Грейси по-прежнему стояла, словно приклеенная к одному месту, с глазами, скорее напоминавшими чайные блюдца.
Олифант поднял взгляд от Библии и только тут понял, что держит ее вверх ногами. Он быстренько закрыл ее, встал и мягко сказал:
– Миссис Питт, я знаю, с чего начинала миссис Шоу, а также отчасти знаю, куда это ее привело. Если хотите, я отведу вас туда.
Шарлотта посмотрела на его худое и приветливое лицо, заметила выражение тихой боли, затаившееся в его глазах, и ощутила прилив стыда за свою вспыльчивость, за поднятый шум и излишнюю самоуверенность.
– Благодарю вас, мистер Олифант. Я буду вам весьма признательна.
Персиваль повез их дальше; нужное им место находилось далеко за пределами Хайгейта, в границах Аппер-Холлоуэй. Они остановились на узкой улочке и вышли из экипажа, снова оставив его дожидаться их возвращения. Шарлотта огляделась по сторонам. Дома здесь стояли тесно, маленькие, одна комната внизу, одна наверху, если судить по их малой ширине, но там могли быть и другие помещения, в задней части, не видимые с улицы. Все двери были закрыты, ступени чисто подметены. Район был не слишком бедный, не беднее той улицы, на которой они с Питтом поселились сразу после женитьбы.
– Идемте. – Олифант пошел по мостовой и почти сразу свернул в переулок, который Шарлотта сперва не заметила.
Здесь было сыро и в лицо дул холодный ветерок, неся с собой вонь открытой канализации и сточных канав. Шарлотта закашлялась и полезла за платком – даже Грейси прикрыла рот ладонью, – но они продолжали поспешно следовать за священником, пока тот не ввел их в маленький и темный дворик и не пересек его, предупредив их об осторожности, чтоб не наступили в открытую канаву. Добравшись до домика, он постучался в облезлую дверь и стал ждать.
Через несколько минут дверь открыла девушка лет четырнадцати или пятнадцати с бледно-серым лицом и светлыми волосами, сальными и грязными. Глаза у нее были покрасневшие, и в них мелькал страх.
– Да? Вы хто? – с вызовом спросила она.
– Миссис Брэдли дома? – тихо спросил Олифант, распахивая пальто, чтобы был виден воротник священника.
Выражение ее лица смягчилось.
– Ага. Ма в постели. Опять ее прихватило. Дохтур вчерась был, дал ей какую-то пилюлю, тока эт’ не памагло.
– Можно войти? – осведомился Олифант. – Я хотел бы с нею поговорить.
– Ага, заходьте. Тока не будите ие, ежели заснула.
– Не буду, – пообещал он и приоткрыл дверь, пропуская вперед Шарлотту и Грейси.
В узкой комнате было холодно. Обои от сырости отстали от стен, все испятнанные плесенью; в воздухе стоял кислый запах, застревавший в глотке. Раковины с краном или водопроводного стояка здесь не было, а в углу стояло ведро, прикрытое самодельной крышкой, служившее всем естественным отправлениям. Лестница с расшатанными ступеньками вела наверх, через проем в потолке. Олифант начал подниматься по ней первым, предупредив Шарлотту и Грейси, чтобы подождали на тот случай, если та не выдержит под весом более чем одного человека.
Шарлотта вошла в спальню с двумя деревянными кроватями, на которых кучами громоздились одеяла. На одной лежала женщина, на первый взгляд возраста матери Шарлотты. Лицо у нее было худое, изможденное, кожа иссохшая и тонкая, как бумага, а глаза настолько провалившиеся, что надбровные кости торчали вперед, как у голого черепа.
Приблизившись, Шарлотта рассмотрела ее светлые волосы и кожу на шее и груди, над вырезом заплатанной ночной рубашки, и поняла, что ей не больше тридцати. В руке она с трудом держала платок, испачканный пятнами крови.
Все трое молча стояли несколько минут, глядя на спящую женщину, охваченные чувством бессильной жалости.
Спустившись обратно вниз, Шарлотта сразу заявила Олифанту и девушке:
– Мы должны что-то сделать! Кто владелец этой… этой развалюхи? Она даже для лошадей не годится, не то что для женщин, которые здесь ютятся! Его следует призвать к ответу! Начнем с самого начала. Кто здесь собирает квартирную плату?
Девушка страшно побледнела – лицо ее стало белым как мел – и вся затряслась.
– Не делайте этава, мисс, пжалста! Прашу вас, не выбрасывайте нас на улицу! Ма ить памрет, если акажится на улице! И я, и Эллис, и Бекки – нам ить придется тада в дом для бедных иттить. Пжалста, ни нада! Мы ж ничиго такова ни сделали, чесно, ничиго! Мы платим за жилье, клянуся вам!
– Я вовсе не хочу вас выселять. – Шарлотта была ошеломлена. – Я просто хочу заставить того, кто этим владеет, привести дом в нормальное состояние, чтобы в нем можно было жить!
