Одного взгляда, брошенного на того, кто занимал этот табурет, было достаточно, чтобы понять, что второй клерк конторы, седоватый старик в шелковой черной ермолке, даже если бы на нем не было люстриновых нарукавников, сам будто бы сошел с офорта прошлого века…
Он даже не оглянулся на вошедшего Мегрэ; напротив, Жан Видье стремительно поднялся и приветствовал его, улыбаясь, еще раз приветствовал, не зная, какую честь еще ему оказать.
– Я… – начал комиссар.
– Я знаю!.. Я знаю! Господин нотариус меня предупредил…
О чем предупредил? И как поточнее определить этого молодого человека? Он разочаровывал своей банальностью. Должно быть, он был хорошим учеником, даже примерным, и вне всяких сомнений в те времена был любимчиком учителя, который приводил его в пример.
Также несомненно, что именно ему поручались все мелкие дела в классе – наполнить стакан водой, поточить карандаши, стереть мел с доски.
«Достойный молодой человек» в полном смысле этого выражения, такого можно встретить как во главе благотворительного общества, так и в роли инструктора скаутов в летнем лагере. Кто знает? Возможно, он принимал участие в постановках любительской театральной труппы и, вне всякого сомнения, обладает красивым баритоном.
Одним словом, чистенький, приглаженный, надушенный, всегда готовый жертвовать собой, готовый приветствовать, благодарить, быть полезным и приятным.
– Было условлено, что я буду в полном вашем распоряжении… Вы позволите?
Он закончил абзац в документе и передал его своему ископаемому коллеге, показывая мимикой, что не хотел бы говорить с комиссаром в конторе.
– Вы позволите показать вам помещение? Уверен, что вас как оптового торговца лесом это заинтересует…
Они оказались в маленьком коридоре, который упирался в винтовую лестницу. Молодой человек сменил тон и сказал с меньшей уверенностью:
– Хотите, мы с вами поднимемся наверх? Патрон сейчас в саду…
И Мегрэ обнаружил, что лестница вела к входу в личный кабинет господина Мотта. Жан Видье чувствовал себя здесь как дома, указал Мегрэ на кожаное кресло, в котором он сидел раньше.
– Я предпочел бы вам сказать, господин комиссар, что с самого вашего приезда догадался, кто вы… К тому же я знал, что патрон собирался вызвать сюда частного детектива… Недавно я обнаружил здесь газеты, открытые на странице частных объявлений, где объявления детективных агентств были отмечены крестиками… Вот так-то!
Он был полностью счастлив и гордился собой! Он ни на минуту не мог вообразить, что сравнение с детективами из частных объявлений по двадцать франков за строчку нисколько не льстит Мегрэ.
– Вы видите, я играю в открытую! Я мог бы сделать вид, что поверил в эту историю с торговцем леса. Повторяю, я чистосердечен, без сомнения, даже слишком, потому что в жизни не всегда хорошо показывать свои истинные чувства…
Почему эти молодые люди с их потрясающей уверенностью так ему несимпатичны? Именно об этом спрашивал себя Мегрэ, глядя на него.
– Итак, я знаю, зачем вы здесь. И сразу четко скажу, что я об этом думаю. Господин комиссар, берегитесь! Человек, который вас вызвал, полагает, что поступил очень хорошо. Но разве он подозревает, что вы сможете обнаружить? Вы увидели счастливый дом. Что бы вы сказали, если бы его внезапно омрачила драма?
В свои звездные часы Наполеон не мог иметь более значительного вида, чем этот юноша, без зазрения совести усевшийся в кресло патрона и небрежно играющий ножом для разрезания бумаг.
Ему было не важно, что ответит собеседник, и ответит ли вообще. Он буквально лопался от собственной проницательности и, без сомнения, с утра репетировал в уме свою речь, которую наконец смог произнести, изредка кидая незаметные взгляды на стекло витрины, в котором мог видеть свое отражение.
– Заметьте, – продолжал он, – что я не знаю ничего наверняка. Иначе, слишком хорошо сознавая свой Долг, не взял бы на себя ответственность что-либо скрывать. Но уже десять лет я доверенное лицо господина Мотта. Осмелюсь добавить, что вот уже в течение некоторого времени именно я выполняю всю работу в конторе. Именно я отвечаю за всю переписку, связанную с коллекцией, которую вы видите вокруг себя…
Итак!
Что означало: «Итак, не сделайте ошибки и не примите меня за обыкновенного служащего! Я не знаю, что вам обо мне наговорили, но я вас предупредил!»
– Простите… – начал Мегрэ, которому еще не представился случай открыть рот.
