целых три года. А сколько надо? Я, вообще-то, в этих делах не силён.
Надо бы узнать, в какой больнице Зойкин отец лежал.
Обо всём этом я размышлял, убираясь у животных. Закончив с этим делом, я отправился в контору. Там Валерия Викторовна и Владимир Михайлович Зою чаем отпаивали с вареньем. А она всё плакала. Даже точнее, не плакала, а как-то сочилась слезами, и никак успокоиться не могла.
Я решил, что найду ту сволочь, что с девчонкой такое сделала.
– Слышь, Зой, а в какой больнице твоему отцу руку отрезали? – Спросил я.
Валерия замахала на меня руками и зашипела как рассерженная кошка, а Михалыч покрутил пальцем у виска, дескать, Зое и так плохо, а тут я с расспросами лезу.
Но Зоя подняла на меня заплаканные глаза и тихо сказала:
– В шестой.
А потом заговорила торопливо, всхлипывая и проглатывая от волнения слова.
– Предст’авляешь, Гриш, я ведь его нав’вестить п’приехала, когда узнала, что с ним приключ’чилось, а он видеть меня не за’хотел. Через врача пе’редал, чтобы я уб’биралась прочь, потому как нет мне про’щенья. Врач ещё и от себя добавил, что такие детки только г’горе родителям приносят, и лучше бы им вообще на свет не рож’рождаться.
Ишь ты, обидчивый какой! А когда он дочку свою лупцевал без всякой жалости, он о чём думал?
А вслух я спросил:
– И за что же он так на тебя рассердился?
– Да ведь тётя Тоня, когда у неё заявление в полиции не взяли, к папиному начальнику пошла. Уголовное дело не завели, но очередного звания папе не дали, а потом при первой же переаттестации и вовсе от него постарались избавиться.
Ну, это понятно. Если он с родной дочерью так обошёлся, то и ещё кого-нибудь изуродовать, а то и убить смог бы. А удалось бы это замять или нет – неизвестно. От таких вспыльчивых начальству один геморрой. И лучше от них избавляться, пока и над начальственными погонами тучи не сгустились.
Так, что же мы имеем? В шестой больнице руку ампутировали. Надо бы туда заглянуть. Михалыч мне помог эту больницу по Интернету найти. Правда, всё допытывался, зачем это мне.
– Прости, Михалыч, – говорю, – я пока и сам толком не знаю. Вот разберусь чуток, и всё расскажу.
– Смотри, глупостей там не наделай.
Да не собираюсь я никаких глупостей делать. Их и без меня в этом мире есть кому творить.
На следующий день прихожу на работу, а Зоя уже у Рыжика клетку чистит. И вот ведь, штука какая, Рыжик – зверюга дикая, хищник, а к Зойке ластится! То ли соскучился, то ли понимает, что плохо девчонке, и утешить её хочет.
– Справишься одна сегодня? – Спрашиваю.
– Справлюсь, Гриша, не сомневайся.
Ну, а раз такое дело, я развернулся и поехал в эту шестую больницу.
Нашёл морг. Сунулся туда, да только там какая-то тётка мне навстречу выскочила. Злая, как оса. Налетела на меня.
– Вы куда идёте. Если у вас тут покойник, то вход с другой стороны. Всё же написано!
Я аж попятился.
– Нету, – говорю, – у меня тут покойника. Я вообще живого человека ищу.
– А про живых надо в справочной узнавать, а не по моргам таскаться.
И почему она такая злая? Я же ничего плохого не сделал и обидного ей не сказал. Неужели она по жизни такая бешенная? А может, у неё неприятности какие-нибудь. Ладно, пёс с ней. Постою в сторонке. Может, выйдет кто. Есть же там живые люди, кроме этой тётки.
И впрямь, часа не прошло, как вышел молодой парень. Потянулся, на солнышко посмотрел, закурил. Я к нему. Поздоровался вежливо, представился. Спросил, не в морге ли он работает.
– В морге. Только тебе если покойника обиходить по-особому надо, так это не ко мне. У нас этим санитары занимаются. Среди них даже визажист есть настоящий. Всё в лучшем виде ребята сделают. И платить им напрямую надо. А я тут не при делах. Я патоморфолог и совсем другим занимаюсь.
– Да нет, мне узнать надо, не работает ли у вас Ливадов Константин.
– Работает. Только я его уже несколько дней что-то не вижу. Может, заболел. Но это надо у нашей Элеоноры Александровны спрашивать. Она главная.
– Это такая злая тётка с халой на голове?
– Она. Элеонора у нас, конечно строгая, но без причины на людей не бросается.
Ага, знаем мы, как не бросается.
– А тебе зачем Костик-то нужен?
– Понимаешь, месяц назад тут у одного мужика левую руку ампутировали, а потом её кто-то в наш зверинец подкинул. Вот я и хотел спросить Костика, не он ли так глупо пошутил. Из-за этой шутки хороший человек пострадать может.
– Ну, это вряд ли Костик мог сделать. Руку в хирургии ампутировали. К нам она попасть не могла. Только если мужик умер во время операции. Что бы уж, хе-хе, комплектом хоронить. Прости, это у нас юмор такой, специфический.
– А куда же она делась? Её что тому мужику отдали? У которого отрезали?
– Да нет, конечно. Только и в морг такое не несут.
– Как это?
– А зачем это в морге? Сюда тела умерших людей поступают. Здесь мы проверяем, отчего человек умер, не было ли врачебной ошибки. Ну и готовим к достойному погребению. А если нам сюда каждый аппендикс потащут вкупе с аденоидами и ампутированными конечностями…
– А куда же их девают? Не на помойку же?
– Существует специально разработанный порядок утилизации биологических потенциально опасных отходов. Всё это сразу помещается с специальный мешок или контейнер, герметизуется и отправляется в печь.
– А украсть ампутированную руку из этого мешка можно?
– Ну, парень, у тебя тоже юмор, как у патологоанатома, специфический. Да кому же в голову придёт в этом мешке ковыряться? Даже думать противно. Да и не безопасно это.
Ну да. Только рука-то как-то выбралась из этого мешка и попала в клетку к Рыжику. Вряд ли она смогла это сама сделать. Да ещё через три месяца.
Напоследок я, набравшись храбрости, отправился на поклон к суровой Элеоноре Александровне, чтобы узнать адрес Константина Ливадова.
Элеоноре я рассказал всё. Она оказалась совсем не вредной, просто жутко усталой и замороченной.
– А рука-то точно Зареченскому принадлежит?
– Так в полиции эксперты установили. А я не знаю.
– Дичь несусветная!
– Может и дичь. Да только Зою с её тётушкой по-настоящему в тюрьму сажали. А я даже представить не могу, как ещё связать ампутированную руку Зареченского с нашим зверинцем. Кроме парня, который был в Зою влюблён, а сейчас у