Девушка недоверчиво уставилась на нее.
– Чево эта вы хотите сказать? Ежели мы будим вазникать, шум падымать, нас выкинут. Тут пално других, каторые тока радехоньки будут сюда въехать – а нам надо будет убирацца куда падальше, а там будит ищще хуже. Пжалста, мисс, ни нада!
– Еще хуже? – медленно повторила Шарлотта. – Но он же обязан сделать так, чтобы здесь можно было жить! По крайней мере, здесь должна быть вода и канализация. Ничего удивительного, что ваша мать болеет…
– Ей станит лучше́е! Нада тока, чтоб она малехо поспала. У нас тут все харашо, мисс. Лучши аставьти все как есь.
– Но если…
– Тада с нами будит так жи, как с Бесси Джонс! Ана пжалавалась и теперь пирибралась в раён Сент-Джайлз, а там у ней тока угол, ничё больши. Аставьти все как есть, пжалста, мисс!
Ее страх был настолько ощутим, что Шарлотте ничего другого не оставалось, как только пообещать ничего никому не говорить, поклясться в этом в присутствии Мэтью Олифанта и уйти, дрожа всем телом и ощущая подступающую к горлу тошноту, а еще и злость, такую злость, от которой до боли сжимались и напрягались все мышцы тела.
– Завтра я отвезу вас в Сент-Джайлз, – тихо сказал Олифант, когда они снова выбрались на здешнюю главную улицу. – Если вы хотите, конечно.
– Хочу! – ответила Шарлотта без малейших колебаний. Если бы у нее было время подумать над этим, то, возможно, она утратила бы всю свою решимость. – Вы тоже там бывали, вместе с Клеменси? – спросила она уже более спокойным тоном, пытаясь представить себе эту поездку, которую ей самой теперь предстояло повторить, а еще думая о том, какие душевные страдания должна была испытывать Клеменси, видя картины, подобные той, которую они сами только что наблюдали. – Надо думать, она была очень огорчена и расстроена увиденным?
Священник обернулся к ней, и его лицо осветилось странным внутренним светом при этом воспоминании, так что, несмотря на унылость, даже мрачность этих воспоминаний, на нем проступила некая красота, продолжавшая согревать его и сиять в памяти, пока он не вернулся к холоду и тьме, царившим на этой улице, о которых, кажется, на время забыл.
– Да… мы сюда приезжали, – ответил он с явно слышимой теплотой в голосе. – И в район Сент-Джайлз тоже ездили – это к востоку отсюда, ближе к Майл-Энду и Уайтчепелу… – С таким же восхищением он мог бы говорить о колоннах на развалинах Исфахана или о Шелковом пути, ведущем в Самарканд, – так нежно звучали в его устах эти названия.
Шарлотта колебалась лишь мгновение, потом сразу бросилась вперед, не обращая внимания на то, что ей вдруг открылось.
– В таком случае вы можете мне сказать, куда она ездила в последний раз?
– Если бы мог, миссис Питт, я бы уже это вам сообщил, – мрачно сказал Олифант, розовея лицом. – Я знаю лишь общее направление ее расследований, потому что не был с нею, когда она нашла Бесси Джонс. Мне известно только, что она ее нашла, потому что сама мне потом об этом рассказала. Мне ужасно жаль, клянусь Господом, что меня с нею тогда не было. – Он старался скрыть свою боль и почти преуспел в этом. – Может быть, мне тогда удалось бы ее спасти. – Его голос сорвался, и он закончил фразу хрипло и почти неразборчиво.
Шарлотта не могла с этим согласиться, хотя, возможно, к тому времени Клеменси уже успела перепугать хозяев этой недвижимости, чья жадность была настолько непреодолимой, что заставила их погубить бедную женщину.
Олифант отвернулся, стараясь взять себя в руки.
– Но если вы хотите туда поехать, я попытаюсь вам помочь. Если вы понимаете, какой это риск. Если мы найдем это место… – Он замолчал; заканчивать фразу не требовалось.
– Вы боитесь? – спросила она. Это прозвучало вовсе не как вызов, потому что она была уверена, что он не боится. Мэтью был взбудоражен от собственных переживаний, они его чуть ли не доконали, но тем не менее страха там не было; злость была, жалость, возмущение, чувство утраты, – но не страх.
Священник снова повернулся к ней, и его лицо стало почти красивым, так он был воодушевлен.
– Вы хотите продолжать дело, которым занималась Клеменси, миссис Питт. И я думаю, даже более того, – вы хотите выяснить, кто ее убил, и выставить их на всеобщее обозрение. Я тоже этого хочу.
Она не ответила, в этом не было никакой необходимости. Ей удалось мельком уловить признаки того, как он уважал и любил Клеменси. Он бы никогда не заговорил об этом; она все-таки была замужняя женщина, старше его, занимала более высокое общественное положение… Ничего, кроме дружбы, между ними было не возможно. Но это никак не повлияло на его чувства и никак не уменьшило огромность его утраты.
