– Прекрасно. – Судья поднял глаза и громко сказал: – Названные пять человек выходят вперед. Остальным оставаться на местах и сохранять спокойствие.
Все подчинились, кроме двоих. Ниро Вульф встал со скамьи для свидетелей и шагнул в зал, и то же время Робина Кин выскочила из первого ряда, подбежала к Вульфу, обвила его шею руками и прижалась к нему щекой. Я уже говорил, что актрисы играют всю жизнь, но тут все было так не отрепетировано, что, может быть, шло и от души. Во всяком случае, я дал этой сцене высокую оценку: все указывало на то, что семья Эш проявит соответствующую благодарность, а это, в конечном итоге, главное.
Вам может прийти в голову, что все очень мило и Эш, несомненно, пришлет Вульфу симпатичный чек. Но ведь, по сути, единственной причиной ухода Вульфа из суда было то, что он не стерпел близкого соседства с надушенной дамой, сидя на деревянной скамье в ожидании вызова для дачи свидетельских показаний. А тут ему предстояло вытерпеть все это еще раз, когда прокурор подготовит процесс – на этот раз по делу настоящего убийцы! Некоторое время казалось, что это ему реально грозит, но за неделю до процесса Вульфу сообщили, что он не понадобится, – он и не понадобился. И без него хватило данных, чтобы присяжные вынесли приговор о виновности Клайда Бэгби.
Собачья смерть
Перевод М. Хазина и А. Хазиной
Иногда мне случается гулять под дождем, хотя я больше люблю погоду солнечную и без особого ветра, чтоб пыль не клубилась. Однако в ту дождливую среду передо мной стояла задача: я хотел вернуть ему плащ, предварительно хорошенько его намочив. Так что я надел этот плащ, нахлобучил старую шляпу коричневого фетра, вышел из дому и направился в сторону Арбор-стрит, милях в двух к югу от Гринвич-Виллидж.
Где-то на полпути дождь прекратился, кровь жарко застучала в венах – так что я снял плащ, сложил его мокрой стороной внутрь, перекинул через руку и пошел дальше. Узкая Арбор-стрит, длиной всего в три квартала, состояла из двух рядов старых кирпичных домов, в основном четырехэтажных и не отличавшихся ни блеском, ни красотой. Номер двадцать девять ожидался в середине первого квартала.
Я дошел до него, но входить не стал. Посреди квартала было какое-то собрание: возле дома двадцать девять стояла полицейская машина, а у входа возвышался сержант в форме – в позе «власть беседует с народом». Подойдя ближе, я услышал вопрос: «Это чья собака?», – видимо относившийся к отиравшемуся возле него псу с черной мокрой шерстью. Никто собаку своей не признал, да я бы и не услышал ответа. Мое внимание уже было занято другим. Подъехала вторая полицейская машина и встала за первой. Из нее вышел мужчина, пробрался сквозь толпу, на ходу кивнул полицейскому и зашел в подъезд.
Дело в том, что я знал этого мужчину, и это еще мягко сказано. Я, конечно, не впадаю в дрожь при виде сержанта Пэрли Стеббинса из отдела убийств полиции западного Манхэттена, но его присутствие и манеры яснее ясного говорили о том, что в доме труп. И если бы я попросил разрешения войти в подъезд, чтоб получить обратно свой плащ, в котором случайно ушел один парень, мне бы это точно вышло боком. Мое внезапное появление на месте убийства могло пробудить в Пэрли худшие инстинкты, зародившиеся на почве предыдущих наших встреч, и тогда я не поспел бы домой к ужину – а на ужин были обещаны жареные голуби под тем коричневым соусом, который Фриц называет Venitienne, и это блюдо у него из лучших.
Пэрли скрылся в доме, не заметив меня. Полицейский был мне абсолютно незнаком. Когда я сбавил шаг, чтобы обойти его на узком тротуаре, он глянул на меня и спросил: «Ваша собака?» Пес ткнулся носом мне в колено, я остановился и потрепал его по мокрой черной голове. Потом сказал, что собака не моя, и пошел дальше. На следующем углу я свернул направо, в сторону дома. Пару кварталов я высматривал такси, но не нашел и решил идти и дальше пешком. С запада подул ветер, но все еще не просохло после дождя.
Я прошагал немало, когда заметил пса. Остановившись на светофоре у Девятой авеню в районе Двадцатых улиц, я заметил что-то возле коленки – и это опять был он. Рука машинально потянулась к его голове, но я удержался. Ситуация была затруднительная. Он явно назначил меня своим приятелем, и если просто пойти дальше, то он побежит следом – но ведь нельзя же для острастки кидаться в пса камнями прямо на Девятой авеню. Я мог бы оторваться, если б поймал такси на остаток дороги, но это выглядело грубовато после высокой оценки моей привлекательности с его стороны. На псе был ошейник с биркой, по которой легко установить владельца, а до полицейского участка – несколько домов, и проще, и дешевле всего было отвезти его туда. Я подошел к краю тротуара, чтобы взять такси до центра, как вдруг налетевший из-за угла порыв ветра сорвал с меня шляпу и унес на середину улицы.
