— Признаюсь, иногда недоумевала, но после того как увидела вас вместе, уже не могла поверить, что у тебя были другие мотивы, помимо ее счастья и благоденствия. Что касается Рамсгита, то находиться там и дышать морским воздухом могли посоветовать врачи. Возможно, Пемберли, где умерли ее родители, пронизывала печаль, а твоя забота о делах поместья оставляла для Джорджианы меньше времени, чем ты хотел бы. Я видела, как она рада жить с тобой, и не сомневалась, что ты всегда был для нее любящим братом. — Элизабет замолчала, а потом продолжила: — А что полковник Фицуильям? Ведь он тоже был опекуном. Наверное, вы и с миссис Янг разговаривали вместе?
— Да, действительно. Я послал за ней карету, чтобы спокойно побеседовать в Пемберли, а потом пригласил ее остаться на обед. Оглядываясь назад, я вижу, как легко она манипулировала двумя впечатлительными молодыми людьми. Она казалась идеальной воспитательницей для девушки. Прекрасно одета, ведет себя как леди, хорошо образована, симпатизирует молодым, безукоризненные манеры, ни в чем не упрекнешь.
— У нее были рекомендации?
— Еще какие! Конечно, все поддельные. Мы поверили в их подлинность, потому что были очарованы ее внешностью и посчитали, что она больше других подходит нам, и хотя следовало списаться с так называемыми прежними работодателями, мы этого не сделали. Только один отзыв оказался подлинным — от ее сообщницы, и был такой же лживый, как и ее собственное резюме. Я думал, что рекомендациями займется Фицуильям, а он не сомневался, что это я буду держать все под контролем; Фицуильяма отозвали в полк, и он приступил к своим непосредственным обязанностям. Вся тяжесть вины падает на меня. Я никого не оправдываю, но тогда виноват был я.
— Это была трудная задача для двух молодых неженатых людей, даже если один из них брат девушки. Неужели не нашлось какой-нибудь родственницы или близкой подруги семьи, которую леди Энн определила бы вам в помощь?
— Тут сложная ситуация. Очевидная кандидатура — леди Кэтрин де Бер, старшая сестра матери. Любая другая привела бы к разладу между ними. Но сестры никогда не были близки — слишком уж они разные. Мать всегда уважали за строгость взглядов и чувство гордости, присущее ее классу, но к тем, кто попадал в нужду или оказывался в беде, она проявляла чудеса доброты, а ее суждения никогда не были ошибочными. Ты знаешь, какова леди Кэтрин, вернее, каковой она была. Только твоя доброта после ее огромной потери способствовала смягчению ее сердца.
— Думая о недостатках леди Кэтрин, я первым делом вспоминаю ее визит в Лонгборн и ее решимость вызнать, была ли у нас помолвка, и, если была, разрушить то, что нас соединило.
— Когда она проговорилась, как ты отреагировала на ее вмешательство, я понял, что у меня есть надежда, — сказал Дарси. — Но ты была уже взрослая женщина, и гордости у тебя хватало, чтобы вынести оскорбительное высокомерие леди Кэтрин. Для пятнадцатилетней девочки такая опекунша — провальный выбор. Джорджиана всегда ее побаивалась. В Пемберли часто присылали приглашения для сестры погостить в Розингсе. Леди Кэтрин предлагала, чтобы гувернантка ее дочери занималась и с кузиной, — пусть они воспитываются как сестры.
— Она надеялась породниться еще ближе. Леди Кэтрин дала мне понять, что ты предназначен для ее дочери.
— Это была ее идея — не матери, и еще один повод не делать ее опекуншей. Но как ни осуждаю я вмешательство тети в дела других, в данном случае она продемонстрировала бы больше здравого смысла, чем я. Миссис Янг не сумела бы ее обмануть. Я ставил на карту счастье Джорджианы, а по сути, и жизнь, отдавая ее во власть этой женщины. Миссис Янг с самого начала знала, чего хочет, и Уикхем всегда был частью ее замысла. Считая своим долгом знать все, что происходит в Пемберли, он рассказал ей, что я ищу компаньонку для Джорджианы, ну а она, не теряя времени, предложила свою кандидатуру. Зная способность брата очаровывать женщин, миссис Янг понимала, что для него лучший способ добиться того положения, на которое он претендовал, — это женитьба на богатой, и в жертвы выбрали Джорджиану.
— Значит, ты думаешь, к моменту вашей первой встречи они уже замыслили эту коварную интригу?
— Несомненно. Побег планировался с самого начала. Уикхем сам признал это при нашей встрече на Грейсчерч-стрит.
