– Превосходно, – сказал я. – Пришли мне их имена и номера телефонов. Я им позвоню. Теперь расскажи мне о «посредниках». Начни с Комуса.
Он рассказал мне многое. И не только то, что помнил: он послал за досье. Я исписал восемь страниц своей записной книжки кучей фактов, в большинстве своем выглядевших совершенно бесполезными. Конечно, трудно угадать, что может пригодиться; был же случай, когда Вульф смог довести до конца очень трудное дело только благодаря сообщению Фреда Даркина, что некий мальчик покупал жевательную резинку в двух разных местах. Но это еще не делает важным тот факт, что Йеркс, учась в Йельском университете, был полузащитником, или что Фэрроу нередко вышибают из ночных клубов. Я приведу краткое резюме полученной информации.
Эрнст Хаусман, семьдесят два года, отошел от дел, но все еще владеет половиной большой фирмы на Уолл-стрит, вдовец, бездетен, друзей нет (Блаунт не в счет?), нет и собак. Его увлечение шахматами общеизвестно. Обладает лучшей в мире коллекцией шахматных фигур, около двухсот комплектов, один – из великолепного нефрита.
Мортон Фэрроу, тридцать один год, холост, живет в квартире Блаунта на Пятой авеню (Салли не упомянула об этом). Помощник вице-президента «Блаунт Текстил Корпорейшн». Получил приглашение на этот вечер в «Гамбит-клубе».
Чарльз У. Йеркс, сорок четыре года, старший вице-президент «Континентал Блэнк энд Траст Компани», женат, имеет двух детей. В возрасте двадцати шести лет занял одиннадцатое место из четырнадцати на ежегодном чемпионате Соединенных Штатов по шахматам и более в турнирах не участвовал.
Дэниел Комус, пятьдесят один год, юрист корпорации Блаунта, партнер в фирме «Маккини, Бест, Комус и Грин», вдовец с четырьмя детьми, у всех своих семьи. По словам одного из членов клуба, сказанным репортеру «Газетт», его удивило, что Комус был «посредником», а не играл сам, потому что, по его мнению, именно Комус, лучший шахматист клуба, мог бы обыграть Джерина.
И так далее. Пока я просматривал досье, Лон пару раз позвонил по телефону и ответил на два звонка, но не выпускал меня из виду. Вероятно, он предполагал, что, если Вульф особенно заинтересован в ком-нибудь из этого квартета, я выдам это подрагиванием век или губ. Не желая разочаровывать его, я вытащил полоску бумаги и сунул ее за манжету, и потом, когда я вернул ему папку, он спросил:
– Ты не хочешь скопировать, что у тебя за манжетой?
– Хорошо, попробую, – сказал я, вынул ее и развернул. На ней было нацарапано карандашом лишь следующее: «2/8. 11.40 пополудни. Л. К. говорит, что М. Дж. Н. говорит, что слишком много шахмат. А. Р.» Я добавил: – Если Л. К. означает Лон Коэн, тогда кое-что становится понятным.
– Ну, хватит шутить. – Он бросил записку в корзину для бумаг. – Что-нибудь еще?
– Несколько мелких деталей. Что за девушка Салли Блаунт?
– Я полагал, что Блаунт ни при чем.
– Да, это так, но у нее могут быть нужные нам факты, а кроме того, информация о ней поможет мне представить, чего ожидать, когда я с ней встречусь. Она охотится за мужчинами?
– Нет. У большинства девушек ее возраста и ее класса, если копнуть, найдется что-нибудь грязное, иной раз немало, но с ней это явно не так. Кажется, что она чиста, и это заслуживало бы особого репортажа. У нас ничего на нее нет, даже в связи с Полом Джерином, и я сомневаюсь, что есть у полиции.
– Где училась?
– В колледже Беннингтон. Окончила в прошлом году.
– Как насчет матери? Знаешь что-нибудь о ней?
– Конечно, знаю. Я сказал моей жене, чтоб она не удивлялась тому, что я сделаю, если она умрет. Я женюсь на Анне Блаунт. Не знаю как, но женюсь.
– Значит, ты ее знаешь?
– Я не знаком с ней, но видел несколько раз, а достаточно и одного. Не спрашивай меня почему. Дело не во взгляде и не в голосе. Может быть, она колдунья и не подозревает об этом. Если бы она знала, это проявлялось бы в ее поведении и все испортило. Из-за мужа, арестованного за убийство, она в центре внимания, и, кажется, не только моего. Она притягивает и в то же время отталкивает.
– И?
– По-видимому, никакого «и». По всей вероятности, она чиста. Поверить в это трудно, но я склонен верить. Как ты знаешь, я счастлив в браке, моя жена здорова и, надеюсь, будет жить вечно, но приятно сознавать, что на всякий случай в запасе имеется такое существо, как Анна Блаунт. Я не могу понять, отчего она мне не снится. В конце концов, сны человека – его личное дело. Если увидишь ее, скажи мне, как ты ее воспринял.
