– Кто-о? – замирая, прошептала Ник.
– Я Эркюль Пуаро.
– О! – отозвалась та каким-то разочарованным тоном. – Ну еще бы…
– Вам известно это имя, а?
– Конечно.
Девушка съежилась. В ее глазах появилось загнанное выражение. Пуаро сверлил ее пронзительным взглядом.
– Вы чем-то смущены. Я делаю из этого вывод, что вы не читали посвященных мне книг.
– Да нет… собственно говоря, не все. Но фамилию я, конечно, слышала.
– Вы вежливая маленькая лгунья, мадемуазель. – (Я вздрогнул, вспомнив слова, которые слышал нынче днем в отеле.) – Я забыл, вы ведь еще ребенок – откуда вам знать? Как мимолетна слава! Вот мой друг – он вам расскажет.
Ник посмотрела на меня. Я откашлялся, немного смущенный.
– Мсье Пуаро… м-м… был знаменитым сыщиком, – объяснил я.
– Ах, мой друг! – воскликнул Пуаро. – И это все, что вы можете сказать? Ну, каково? Скажите, что я единственный, непревзойденный, величайший сыщик всех времен!
– В этом нет необходимости, – заметил я сухо. – Вы уже сами все сказали.
– Так-то оно так, но мне пришлось поступиться своей скромностью. Человек не должен сам себе петь дифирамбы.
– Зачем же пса держать, а лаять самому? – не без ехидства посочувствовала Ник. – Да, кстати, кто же пес? Я полагаю, доктор Ватсон?
– Моя фамилия Гастингс, – сказал я сухо.
– Битва при… – подхватила Ник. – 1066 год. Кто сказал, что я не образованна? Нет, это ужас до чего здорово! Значит, вы думаете, что кто-то в самом деле хочет со мной разделаться? До чего интересно! Жаль только, в жизни ничего такого не бывает. Разве что в книгах. Мсье Пуаро, вы похожи на хирурга, придумавшего какую-то новую операцию, или на врача, который обнаружил неизвестную болезнь и хочет, чтобы она была у каждого встречного.
– Черт побери! – загремел Пуаро. – Да будете ли вы говорить серьезно? Вы, нынешняя молодежь, бываете вы хоть когда-нибудь серьезны? Славная получилась бы шуточка, если бы вас нашли в саду возле отеля с этакой аккуратненькой маленькой дырочкой – только не в шляпке, а в голове. Вы бы тогда не стали смеяться, а?
– Сеанс сопровождался потусторонним хохотом, – сказала Ник. – Нет, серьезно, мсье Пуаро, я вам очень благодарна и все такое, но, честное слово, это какое-то совпадение.
– Упряма как черт!
– Которому я и обязана своим именем. Моего дедушку подозревали в том, что он продал душу черту. Его иначе и не называли здесь, как Старый Ник[3]. Он был зловредный старикан, но страшно занятный. Я его обожала. Ездила с ним повсюду, и нас так и звали: его – Старый Ник, а меня – Молодая Ник. А по-настоящему меня зовут Магдала.
– Редкое имя.
– Да. Оно у нас как бы фамильное. В семействе Бакли пропасть Магдал. Во-он там висит одна. – Она кивнула на один из портретов.
– А! – отозвался Пуаро. Потом, взглянув на портрет, висевший над камином, осведомился: – Ваш дедушка, мадемуазель?
– Он самый. Правда, хорош? Джим Лазарус хотел купить картину, но я не продала. Старый Ник – моя слабость.
– А! – Пуаро немного помолчал и очень серьезно проговорил: – Вернемся к нашей теме. Послушайте, мадемуазель. Я заклинаю вас, не будьте легкомысленны. Вам грозит опасность. Сегодня в вас стреляли из маузера…
– Из маузера? – Она была поражена.
– Да, а почему это вас удивляет? У кого-то из ваших знакомых есть маузер?
Она усмехнулась:
– У меня, например.
– У вас?
– Ну да, папин. Он привез его с войны. С тех пор он тут и валяется. На днях я его видела в этом ящике.
Она показала на старинную конторку. Внезапно, словно ее что-то осенило, девушка подошла к конторке и выдвинула ящик. Потом как-то растерянно оглянулась. И в голосе ее прозвучала новая нотка.
– Ох ты! – сказала она. – А ведь его нет!..
Вот тут-то наконец и наступил перелом. До сих пор их разговор больше походил на препирательство. Целая пропасть разделяла их поколения. Известность Пуаро, его репутация не значили для нее ровно ничего. Ведь нынешняя молодежь знает только сегодняшний день и сегодняшних знаменитостей. Потому и предостережения ни капельки ее не испугали. Для нее Пуаро был просто старым чудаком-иностранцем с забавной склонностью к мелодраме.
Такое отношение обескураживало Пуаро хотя бы потому, что било по его тщеславию. Он ведь не уставал твердить, что Эркюля Пуаро знает весь мир. И вдруг нашелся человек, который его не знал! Я не мог не позлорадствовать, хотя и видел, что мы топчемся на месте.
