Наш экипаж ждал нас в тени башни. Устроившись в нем, мы отправились в замок. Мы ехали не с пустыми руками, а с сувенирами. Я, словно ребенка, прижимала к груди партитуру с автографом Дворжака, а у Ирен в ридикюле, как оружие, ждущее своего часа, лежал пузырек с желтокорнем.
* * *
Тем же вечером Ирен устроила в спальне покойного государя настоящее представление, на котором, кроме меня, присутствовали члены королевской семьи – Вилли, королева-мать, Бертран, Гортензия, а также оба доктора, камердинер усопшего и его горничная.
Хотя спальня принадлежала царствующей особе, от нее веяло такой же жутью, как и от покоев цыганки, которую мы посетили перед возвращением в замок. Беспокойно металось пламя свечей, по резной золоченой мебели скакали тени, а улыбки купидонов под потолком превратились в злобные ухмылки. Все присутствующие, в том числе и слуги, были одеты в черное.
– Пенелопа, записывай все, что здесь будет происходить, – распорядилась Ирен не терпящим возражений голосом.
Я послушно кивнула и старательно что-то накарябала в блокноте. С громким треском, словно кому-то перебили позвоночник, разломилась в камине объятая пламенем колода. Все подпрыгнули от неожиданности.
– Вопрос, от чего именно скончался его величество, пока остается открытым. Причина его смерти уже многим известна – государь был отравлен ядом, возможно, растительного происхождения.
Ирен наклонилась за подсвечником. Из-за беспокойно плясавшего пламени казалось, что ее лицо освещает адский огонь. Держа в руках подсвечник, Ирен с важным видом прошествовала к родственникам короля.
– Яд растительного происхождения. Что может быть проще? Подмешать в еду истертые семечки от нескольких яблок… – Лошадиное лицо Гортензии сделалось мертвенно-бледным. – С тем же успехом можно было добавить в чай экзотический травяной отвар для роста волос… – Бертран вздрогнул. – Но с равной вероятностью речь может идти о более творческом подходе: редком снадобье и персоне, вызывающей куда меньше подозрений.
Ирен прошла мимо короля и его матери, осветив их застывшие недоверчивые лица. Я стала опасаться, что Ирен перегибает палку: фон Ормштейны были не из тех людей, кто готов долго играть в подобные игры.
Ирен остановилась перед врачами, вперив в них изучающий взгляд. Вдруг меня осенило: никто даже не подумал о докторах. Может, они и были теми «патриотами», которые, как считала моя подруга, отравили короля?
– Врачи, – с пафосом произнесла Адлер и, выдержав паузу, продолжила: – Врачи сказали мне, что яд попал в организм не через пищу… Если им можно верить…
– М-м-можно… К-к-онечно м-м-можно! – заикаясь, хором заговорили Штурм и Дранг.
– Так вот, если им можно верить, – с напором повторила Ирен, – яд попал в организм короля сквозь кожу. Отраву подсыпали в кровать ежедневно, а когда здоровье государя достаточно ослабло, убийца, увеличив дозу, нанес последний смертельный удар, проделав это тихо и незаметно… почти незаметно.
Королева-мать начала тихо всхлипывать.
– Довольно! – Вилли обхватил кукольное плечико матери гигантской лапищей.
Не обратив на него внимания, Ирен шагнула к кровати с балдахином и резко отдернула полог, словно занавес, скрывавший сцену:
– После смерти государя здесь ничего не трогали. Ничего, даже то, что прежде меняли каждый день, поскольку покойный был королем и мог позволить себе подобную роскошь. Я говорю о простыни!
Плавно, не торопясь, Ирен отогнула покрывало и одеяло в пенном кружеве белья. При виде пустой раскрытой постели все ахнули. Ирен опустила подсвечник чуть ниже, чтобы осветить простыню из белоснежного шелка, на которой поблескивала тончайшая золотистая пыль.
Пошатываясь, королева-мать подошла к кровати:
– Золотой… золотой порошок…
– Смертельное золото, ваше величество, – кивнула Ирен. – Растение называется «золотой печатью» или желтокорнем. От него наступает паралич дыхательных путей.
– Простыня, – запнувшись, произнес доктор Штурм, – ну конечно же. Государь в буквальном смысле слова лежал на отраве, которая с каждым его движением проникала все глубже в поры кожи.
– И эти отравленные простыни меняли каждый день! – добавил доктор Дранг. – Умно, очень умно.