Я не ринулся в гущу машин, но видели бы вы в тот момент пса! Он пролетел перед радиатором огромного грузовика, хвостом смахнув пыль с его левого переднего крыла, приземлился, пропустил машину, прыгнул снова, попал под другую – или мне так показалось – и возник на противоположном тротуаре. Он выхватил мою шляпу из-под ног пешехода, развернулся на пятачке и рванул назад. В этот раз переход дороги был менее зрелищным, хотя времени он даром не терял. Он подбежал и встал передо мной, задрав голову и виляя хвостом. Я взял шляпу. В ходе путешествия она хлебнула воды, но я подумал: если я ее не надену – пес расстроится, и надел шляпу. Естественно, после этого все было решено. Я поймал такси, подхватил собаку и назвал водителю адрес дома Вульфа.
Я собирался отвести эту шляпную ищейку к себе наверх, дать ей какой-нибудь закуски и позвонить в Общество защиты животных, чтобы пса забрали. Но глупо было упускать такой шанс подразнить Вульфа, и потому, зайдя в дом и оставив плащ и шляпу на вешалке в холле, я направился к двери в кабинет и вошел внутрь.
– Где тебя черти носят, – сварливо произнес Вульф. – На шесть наметили работать со списками, а теперь четверть седьмого.
Он сидел в своем безразмерном кресле за столом, на котором лежала книга, и не отвел глаз от страницы, чтобы взглянуть на меня. Я ответил: «Разбирался с проклятым плащом. Правда, так и не отдал его, потому что…»
– Это что такое? – рявкнул он. Он таращился на моего спутника.
– Собака.
– Сам вижу. Не потерплю цирка. Чтоб его здесь не было.
– Да, сэр, сейчас. Я могу большую часть времени держать его в комнате, но, конечно, придется спускаться по лестнице и проходить через холл, когда буду выводить его на прогулку. Это шляпная ищейка. Есть небольшая проблема. Пса зовут Ниро, что означает, как вы сами понимаете, «черный». Ну, имя я ему, конечно, поменяю. Можно звать его Блэки, Джет или Инки – от слова «чернила»…
– Чушь собачья!
– Нет, сэр. Мне бывает тут чертовски одиноко, особенно в течение тех четырех часов, которые вы ежедневно проводите в теплицах. У вас есть свои орхидеи, у Фрица – черепаха, Теодор держит в подсобке попугайчиков, так почему бы мне не завести собаку? Я согласен, надо сменить ему имя, хоть он и числится по паспорту как Ниро Чемпион Бантискутский Антрацит. Я бы предложил…
Я трепался дальше, потому что ничего другого не оставалось. Это был провал. Я ждал выброса энергии, может, даже чего-то экзотического, вроде того, что Вульф покинет кресло и собственноручно выставит псину за дверь, но он сидел и глядел на пса так, как никогда не смотрел ни на одного человека, включая меня. Я продолжал трепаться из последних сил.
Он положил этому конец:
– Это не ищейка. Лабрадор-ретривер.
Меня это не поразило. Я вообще никогда не удивляюсь, что субъект, читающий столько книг, сколько Вульф, проявляет какие-то познания.
– Да, сэр, – согласился я. – Я сказал «ищейка» просто потому, что для частного детектива иметь ищейку вполне естественно.
– У лабрадоров, – сказал он, – объем черепа больше, чем у других собак, потому что мозг больше. В детстве, когда я жил в Черногории, у меня была коричневая дворняжка с довольно узким черепом, но я тогда не считал это недостатком. Сегодня я бы придал этому больше значения. А ты подумал, прежде чем притаскивать в дом собаку, как это нарушит весь наш домашний уклад?
Ответный залп оказался силен. Мне открылось нечто новое в этой гениальной жирной глыбе: он был не прочь завести собаку при условии, что отвечать за нее буду я, а он сможет ворчать и жаловаться, когда ему заблагорассудится. Я же заведу собаку, а может и двух, только когда уйду с работы и стану жить в деревне, а не в городе.
Я дал задний ход.
– Боюсь, не подумал, – признался я. – Мне точно хочется завести свою живность, но какая к черту разница, можно попробовать канарейку или хамелеона. Ладно, я его ликвидирую. В конце концов, дом-то ваш.