Некоторое время они сидели в молчании, глядя, как поток завихряется в водовороте и крутится поверх плоских речных камней. Потом Дарси заговорил вновь:
— Но есть еще кое-что, о чем нужно сказать. Как мог я быть таким бесчувственным, таким самонадеянным, когда старался отдалить Бингли от Джейн? Если б я потрудился поговорить с ней и узнал, как она добра и благородна, то понял бы, что Бингли будет счастливейшим человеком, если завоюет ее любовь. Наверное, я боялся, что если Бингли и твоя сестра поженятся, мне будет труднее побороть любовь к тебе, страсть, все набиравшую силу, которую, однако, я должен был победить. Из-за той тени, которую жизнь моего прадеда набросила на нашу семью, меня с детства приучили, что большое состояние накладывает большую ответственность и что когда-нибудь забота о Пемберли и многих людях, чье благополучие и счастье зависят от него, ляжет на мои плечи. Собственные желания и личное счастье должны всегда отступать на второй план перед этой почти священной обязанностью.
Эта уверенность в том, что я совершаю неправильный поступок, привела к тому, первому, позорному предложению и к еще более постыдному письму, последовавшему за ним, в котором я пытался хоть частично оправдать свои действия. Делая предложение, я сознательно подбирал слова, которые ни одна женщина, относящаяся преданно к своей семье и наделенная гордостью и самоуважением, не могла принять, и после твоего презрительного отказа и моего оправдательного письма я был убежден, что все мысли о тебе навсегда похоронены. Но не тут-то было. Мы расстались, но ты по-прежнему царила в моем уме и сердце, а после того как ты с дядей и тетей посетила Дербишир и мы неожиданно встретились в Пемберли, я уже твердо знал, что люблю тебя и всегда буду любить. Именно тогда я стал без особой надежды показывать тебе, что изменился и могу стать мужчиной, которого ты сочтешь годным себе в мужья. Я походил на маленького мальчика, который хвастается игрушками, мечтая, чтобы его похвалили.
Помолчав, он продолжил:
— Внезапная перемена — после того позорного письма, которое я вручил тебе в Розингсе, после дерзости, немотивированного чувства обиды, высокомерия и оскорбительного пренебрежения к твоей семье — последовала слишком скоро, как и моя встреча с тобой и мистером и миссис Гардинер; потребность исправить нанесенный ущерб, добиться твоего уважения, надежда на более теплые отношения была так настоятельна, что заставила забыть об осторожности. Но разве ты могла поверить, что я изменился? Да и какой разумный человек поверил бы? Должно быть, даже мистер и миссис Гардинер знали о моей репутации гордеца и самонадеянного зазнайки и были поражены произошедшей переменой. И конечно, ты сочла предосудительным мое отношение к мисс Бингли. Ты заметила это, когда пришла в Недерфилд навестить больную Джейн. У меня не было никаких матримониальных намерений по отношению к Каролине Бингли, так почему я подавал ей надежду, постоянно приезжая в их дом? Временами моя грубость в обращении была для нее унизительной. И сам Бингли, честный парень, должно быть, рассчитывал на наш союз. Я вел себя не как друг и джентльмен. На самом деле меня настолько переполняло отвращение к себе, что я уже не годился для человеческого общества.
— Не думаю, что Каролину Бингли, преследующую определенную цель, легко унизить, — возразила Элизабет, — но если ты полагаешь, что разочарование Бингли из-за несостоявшегося союза важнее неудачной женитьбы на ее сестре, я не стану тебя выводить из этого заблуждения. Тебя нельзя обвинить в обмане, потому что никто никогда не сомневался в твоих истинных чувствах. А что до моей перемены к тебе, ты должен помнить, что я постепенно узнавала тебя и наконец влюбилась. Может быть, я поверила, что ты изменился, потому что всем сердцем желала этого. И если мной скорее руководил инстинкт, чем разум, разве в результате я не оказалась права?
— Еще как права, любовь моя!
— Мне тоже есть в чем раскаиваться, — продолжила Элизабет, — и твое письмо принесло реальную пользу: оно впервые заставило меня задуматься, не ошибаюсь ли я в Джордже Уикхеме; ведь не мог лучший друг мистера Бингли вести себя так, как описывает мистер Уикхем, — не выполнить волю отца и таить злой умысел. Так что письмо, которое ты так осудил, принесло какую-то пользу.
— Слова об Уикхеме были единственно правдивыми во всем письме, — сказал Дарси. — Странно, не правда ли, что я, сознательно стараясь унизить тебя и сделать больно, не мог, однако, вынести мысль, что ты будешь всегда видеть во мне человека, каким изобразил меня Уикхем.
