– Совершенно верно.
– Ну, так вы должны все знать. Эта Урсула Борн – ее ведь уволили. И в отместку она готова всем напакостить. Все они скроены на один лад. Раз вы были там, вы знаете точно, что она сказала. Я боюсь, чтобы это не было неверно истолковано. В конце концов, мы же не обязаны пересказывать полиции всякую мелочь? Бывают семейные обстоятельства… не связанные с убийством. Но если эта девушка разозлилась, она могла такого наговорить!
У меня хватило проницательности понять, что за этими излияниями скрывалась подлинная тревога. Пуаро был отчасти прав: из шести сидевших тогда за столом по крайней мере миссис Экройд действительно старалась что-то скрыть. От меня зависело узнать – что именно. Я сказал резко:
– На вашем месте, миссис Экройд, я бы рассказал все.
Она вскрикнула:
– О, доктор, как вы можете! Будто… будто я…
– В таком случае что вас останавливает?
– Ведь я все могу объяснить совершенно просто. – Миссис Экройд достала кружевной платочек и прослезилась. – Я надеялась, доктор, что вы объясните мсье Пуаро – иностранцам порой так трудно понять нас! Никто не знает, что мне приходилось сносить. Мученичество – вот чем была моя жизнь. Я не люблю говорить дурно о мертвых, но что было, то было. Самый ничтожный счет Роджер проверял так, как будто он бедняк, а не богатейший человек в графстве, как сообщил вчера мистер Хэммонд. – Миссис Экройд приложила платочек к глазам.
– Итак, – сказал я ободряюще, – вы говорили о счетах?
– Ах эти ужасные счета! Некоторые из них мне не хотелось показывать Роджеру – есть вещи, которых мужчины не понимают. Он сказал бы, что это ненужные траты, а счета все накапливались…
Она умоляюще посмотрела на меня, как бы ища сочувствия.
– Обычное свойство счетов, – согласился я.
– Уверяю вас, доктор, – уже другим, сварливым тоном сказала она, – я измучилась, лишилась сна! И ужасное сердцебиение. А потом пришло письмо от одного шотландского джентльмена… вернее, два письма от двух шотландских джентльменов: мистера Брюса Макферсона и Колина Макдональда. Такое совпадение!
– Не сказал бы, – заметил я сухо.
– Шотландцы, но, подозреваю, с предками-семитами. От десяти фунтов до десяти тысяч и без залога – под простую расписку! Я ответила одному из них, но возникли затруднения…
Она замолчала. Было ясно, что мы приблизились к наиболее скользкому обстоятельству, но я еще не встречал человека, которому столь трудно было бы высказаться напрямик.
– Видите ли, – пробормотала миссис Экройд, – ведь это вопрос ожидаемого наследства, не так ли? И хотя я была уверена, что Роджер обеспечит меня, я не знала этого твердо. Я подумала: если я загляну в копию его завещания, не из вульгарного любопытства, конечно, а чтобы иметь возможность привести в порядок свои дела… – Она искоса посмотрела на меня. Обстоятельство действительно было скользкое, но, к счастью, всегда можно найти слова, которые задрапируют неприкрытую неприглядность факта. – Я могу доверить это только вам, дорогой доктор, – торопливо продолжала миссис Экройд. – Я знаю, вы не истолкуете ложно мои слова и объясните все мсье Пуаро. В пятницу днем… – Она опять умолкла и судорожно глотнула.
– Ну и… – снова подбодрил я ее. – Значит, в пятницу?…
– Никого не было дома… так я думала… Мне надо было зайти в кабинет Роджера… То есть я хочу сказать, что зашла туда не тайком – у меня было дело. А когда я увидела все эти бумаги на столе, меня вдруг словно осенило, и я подумала: а вдруг Роджер хранит свое завещание в одном из этих ящиков? Я так импульсивна! Это у меня с детства. Все делаю под влиянием минуты. А он – большая небрежность с его стороны – оставил ключи в замке верхнего ящика.
– Понимаю, понимаю, – помог я ей, – и вы обыскали его. Что же вы нашли?
Миссис Экройд снова издала какой-то визгливый звук, и я сообразил, что был недостаточно дипломатичен.
– Как ужасно это звучит! Все было совсем не так!
– Конечно, конечно, – поспешно сказал я. – Просто я неудачно выразился, извините.
– Мужчины так нелогичны! На месте дорогого Роджера я бы не стала скрывать условий своего завещания. Но мужчины так скрытны! Приходится из самозащиты прибегать к небольшим хитростям.
– А результат небольших хитростей? – спросил я.
