– Мы не сомневаемся в ваших способностях, – перебил меня Хичкок. – Нас волнует расследование. Оно достаточно сложное и, как я уже говорил, весьма деликатной природы. Прежде чем двинуться дальше, я должен быть уверен в том, что ничего из сказанного здесь не станет известно кому-либо за пределами академии.
– Капитан, вы знаете, какую жизнь я веду. Мне не с кем разговаривать, за исключением Коня. А в порядочности этого животного можете не сомневаться.
Должно быть, Хичкок посчитал мои слова чем-то вроде торжественной клятвы, ибо он снова сел и после недолгого созерцания собственных коленей поднял голову, сказав:
– Дело касается одного из наших кадетов.
– Я догадывался.
– Это кадет второго года обучения, родом из Кентукки. Его фамилия Фрай.
– Лерой Фрай, – добавил Тайер.
Я опять уловил едва заметное движение его глаз, словно у полковника имелось три ящика, заполненных сведениями о Фрае, куда он подглядывал для большей точности.
Хичкок вскочил со стула и ретировался в сумрак. Поискав его глазами, я нашел капитана у стены, за спиной у Тайера.
– Довольно нам ходить вокруг да около, – заявил Хичкок. – Минувшей ночью Лерой Фрай повесился.
Я вдруг почувствовал, что нахожусь в самом конце (или в самом начале) большой шутки и безопаснее всего будет включиться в нее.
– Мне очень больно слышать об этом, – сказал я. – Поверьте, всегда больно, когда обрывается молодая жизнь.
– Мы вполне понимаем ваши чувства, – сказал Хичкок.
– Что толку от всех этих соболезнований? Они не вернут кадета к жизни.
– Мы скорбим не только по этому несчастному, – продолжал капитан, отойдя от стены. – Нельзя забывать о семье Фрая.
– Я имел удовольствие видеться с родителями кадета, – добавил Сильвейнус Тайер. – Должен признаться, мистер Лэндор: посылать им известие о смерти сына – самая печальная обязанность из всех, что выпадали на мою долю.
– Конечно, – согласился я.
– Вряд ли нужно говорить, – возобновил свое повествование Хичкок, и в его голосе появились новые нотки, – вряд ли нужно говорить, сколь ужасную тень бросает случившееся на нашу академию.
– За все годы ее существования ничего подобного не было, – подчеркнул Тайер.
– И быть не могло, – подхватил Хичкок. – Этот случай должен остаться первым и единственным.
Я решил прервать пафос их словоизлияний.
– Джентльмены, пока что мы можем лишь гадать о причинах случившегося. В таком возрасте настроение меняется очень часто. Кто знает, какая мысль залетит в голову тому или иному юнцу и какой из них он поддастся? Весьма вероятно, доживи этот несчастный кадет до утра, он бы оставил свою затею, найдя ее абсурдной. Возможно, завтра он бы вообще недоумевал, как подобное могло прийти ему на ум. Однако сегодня мы имеем… то, что имеем. Кадет Фрай мертв.
Хичкок обхватил руками резную спинку своего стула.
– Мистер Лэндор, вы должны понять, в каком положении мы очутились. Ведь нам доверены судьбы этих молодых людей. Мы сейчас им вместо родителей. Но если родители, случается, потакают своим сыновьям, мы не допускаем поблажек. Мы должны сделать из кадетов настоящих воинов и джентльменов, и потому зачастую мы давим на них. Я не стесняюсь вам это говорить, мистер Лэндор: да, мы давим на них. Однако мы тешим себя мыслью, что знаем допустимые пределы подобного давления.
– Мы тешим себя мыслью, – повторил за ним Тайер, – что любой из наших кадетов, если он испытывает телесные или душевные страдания, может без страха поведать нам о них, рассчитывая на нашу поддержку. Я имею в виду не только нас с капитаном Хичкоком, но и наших преподавателей, а также дежурных офицеров.
– Иными словами, гибель кадета Фрая явилась для вас полной неожиданностью.
– Совершенно верно.
– Вам не в чем себя упрекать, – сказал я (возможно, это прозвучало несколько легкомысленно). – Уверен, вы сделали все, что в ваших силах. Никто не вправе требовать от вас большего.
Тайер и Хичкок молчали. Очень красноречиво молчали.
– Джентльмены, – сказал я им. – Конечно, я могу ошибаться. Однако мне представляется, что вы рассказали только часть истории. И общий смысл ее мне до сих пор не ясен. Молодой человек кончает жизнь самоубийством. По-моему, расследовать такое дело должен коронер, а не отставной констебль со слабыми легкими и недостаточным кровообращением. Как вы находите?
Хичкок даже привстал на цыпочки.