– Минутку… Я заявляю, что душой и разумом верю, что это расследование не только бесполезно, но и опасно… В любой момент ваши дела могут отозвать вас в другое место, так что для вас не будет зазорно…
– Спасибо!
– Я не хочу вас обидеть. Но я знаю этот дом, а вы его не знаете. И вам придется нести ответственность за то, что может произойти, если вы будете продолжать упорствовать…
Должно быть, он не был злым. Злой человек не сумел бы за такой короткий промежуток времени найти столько оскорбительных слов для бывшего комиссара уголовной полиции. Нет! Это просто самодовольный человечек! Он верил в себя, в свою значительность, в свое мнение и, вероятно, в свою честность.
– А теперь, если вы не имеете ничего против, я бы хотел, чтобы этот разговор остался между нами. Заметьте, это не просьба. Ничто не мешает вам сразу же рассказать господину Мотту все, о чем я вам сообщил, это зависит только от вас, если вы…
– Я знаю, – вздохнул Мегрэ, у которого шумело в голове.
– Что вы знаете?
– Ничего, господин Видье… Я знаю, что я абсолютно ничего не знаю, и благодарен вам за вашу добрую услугу…
– То есть?…
– Это ничего не значит… Я полагаю, конечно, что не вы развлекаетесь тем, что воруете предметы из слоновой кости…
– Вы меня подозреваете?
– Да нет! Успокойтесь!
– Потому что в этом случае я бы предпочел немедленно передать это дело в руки правосудия…
Его лицо было красным и блестело от пота.
– Я предполагаю также, что, кроме вашей маленькой речи, которая произвела на меня самое сильное впечатление, у вас нет ничего важного мне сообщить?
– Абсолютно ничего!
– Ну ладно! Вы видите, что мы друг друга прекрасно понимаем. Наша беседа окончена, господин Видье. Вы можете идти…
– Но…
– Я говорю, что вы можете идти…
– Вы останетесь в этом кабинете?
– С вашего позволения. И я хотел бы остаться один…
– Хорошо…
Он неохотно поднялся, повторяя:
– Хорошо…
– До свидания, господин Видье…
– До свидания, комиссар!
И не успела за ним закрыться дверь, как Мегрэ беззвучно рассмеялся.
Несмотря на свое заявление, ему решительно нечего было здесь делать, ему даже не было любопытно посмотреть на предметы из слоновой кости, которых было так много в витринах, что подступала тошнота.
Он ограничился тем, что набил трубку, раскурил ее и встал перед открытым окном, откуда снова увидел мерцающие камешки на аллеях.
– Не забыть бы спросить, где он берет такой прекрасный гравий…
Конечно, его сад не такой большой! И дом тоже! И у него нет трех дочерей, как у этого странного господина Мотта…
Эмильенна, Арманда и Клотильда…
Меню было крайне продуманным и в меру разнообразным, стол сервирован отлично, и господин Мотт умел выбрать вина из своего подвала.
Пришел Жерар Донаван, и Мегрэ понял, что он делал это каждый вечер и что с официальной помолвки для него всегда ставили прибор в ужин.
По этому случаю он надел городской костюм, белую рубашку, которая подчеркивала его загар, и если бы госпожа Мегрэ встретила его, она тут же нашла бы сходство с какой-нибудь кинозвездой.
Никто еще не заходил в гостиную, и бывший комиссар полагал, что безделушка из слоновой кости все еще лежит на мраморном зеленом столе. Господин Мотт был менее бледен, чем утром, потому что он днем позагорал в саду, куда подавали прохладительные напитки.
Что касается Мегрэ, у него болела голова, как это с ним нередко случалось последнее время, когда он много ходил по жаре. Возможно, пиво Донавана тоже имело к этому отношение, не говоря уж о том, что положение отставного комиссара становилось час от часу все двусмысленнее.
В итоге кого они обманули этим оптовым торговцем лесом плюс армейским другом, придуманным господином Моттом? Ни Жерара, ни Арманду! Не говоря уж о Жане Видье! Таким образом, оставались как минимум госпожа Мотт, которую, казалось, ничто не интересовало, Эмильенна и Клотильда. К тому же эти две девушки умели так посмотреть на гостя, что это его смущало, особенно когда нотариус вынуждал его беседовать о торговле лесом.
В некотором роде он испытывал ощущение, будто проник в магазин фарфора, в котором можно только протискиваться, втянув живот и стараясь не делать лишних жестов.
В полдень на него произвела впечатление сдержанная и изысканная роскошь обстановки.
Вечером она начинала ему приедаться и он обещал себе после обеда в гостиной раскурить трубку.
