Ознакомительная версия.
Что касается Софии Гродско и Чезаро Агостини, то они были хорошо известны властям. Князья Бривиеска предоставили все требуемые справки о мошеннике, от которого они были весьма рады освободиться. Барон Гродско не мог добавить ничего к тому, что уже сообщил агенту, допрашивавшему его в Монте-Карло. Полиция, взбешенная тем, что не смогла ничего добиться, хотела привлечь Лихтенбаха в качестве обвиняемого по этому делу, его даже вызывали на допрос, попытавшись предварительно получить некоторые разъяснения от Барадье и Графа, но последние не выдали старого врага. Впрочем, и в высших кругах Лихтенбах пользовался солидной поддержкой, и следователь вынужден был признать, что ошибается. Таким образом, ванвское дело было окончательно причислено к так называемым загадочным судебным делам.
Эти трагические события в нравственном отношении подействовали на Лихтенбаха особым образом: через неделю после смерти Чезаро Агостини и Софии Марианна Лихтенбах поступила в августинский монастырь. После двухчасового разговора с отцом она вышла из его кабинета бледная, но решительная. Элиас шел за ней сгорбленный и дрожа всем телом, слезы катились по его лицу. На пороге он еще раз попытался остановить дочь.
– Дитя мое, – пробормотал он, – откажись от своего решения.
Марианна опустила голову:
– Я бы хотела этого, отец… Но как искупить прошлое?
Она медленно, не оглядываясь, спустилась по каменной лестнице. У подъезда ожидала карета, которая должна была увезти ее в Сен-Жак. Из груди Элиаса вырвался тяжкий стон, когда он, склонившись через перила, провожал дочь взглядом. Была минута, когда он хотел броситься с лестницы.
– Марианна!.. Марианна!.. – закричал он душераздирающим голосом.
Девушка подняла голову. Он протянул к ней руки и простонал:
– У меня нет на свете никого, кроме тебя!.. Неужели ты забудешь отца?
Она грустно покачала головой, но осталась непреклонна. Какое объяснение произошло между отцом и дочерью? В чем сознался Марианне Лихтенбах? Точно стараясь утвердиться в своем решении, она перекрестилась. Лицо ее стало еще бледнее.
– Я не забуду вас, отец, – сказала она решительно, – я буду молиться о вас.
Она села в карету, раздался стук колес, потом все стихло, и Лихтенбах остался один. Он медленно вернулся в свой кабинет и погрузился в думы. Однако он не отошел от дел. Наоборот, он как будто занялся ими еще усерднее. Покинув Общество по производству взрывчатых веществ, он с большим успехом повел дела Общества по добыче золота. Его сделки никогда не были так удачны и блестящи, как в то полугодие, которое последовало за отъездом его дочери. Казалось, будто горе вернуло ему успех: все, что он ни предпринимал, ему удавалось. Впрочем, теперь это не радовало старика. Силы его заметно слабели: он с трудом поднимался по ступенькам биржи, то и дело останавливаясь из-за одышки. В обществе он больше не бывал. Маленькая герцогиня де Берни спросила однажды:
– Куда делся наш милейший Элиас? Мне говорили, что он болен… Неужели он собирается на тот свет?
Это предположение скоро оправдалось. В один прекрасный вечер лакей, войдя в кабинет банкира, застал его склонившимся над письменным столом. Казалось, будто он спит. Слуга заговорил с ним и, не получив ответа, приблизился и коснулся его. Банкир остался неподвижен. В руках он держал коротенькое письмо дочери, еще влажное от слез: он стал жертвой единственного чувства, которое делало его уязвимым.
Шесть месяцев спустя в особняке на улице Прованс в сумерках сидели Граф и Марсель. Окончив работу, Барадье ушел к себе. Темнота все больше и больше заполняла комнату, так что дядя и племянник, сидевшие молча в глубоких креслах, проступали в ее толще неясными силуэтами. Служащие ушли, в конторе царила тишина.
– Дядя Граф, вы спите? – спросил Марсель.
– Нет, друг мой, думаю…
– О чем?
– Обо всем, что произошло с нами за последний год…
– И каковы же ваши выводы?
– Да таковы, что нам чертовски везло… Провидение, очевидно, нас хранило.
– Дядя Граф, вы себе противоречите: то «чертовски везет», то охрана Провидения…
– О, какой же ты скептик! Это болезнь твоего поколения, вы ничему больше не верите.
– Я не верю в случай, – сказал Марсель с иронией, – но верю в силу воли человека… И если нас, как вы утверждаете, хранило Провидение, то лишь потому, что кто-то этого хотел.
Он умолк. В комнате совсем стемнело.
– Кто-то? – повторил Граф. – Ты намекаешь на ту женщину?
