь происходит что-то противозаконное, а, судя по тому, что случилось в последнее время, это, похоже, правда. Я собираюсь выяснить, что это за афера, и положить ей конец, даже если для этого потребуется пятьдесят лет. Но мне столько времени не потребуется. Если вы сейчас желаете мне что-то рассказать, но боитесь из-за того, что я могу сделать с вами или кем-то, кто вам дорог, я ручаюсь, что все получится гораздо хуже, если мне самому придется до всего докапываться. Вам это понятно?
Розмари подошла к нему поближе, ее карие глаза пристально разглядывали его лицо:
— Мне хотелось бы…
Это все, что она успела сказать. Ее заставили замолчать звуки, которые они оба услышали одновременно. Правда, звуки приглушались расстоянием и закрытой дверью, но, тем не менее, они раздавались ужасающе отчетливо. И Саймон, и Розмари одновременно напряглись, словно их сжали невидимые липкие щупальца. Прозвучал пронзительный, но невнятный крик, истеричный от ужаса. Несомненно, кричал мужчина. Потом последовал тяжелый глухой удар. Низким гудящим голосом доктор издал дикий вопль «Помогите!». Потом послышался жуткий, нечеловеческий, булькающий вой, который тут же захлебнулся. Затем — мертвая тишина.