– К сожалению, вы правы, мистер Лэндор, – сказал он. – Мы вам действительно рассказали только часть истории.
Последовала еще одна пауза, более напряженная, чем первая. Я переводил взгляд то на Тайера, то на Хичкока, пытаясь угадать, кто же продолжит рассказ. Наконец капитан набрал полную грудь воздуха, приготовившись говорить.
– Ночью… между половиной третьего и тремя часами… тело кадета Фрая… подверглось перемещению.
Я вновь услышал стук, но на сей раз не кадетского барабана, а собственного сердца.
– Как прикажете понимать ваши слова: «подверглось перемещению»?
– Видите ли, в довершение к случившемуся имела место досадная путаница. Сержант, которому было приказано сторожить тело, покинул пост, посчитав, что его присутствие необходимо в другом месте. Когда же ошибка раскрылась… то есть когда сержант вернулся назад, тело исчезло.
Я с величайшей осторожностью поставил опустевший бокал на пол. У меня сами собой закрылись глаза. Открыться их заставил непонятный звук. Я с удивлением обнаружил, что тру ладонью о ладонь.
– И кто же переместил тело Фрая? – спросил я. Впервые за все время разговора в бархатном голосе капитана Хичкока появился металл.
– Если бы мы это знали, нам бы не понадобилось приглашать вас сюда, – довольно резко ответил он.
– А тело потом нашли?
– Да.
Хичкок опять встал на караул у стены. Последовала третья мучительная пауза.
– Тело нашли в расположении академии или за ее пределами? – задал наводящий вопрос я.
– Возле ледника, – ответил Хичкок.
– Стало быть, тело вернули?
– Да..
Он намеревался сказать что-то еще, но не сказал.
– Не стоит забывать, джентльмены: в этом возрасте отношение к смерти иное, нежели у нас с вами. В академии, как и в любом учебном заведении, наверняка имеются свои шутники. Я не вижу ничего особенного, что кому-то из кадетов взбрело в голову подшутить над беднягой сержантом. Благодарите небеса, что ваши молодцы хотя бы не выкапывают покойников из могил.
– Это далеко не шутка, мистер Лэндор.
Хичкок склонился над столом. Когда он вновь заговорил, я не узнал его голос. Зрелый человек, опытный офицер, капитан Хичкок запинался на каждом слове.
– Кто бы… кто бы ни похитил тело кадета Фрая… он… скорее, они… совершили ужасающее святотатство. Деяние такого рода…
Бедняга Хичкок! Он мог бы до ночи громоздить бессмысленные, ничего не объясняющие слова, если бы Тайер не пришел ему на выручку. Полковник выпрямился. Одна его рука легла на шкатулку, пальцы другой сжали шахматную ладью. Тайер чуть наклонил голову и ровным голосом, будто он зачитывал кадетам результаты экзаменов, сообщил:
– Из тела кадета Фрая вырезали сердце.
В дни моего детства люди сторонились больниц. Туда попадали либо находившиеся при смерти, либо бедняки, не имевшие денег заплатить врачу. Думаю, мой отец скорее бы согласился перекреститься в баптиста, чем оказаться на больничной койке. Впрочем, увидев вест-пойнтский госпиталь, даже этот упрямец, возможно, изменил бы свое отношение к больницам. Госпиталь построили всего полгода назад, и потому его стены сверкали свежей побелкой, полы и двери были отдраены дочиста, каждая кровать и стул – обработаны хлоркой. В коридорах пахло какой-то травой, которую жгли, дабы отбить запахи дезинфицирующих средств.
В обычный день нас бы встретили усердные служительницы и, быть может, с гордостью рассказали о новейшей системе вентиляции и повели показывать операционный театр. Но только не сегодня. Утром с одной из служительниц случился обморок, и ее полуживую отправили домой. Вторая держалась на ногах, однако до сих пор находилась под впечатлением случившегося и не могла вымолвить ни слова. Когда мы вошли, женщина продолжала глядеть на дверь, словно ожидая, что следом в госпиталь явится целый полк. Удостоверившись, что больше никого нет, она молча повела нас наверх, в палату Б-3. Войдя туда, она направилась прямо к больничной койке, накрытой белой простыней. Чуть помешкав, служительница откинула простыню.
– С вашего разрешения, я покину вас, джентльмены, – сказала женщина и ушла, словно хозяйка, не желающая мешать мужским застольным разговорам.
Поверь мне, читатель: я бы мог прожить еще сто лет и израсходовать миллион слов, но все равно так бы и не сумел описать того, что открылось моим глазам. И все-таки я вынужден это сделать. Попробую, как умею, подвигаясь маленькими шажками…