Однако с той минуты, как мы узнали об исчезновении револьвера, все изменилось. Ник больше не считала эту историю забавной шуточкой. Она сохранила свой небрежный тон – такова уж была сила привычки, но поведение ее стало совсем другим. Девушка отошла от конторки, присела на ручку кресла и сосредоточенно нахмурилась.
– Странно, – сказала она.
Пуаро налетел на меня как вихрь:
– Помните, Гастингс, как я упомянул об одной идейке? Так вот, она подтвердилась. Допустим, мадемуазель убита и ее находят в саду. Она может пролежать там несколько часов – по этой дороге мало кто ходит. И возле ее руки – он выпал, вот и все – лежит ее собственный револьвер. Достойная мадам Эллен, конечно, его опознает, и тут уж, разумеется, пойдут припоминать: угнетенное состояние, бессонница…
Ник поежилась:
– А ведь верно. Я сейчас до смерти издергана. Все твердят мне, что я стала нервная. Да… говорить бы стали…
– И подтвердили бы таким образом версию о самоубийстве. Кстати, оказалось бы, что единственные отпечатки пальцев на револьвере принадлежат мадемуазель – словом, все было бы как нельзя более просто и убедительно.
– Веселенькое дельце! – сказала Ник, но я был рад отметить, что «дельце», по-видимому, не слишком ее веселило.
– Не правда ли? – невозмутимо подхватил Пуаро. – Но воля ваша, мадемуазель, этому пора положить конец. Четыре неудачи – отлично, однако пятая попытка может окончиться успешнее.
– Ну что ж, заказывайте катафалк на резиновом ходу, – вполголоса проговорила Ник.
– Но мы этого не допустим – мой друг и я, – вот почему мы здесь.
Меня растрогало это «мы». Обычно Пуаро начисто забывает о моем существовании.
– Да, – подтвердил я. – Вам незачем тревожиться, мисс Бакли. Мы защитим вас.
– Это очень мило, – сказала Ник. – Ну история, скажу я вам… Прямо дух захватывает.
Она держалась все так же беспечно и независимо, однако в ее глазах мелькала тревога.
– И первое, что мы сделаем, – заявил Пуаро, – это сядем и все обсудим.
Он сел и дружелюбно улыбнулся.
– Начнем с традиционного вопроса, мадемуазель. У вас есть враги?
Ник огорченно покачала головой.
– Боюсь, что нет, – сказала она виновато.
– Ладно. Значит, эта версия отпадает. Теперь вопрос совсем как из кинофильма или детективного романа: кому выгодна ваша смерть?
– Ума не приложу, – сказала Ник. – В том-то и дело, что это совершенно бессмысленно. Кроме этой старой развалюхи-дома… и он заложен-перезаложен, крыша протекает… и вряд ли на моем участке найдут угольные залежи или что-нибудь в этом роде.
– Так он заложен, вот как?
– Пришлось заложить. Шесть лет назад умер дедушка, потом брат. Похороны за похоронами… Это меня и подкосило.
– А ваш отец?
– Он вернулся с войны инвалидом и в девятнадцатом умер от воспаления легких. А мама умерла, когда я была совсем маленькая. С самого детства я жила в этом доме с дедушкой. С папой он не ладил – и неудивительно… И отец решил, что самое лучшее – подкинуть меня дедушке, а сам отправился искать счастья по свету. К Джеральду – это мой брат – дедушка тоже не благоволил. Не сомневаюсь, что он не ладил бы и со мной, будь я мальчишкой. Мое счастье, что я девочка. Дед говорил, что я пошла в его породу и унаследовала его дух. – Она рассмеялась. – По-моему, он был старый греховодник, каких свет не видел. Только ужасно везучий! Здесь говорили, что он превращает в золото все, к чему ни прикоснется. Правда, он играл и спустил все, что нажил. После его смерти остался, собственно, лишь этот дом да участок. Мне тогда было шестнадцать лет, а Джеральду двадцать два. Через три года Джеральд погиб в автомобильной катастрофе, и дом достался мне.
– А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?
– Мой кузен Чарлз. Чарлз Вайз. Он адвокат здесь, в городе. Вполне порядочный и положительный, но страшно нудный. Дает мне добрые советы и пытается обуздать мою склонность к расточительству.
– И ведет все ваши дела, э…
– Ну… если вам угодно это так назвать. Собственно, вести-то нечего. Оформил для меня закладную и уговорил сдать флигель.
– Да, флигель! Я как раз собирался о нем спросить. Стало быть, вы его сдаете?
– Да… одним австралийцам. Неким Крофтам. Люди они очень милые, сердечные и тому подобное. По мне, так даже чересчур. Вечно таскают мне всякую всячину: то сельдерей, то ранний горох. Ужасаются, что я так запустила сад. По правде говоря, они немного надоедливые… по крайней мере он. Какой-то приторный. А жена у него калека, бедняжка, и не встает с дивана. Но самое главное, они платят ренту, а это очень здорово.