– Да, именно: она разрушила планы своих сообщников, она спасла меня…
– Потому что любила?
– Да, потому.
Граф вздохнул, затем неторопливо набил трубку и закурил.
– Мы впервые говорим об этой несчастной со времени тех событий… Тебе не тяжело, что я упомянул о ней?
– Совсем нет.
– Тогда объясни, пожалуйста, что произошло между вами… Что заставило ее пожертвовать собой ради человека, которого она собиралась обмануть и ограбить? Ты ведь не сомневаешься, что именно такими были ее намерения?
– Нет, не сомневаюсь.
– И эта женщина убила себя на твоих глазах?
– Да, дядя, потому что я не дал ей обещания новых встреч.
– Но ты любил ее?
– Да, я любил ее, но чувствовал омерзение… И если бы я снова с ней встретился, она, быть может, завладела бы мной окончательно и погубила бы меня… Слышите, погубила бы! Я убежден, что, если бы хоть год находился под влиянием этой ужасной женщины, она сделала бы из меня, сына честнейших родителей, негодяя…
Опять водворилось молчание.
– Она была очень хороша собой? – спросил дядя Граф.
– Это было воплощение красоты и соблазна. Она была просто создана для того, чтобы быть куртизанкой.
– И ты думаешь, что она могла бы сбежать, если бы захотела?
– Я убежден в этом. Вы помните, что во время обыска полиция открыла в погребе сводчатый проход, который сообщался с домом на улице Мало? Тем путем спаслись ее сообщники. Ей стоило только спуститься по маленькой потайной лестнице, и она была бы спасена: потребовалось бы больше двух часов, чтобы взломать дверь погреба.
Дядя Граф вздохнул.
– Ты думаешь иногда об этой женщине? Сожалеешь о ней?
– Конечно. Не пожертвовала ли она собой ради меня?
– Так вот почему ты так изменился за последние полгода!
– Да, дядя.
– К тому же ты был так занят устройством завода для изготовления нашего пороха.
– Отчасти и поэтому.
– Знаешь, что тебе следовало бы теперь сделать?
– Прекрасно знаю: отец уже беседовал со мной об этом вчера. И, вероятно, потому, что я так холодно принял его советы, вы сегодня заводите разговор о том же?
– Ну да, дружок. Было бы весьма разумно с твоей стороны жениться…
– На Женевьеве Тремон?
– Да, именно ее мы хотели бы видеть возле тебя. Ты бы весьма нас порадовал, женившись на ней.
Марсель не отвечал. Он сидел неподвижно в своем кресле. Трубка дяди Графа потухла, в комнате стало совсем темно. После довольно продолжительного молчания молодой человек сказал:
– Дядя, вы упоминали, что мадемуазель Лихтенбах была страшно взволнована, когда приезжала сюда в последний раз предупредить вас об опасности, угрожавшей мне?
– Да, на ней лица не было.
– И вам показалось, что ее волнение вызвано особым участием ко мне, так, дядя? По крайней мере это вы мне говорили тогда…
– Да, я дал слово, что все тебе передам… К тому же она понравилась мне… Она очень мила… И то, что она сделала через неделю после этой страшной драмы, укрепило мое мнение о ней…
– Ее поступление в монастырь?
– Да, ее уход из дома негодяя отца.
– Он умер, Бог с ним!.. И умер он, вероятно, не перенеся отвращения, которое внушал своей дочери.
– Да, это не подлежит сомнению.
– Значит, мадемуазель Лихтенбах, собственно, из-за меня оставила общество. Бедную девушку ждет тяжелая безрадостная жизнь в серой рясе, с остриженными волосами, в общении со страждущими.
– Да.
– Дядя Граф, неужели и вы того же мнения, что дети несут ответственность за грехи своих родителей?
Старик не отвечал. Он встрепенулся и зажег трубку, которая засветилась в темноте, озаряя его лицо.
– Вы не отвечаете? – продолжал Марсель. – Вы, стало быть, в затруднении?
– Да, в большом затруднении… В этой же гостиной я некогда сказал посланцу Лихтенбаха, который предлагал тебе руку своей дочери, что все Графы восстали бы из могил, если бы потомок Барадье женился на дочери Лихтенбаха…
– Как! – воскликнул Марсель в волнении. – Вам было сделано такое предложение и вы никогда не говорили мне о нем?
– Какая была бы в этом польза? Ты ведь понимаешь, в каких мы были отношениях, когда я дал этот несколько напыщенный и довольно глупый ответ… Отец твой… да, отец твой предпочел бы видеть тебя… ну, не мертвым, а черт знает в каких отдаленных краях, чем связать с одной из Лихтенбахов. Подумай… Генерал Тремон совсем недавно был убит, фабрика еще пылала… Нет-нет, это было невозможно!
Ознакомительная версия.