– Кто бы стал подозревать горничную? – спросила Ирен, резко повернувшись к девушке, молча стоявшей в тени огромного шкафа. Служанка неброской внешности была крепко сбита. Мне подумалось, что она, скорее всего, из крестьянок. В неверном свете свечей, добавлявшем разворачивающейся перед нами сцене театрального эффекта, мы увидели, как бесстрастное лицо девушки вытянулось от изумления.
– Простыни должны быть чистыми! – вскричала она. – Я сама поменяла их, после того как вынесли тело, хотя врачи запретили мне это делать. На простынях не могло остаться и следа.
– Зачем ты это сделала? – опустив подсвечник, тихим голосом спросила Ирен.
Служанка понурила голову. Подняв ее через некоторое время, она ответила спокойным холодным голосом:
– Мы считаем, что восточные королевства могут отделиться от империи. Если существует любая, пусть и ничтожная возможность свергнуть королевскую власть, ею непременно необходимо воспользоваться. Я состояла на службе в замке. Это было настоящей удачей.
– Так значит, ты пошла на убийство просто потому, что лучше тебя кандидатуры не нашлось? Потому что так было удобнее всего? – Голос короля прогремел подобно грому.
– Мы всегда рядом. Мы ждем, – ответила девушка. – Мы, ваши подданные. Ваши слуги, – помолчав, добавила она с горечью в голосе.
Повисла тишина.
– Если бы ее не разоблачили, она продолжила бы убивать и дальше, – наконец заговорила королева-мать. – Она могла прикончить меня… Вилли… любого из нас!
– О боже, – пробормотал Бертран. До него наконец дошло, что он мог лишиться чего-то куда более важного, чем волосы.
– Ваше величество, – обратилась Ирен к королеве-матери, – я взяла на себя смелость предупредить капитана гарнизона замка. Он ждет с солдатами у дверей. Они готовы препроводить убийцу в тюрьму.
– Превосходно, – прогудел Вилли, – уведите ее прочь. Она осквернила спальню моего отца. Мы больше не желаем видеть эту мерзавку.
Девушку увели, а камердинеру покойного короля разрешили уйти.
– Он не замешан в преступлении? – уточнил Вильгельм.
Покачав головой, Ирен поставила тяжелый подсвечник и принялась растирать ноющую от напряжения руку:
– Нет, он не имеет отношения к убийству.
К нам повернулась Гортензия, которая, склонившись, осматривала кровать. На ее пальцах остался мелкий, как пудра, порошок.
– Откуда взялся яд на простынях? Они же свежие.
Ирен показала крошечный пузырек с желтокорнем. Теперь он был наполовину пуст.
– Вы совершенно правы. Чтобы выбить из убийцы признание, мне пришлось пойти на уловку. Признаться, даже не представляю, как оправдать свой поступок в суде…
– Суде? – будто бы не веря своим ушам, переспросил король. – Дорогая… – Он кинул взгляд на родню и быстро поправился: – Любезная мисс Адлер, никакого суда не будет.
– Не будет?.. Но что вы с ней собираетесь делать?
– Допросим. Узнаем имена ее сообщников. Будем держать ее там, где она больше не сможет никому навредить.
– Но… – Ирен снова взяла в руки подсвечник, чтобы внимательнее посмотреть на лица членов королевской семьи, холодно взиравших на нее.
– Мы вам крайне признательны, – шагнула вперед королева-мать, всем своим видом показывая, что теперь нам следует удалиться из спальни. – Вы раскрыли страшное преступление и сняли тяжкое бремя подозрения со своих плеч. Забудем обо всем, что здесь произошло.
– Обо всем, – повторила Гортензия, неожиданно выхватив у меня из рук исписанные листки.
– Я поговорю с вами завтра утром. – Король, склонившись, поцеловал моей подруге руку. – До встречи.
– Именно так. Нам с близкими сейчас нужно кое-что обсудить. Речь идет о делах государственной важности. Доброй ночи, сударыни. – Невзрачный коротышка Бертран обращался к нам таким тоном, словно мы с Ирен были навязчивыми уличными торговками, от которых всем хотелось поскорее избавиться.
Нас с подругой буквально выставили вон из спальни, даже толком не поблагодарив за все то, что мы сделали. Я была слишком взволнованна и понимала, что не усну, пока не успокоюсь. Поэтому, вместо того чтобы пойти спать, я отправилась с Ирен в ее покои.
– Бедная маленькая дурочка, – с горечью в голосе произнесла Ирен, стоило нам только переступить порог и закрыть за собой двери. На мгновение я подумала, что она говорит о самой себе.
– Ты была просто великолепна, – сказала я, желая сгладить неприятное впечатление, вызванное неблагодарностью королевской семьи.