– С удовольствием. – Я встал. – Я не благодарю тебя на этот раз потому, что дал тебе больше, чем получил.
– Мне нужно еще больше. Черт возьми. Арчи, сообщи хоть что-нибудь для завтрашнего номера!
Я сказал ему, что он получит больше, когда у меня будет больше, и ушел.
Я пошел в деловую часть города. Это вполне подошло бы для приведения мыслей в порядок – ноги работали, легкие вдоволь дышали свежим холодным воздухом, хлопья снега вились вокруг, но мыслей-то у меня в голове не было. Я допускал, что мои мысли не сходились в главном пункте. Я допускал, что Мэтью Блаунт невиновен, но внутренне не был с этим согласен.
Я держал курс к югу, на Шестую авеню, и когда подошел к Тридцать пятой улице, мои часы показывали 4.30. Вместо того чтобы повернуть, я пошел дальше. Вульф не мог спуститься из оранжереи до шести часов, и не было смысла возвращаться домой только для того, чтобы сесть за стол и пытаться выжать их своих мозгов что-нибудь полезное, когда это ни к чему не вело. Поэтому я продолжал свой путь вплоть до Двенадцатой улицы, повернул налево, остановился на полпути к длинному корпусу и уставился на четырехэтажное кирпичное здание через дорогу, выкрашенное в серый цвет. На красивой блестящей медной табличке справа от двери значилось: «Гамбит-клуб». Я перешел дорогу, вошел в вестибюль, попробовал открыть дверь – она была заперта, нажал кнопку, услышал щелчок, открыл дверь и вошел.
Что там говорить, я просто тянул время. Не было и одного шанса на миллион, что я добуду какие-нибудь новые факты, которые направят мою мысль в иную сторону, но, в конце концов, это создавало иллюзию, что я занимаюсь делом. В холле была длинная вешалка, и, когда я повесил туда пальто и шляпу, из открытой двери справа появился человек, спросивший.
– Что вы хотите?
Это был Бернард Нэш, официант, чей портрет я видел в «Газетт». Он был высокий и худой, с длинным грустным лицом. Я ответил:
– Я ищу кое-что. – И пошел к двери, но, не пропуская меня, он спросил:
– Вы из полиции?
– Нет, – сказал я. – Я грабитель. Вам часто доводится встречаться с ними лицом к лицу?
Может быть, он хотел потребовать мое удостоверение, но я быстро прошел мимо. Передо мной была большая комната. Очевидно, шахматные столики расставляли специально для игры, потому что теперь их было около двух дюжин, и три из них были заняты, возле одного двое наблюдали за игрой. Быстро оглядевшись, я направился к открытой двери в заднем конце комнаты. Официант шел за мной. Если шестой стол Блаунта был в проходе у левой стены, он сидел всего в десяти футах от двери в библиотеку.
Библиотека была довольно маленькая и уютная, с четырьмя кожаными стульями, и у каждого светильник для чтения и подставка для пепельницы. Книжные шкафы тянулись воль двух стен и части третьей. В углу стоял шахматный столик с мраморной доской из желтых и коричневых клеток, на которой стояла какая-то шахматная позиция. В «Газетт» было сказано, что фигуры сделаны из слоновой кости и принадлежали, как и стол, Людовику XIV, а на доске сохранено положение фигур после девятого герцога Брауншвейгского и графа Изаура в Париже в 1858 году.
Кушетка была отодвинута к левой стене, но стола рядом не было. Я взглянул на Нэша.
– Вы отодвинули стол.
– Конечно. – Поскольку он считал, что я всего лишь полицейский, слово «сэр» он не употреблял. – Нам сказали, что вещи можно передвигать.
– Да, инспектор дал такое разрешение – ведь члены клуба принадлежат к высшему кругу. Если бы речь шла о свалке, он заставил бы целый месяц сохранить все, как было. На ваших часах есть секундная стрелка?
– Да.
– Очень хорошо, засеките время. Я проверю, сколько нужно на то, чтобы пройти на кухню и обратно. Я тоже засеку, но лучше проконтролировать и по другим часам. Начнем после слов: «Я пошел!»
Я взглянул на часы и сказал:
– Я пошел!
Я двинулся. Кроме той двери, через которую мы вошли, были еще две, и одна из них вела в холл, а возле другой, в дальнем конце, была маленькая дверь, должно быть в шахту старомодного лифта для подъема кушаний. Подойдя к двери в холл, я открыл ее и прошел внутрь. Там была небольшая площадка и лестница вниз, узкая и крутая. Спустившись, я оказался на кухне, более просторной, чем можно было ожидать, и отнюдь не старомодной. Безупречно сверкающая сталь и флюоресцентные лампы. Кругленький малый в белом фартуке, сидевший на табуретке и читавший журнал, покосился на меня и проворчал:
