– Я прошу у вас прощения, – произнес он со степенной вежливостью, но не без язвительности, – за то, что так настойчиво хочу вернуться в свой дом. Но вы, надеюсь, оцените мои мотивы. Позвольте мне представить вам своего адвоката, мистера Уэлкина.
Толстый человек с немного выпученными глазами встал с кресла на другой стороне стола. Но люди, собравшиеся в библиотеке, его почти не заметили. Истец же не только с интересом рассматривал вошедших, но с любопытством разглядывал комнату, словно узнавая и впитывая каждую деталь.
– Приступим сразу к делу, – резко бросил Фарнли. – Полагаю, с Барроузом вы встречались. Это мистер Пейдж. Это моя жена.
– Я встречался… – сказал истец, поколебавшись, а затем пристально посмотрев на Молли, – с вашей женой. Простите, но я не знаю, как к ней обращаться. Я не могу называть ее леди Фарнли. И я не могу называть ее Молли, как тогда, когда она носила бантики.
Никто из супругов Фарнли не сделал по этому поводу никаких замечаний. Молли оставалась спокойной, но покраснела, а взгляд ее стал холодным и напряженным.
– А еще, – продолжал истец, – я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы так благосклонно отнеслись к этому неловкому и неприятному делу…
– Вовсе нет, – огрызнулся Фарнли. – Я отнесся к нему чертовски плохо, и вы могли бы это понять. Я не выставил вас из дома только потому, что мой адвокат, кажется, полагает, что мы должны соблюдать приличия. Ладно, говорите. Что вы хотите сказать?
Мистер Уэлкин вышел из-за стола и прочистил горло.
– Мой клиент, сэр Джон Фарнли… – начал он.
– Один момент, – столь же вкрадчиво вмешался Барроуз.
Пейдж, казалось, услышал слабое шипение: оси правосудия заскрипели; судейские рукава засучены; разговор подходил к тому месту, с которого эти джентльмены могли его начать.
– Могу я попросить, ради удобства, называть вашего клиента каким-нибудь другим именем? Он предпочел назваться Патриком Гором.
– Я бы предпочел, – ответил Уэлкин, – чтобы его называли просто «моим клиентом». Вас это удовлетворит?
– Полностью.
– Благодарю. У меня здесь, – продолжил Уэлкин, открывая портфель, – предложение моего клиента. Он хочет быть справедливым. Хотя необходимо подчеркнуть, что нынешний владелец не имеет никаких прав на титул и поместье, мой клиент помнит, при каких обстоятельствах произошел обман. Он признает, что нынешний владелец умело управлял поместьем и семейное имя осталось незапятнанным. Поэтому, если нынешний владелец немедленно согласится с предложением моего клиента, у нас не возникнет необходимости обращаться в суд. Вопроса о преследовании не возникнет. Мой клиент охотно предоставит нынешнему владельцу финансовую компенсацию, скажем пожизненную ренту в тысячу фунтов в год. Мой клиент удостоверился, что жена нынешнего владельца, урожденная мисс Молли Бишоп, имеет собственные средства. Поэтому едва ли можно будет говорить о стесненном финансовом положении супругов. Конечно, должен отметить, что жене нынешнего владельца усадьбы следовало бы поставить вопрос о законности брака, совершенного с мошенником.
Глаза Фарнли вновь налились кровью.
– Господи! Из всех наглых, бесстыдных…
Натаниэль Барроуз издал звук слишком вежливый, чтобы его можно было назвать шиканьем, но это остановило Фарнли.
– Позвольте напомнить, мистер Уэлкин, – произнес Барроуз, – что мы сейчас определяем права вашего клиента. Пока этого не сделано, никакие другие вопросы ставить неуместно.
– Как вам угодно. Мой клиент, – сказал Уэлкин, пренебрежительно пожав плечами, – всего лишь хотел избежать неприятностей. Мистер Кеннет Марри появится здесь через несколько минут. После этого, боюсь, все сомнения исчезнут. Если же нынешний владелец станет упорствовать, тогда, боюсь, последствий не избежать…
– Послушайте, – снова вмешался Фарнли, – хватит попусту болтать, давайте займемся делом.
Истец улыбнулся, как будто вспомнив какую-то уместную шутку.
– Видите? – заметил он. – Его псевдоаристократические манеры настолько въелись в него, что он не смог заставить себя произнести слово «трепаться».
– Он ни при каких обстоятельствах не опустится до дешевых оскорблений, – парировала Молли, с удовлетворением отметив, что на этот раз истец слегка покраснел.
– Простите. Мне не следовало этого говорить. Но вы должны помнить, – сказал истец, снова сменив тон, – что я жил среди грешных людей, а не райских голубков. Так я могу изложить мое дело, как я его вижу?
– Да, – кивнул Фарнли. – Помолчите, – добавил он, обращаясь к обоим адвокатам. – Теперь это наше личное дело.
Словно по какому-то сигналу, все подошли к столу и сели в кресла. Истец устроился спиной к огромному окну. Некоторое время он пребывал в раздумье, рассеянно похлопывая по редеющим темным волосам на макушке. Затем он поднял взгляд, и вокруг его глаз появились насмешливые морщинки.
– Я Джон Фарнли, – начал он с подкупающей простотой и напускной серьезностью. – Пожалуйста, не перебивайте меня юридическими софизмами; я представляю свое дело и имею право называться хоть татарским ханом. Однако я действительно Джон Фарнли, и я расскажу вам, что со мной случилось. В детстве я, наверное, был несносным ребенком, хотя даже сейчас я не уверен, что вел себя не правильно. Мой покойный отец, Дадли Фарнли, задал бы мне взбучку, если бы был сейчас жив. Нет, я не могу сказать, что вел себя не правильно, разве что мне следовало бы научиться почаще уступать. Я ссорился со старшими тогда, когда они указывали мне, что я слишком юн. Я ссорился с домашними учителями, потому что презирал все, что меня не интересовало. Переходим к делу. Вам известно, почему я уехал отсюда. Я отправился с Марри на «Титанике» и с самого начала плавания проводил очень много времени с пассажирами четвертого класса. Не потому, как вы понимаете, что мне очень нравились пассажиры четвертого класса, а просто потому, что я ненавидел собственный номер в первом классе. Это, знаете ли, не защита – это психологический отчет, который, полагаю, вы найдете убедительным. В четвертом классе я встретил мальчика примерно моего возраста, наполовину румына, наполовину англичанина, который один направлялся в Штаты. Он меня заинтересовал. Его отец, которого, как он говорил, он никогда не знал, был английским джентльменом, а мать – румынской девушкой, исполнительницей танцев со змеями, кочевавшей с цирком. В те времена она еще не пила. Но настало время, когда от пьянства в ее голове настоящие змеи перепутались с воображаемыми, и ей пришлось опуститься до места кухарки на неполный рабочий день в столовой цирка. Мальчик стал обузой. Ее старый поклонник состоял в хороших отношениях с одним американским циркачом, и она отослала мальчика к нему. Ему предстояло учиться ездить на велосипеде или ходить по канату, ему предстояла кочевая жизнь – как же я ему завидовал! Повелитель святых и змей, как я ему завидовал! Какой благонамеренный мальчик или мужчина упрекнет меня?
Истец слегка пошевелился в кресле. Казалось, он был погружен в свои сладкие воспоминания; все остальные ждали продолжения. Обходительный мистер Уэлкин, который, похоже, хотел вставить какое-то замечание или предположение, быстро оглядел лица собравшихся и промолчал.
– Самое странное, – продолжал рассказчик, разглядывая ногти, – было то, что этот мальчик завидовал мне. Его имя, нечто непроизносимое, превратилось в Патрика Гора, потому что ему нравилось, как это звучит. Он не любил цирковую жизнь. Он терпеть не мог переезды, шум и беспорядок. Он ненавидел кочевую жизнь, шатры цирков и толкотню в бесплатной столовой. Не знаю, где он этому научился, но он был сдержанным, хладнокровным, воспитанным парнем. В первую нашу встречу мы схватились друг с другом и дрались до тех пор, пока половина пассажиров четвертого класса не кинулась нас разнимать. Боюсь, я был настолько разъярен, что мне хотелось пойти на него со складным ножом. Он лишь кивнул мне и удалился; он до сих пор стоит у меня перед глазами. Я обращаюсь к вам, мой друг! – Он взглянул на Фарнли.
– Это не может быть правдой! – воскликнул вдруг Фарнли, проведя рукой по лбу. – Я в это не верю. Это кошмар. Вы серьезно предлагаете…
– Да, – решительно прервал его истец. – Мы часто мечтали о том, как было бы славно, если бы можно было поменяться ролями. Он стал бы Джоном Фарнли, а я – Патриком Гором. Разумеется, мечтать об этом можно было только в самых дерзких снах. Вы говорили, что это невозможно, хотя, глядя на вас тогда, можно было подумать, что вы с удовольствием убили бы меня, чтобы добиться этого. Я не сказал, что вы действительно замышляли нечто подобное; итак, я дал вам полную информацию о себе. Я обычно говорил вам: «Если встретишь мою тетушку такую-то или мою кузину такую-то, скажи им то-то и то-то» – и выражал это в словах, которые мне неприятно вспоминать, потому что моему тогдашнему поведению нет оправдания. Я считал и продолжаю считать вас ограниченным человеком. Я также показывал вам мой дневник. Я всегда вел дневник по той простой причине, что на всей земле не было человека, с которым я мог бы поговорить. Я и сейчас веду дневник. – Здесь истец почти капризно поднял глаза. – Ты вспоминаешь меня, Патрик? Ты помнишь ночь, когда «Титаник» пошел ко дну?