– Я же вам рассказываю. Только я добралась до нижнего ящика, как вошла Борн. Крайне неловко! Конечно, я задвинула ящик и указала ей на невытертую пыль. Но мне не понравился ее взгляд. Держалась она достаточно почтительно, но взгляд! Чуть ли не презрение, если вы понимаете, что я имею в виду. Эта девушка мне никогда не нравилась, хотя работала неплохо, не отказывалась, как другие, носить передник и чепчик, почтительно говорила «мадам», без излишней конфузливости могла сказать: «Их нет дома», когда открывала дверь вместо Паркера. И у нее не булькало внутри, как у некоторых горничных, когда они прислуживают за столом… Да, о чем это я?
– Вы говорили, что, несмотря на ряд ценных качеств Урсулы Борн, она вам не нравилась.
– Вот именно. Она какая-то странная, непохожая на других. Слишком уж образованна, по-моему. В наши дни никак не угадаешь, кто леди, а кто нет.
– Что же случилось дальше? – спросил я.
– Ничего. То есть вошел Роджер. А я думала – он ушел на прогулку. Он спросил: «В чем дело?», а я сказала: «Ничего, я зашла взять „Панч“. Взяла журнал и вышла. А Борн осталась. Я слышала – она спросила Роджера, может ли он поговорить с ней. Я пошла к себе и легла. Я очень расстроилась. – Она помолчала. – Вы объясните мсье Пуаро. Вы сами видите – все это пустяки Но когда он так настойчиво стал требовать, чтобы от него ничего не скрывали, я вспомнила про этот случай. Борн могла наплести об этом бог знает что. Но вы ему объясните, верно?
– Это все? – спросил я. – Вы мне все сказали?
– Да-а, – протянула миссис Экройд и твердо добавила: – Да!
Но я уловил легкое колебание и понял, что она скрывает еще что-то. Мой следующий вопрос был порожден гениальным вдохновением, и только:
– Миссис Экройд, это вы открыли крышку витрины?
Ответом мне был такой багровый румянец, что его не смогли скрыть ни румяна, ни пудра.
– Откуда вы узнали? – пролепетала она.
– Так, значит, это сделали вы?
– Да… я… Видите ли, там есть предметы из старого серебра, очень интересные. Я перед этим читала одну книгу и наткнулась на снимок крохотной вещицы, за которую на аукционе дали огромную сумму. Этот снимок был похож на одну штучку из нашей витрины. Я хотела захватить ее с собой, когда поеду в Лондон, чтобы… чтобы оценить. Ведь окажись она и вправду такой большой ценностью, какой бы это был сюрприз для Роджера!
Я принял объяснения миссис Экройд в молчании и даже не спросил, зачем ей понадобилось действовать столь тайно.
– А почему вы оставили крышку открытой, – спросил я, – по рассеянности?
– Мне помешали, – ответила миссис Экройд. – Я услышала шаги на террасе и едва успела подняться наверх, как Паркер пошел отворять вам дверь.
– Вероятно, вы услышали шаги мисс Рассел, – задумчиво сказал я.
Миссис Экройд сообщила мне один крайне интересный факт. Каковы были на самом деле ее намерения в отношении серебряных редкостей Экройда, это меня интересовало мало. Заинтересовал меня другой факт – то, что мисс Рассел действительно должна была войти в гостиную с террасы. Следовательно, когда мне показалось, что она запыхалась, я был прав. Где же она была? Я вспомнил беседку и обрывок накрахмаленного батиста.
– Интересно, крахмалит ли мисс Рассел свои носовые платки? – воскликнул я машинально.
Удивленный взгляд миссис Экройд привел меня в себя, и я встал.
– Вам удастся объяснить все это Пуаро, как вы думаете? – с тревогой спросила миссис Экройд.
– О, конечно! Без всяких сомнений.
Я наконец ушел, предварительно выслушав от миссис Экройд дополнительные оправдания ее поступков.
Пальто мне подавала старшая горничная, и, внимательно вглядевшись в ее лицо, я заметил, что глаза у нее заплаканы.
– Почему, – спросил я, – вы сказали, что в пятницу мистер Экройд вызвал вас к себе в кабинет? Я узнал, что вы сами просили у него разрешения поговорить с ним.
Она опустила глаза. Потом ответила неуверенно:
– Я все равно собиралась уйти.
Больше я ничего не сказал, но, открывая мне дверь, она неожиданно спросила тихо:
– Простите, сэр, что-нибудь известно о капитане Пейтене?
Я покачал головой и вопросительно посмотрел на нее.
– Ему надо возвратиться, – сказала она. – Обязательно надо возвратиться. – Она подняла на меня умоляющий взгляд. – Никто не знает, где он? – спросила она.
– А вы? – резко спросил я.
– Нет. – Она покачала головой. – Я ничего о нем не знаю. Только… всякий, кто ему друг, сказал бы ему, что он должен вернуться.
