– Браво! – воскликнул Гордон. – Впрысните себе еще кокаину.
– Хуже всего то, – продолжил Мордент Ривз, – что книжный шрифт невозможно разгадать, если у тебя нет той самой книги. Думаю, нам надо выяснить личность покойного, прежде чем мы сумеем вновь заняться шифром. Давайте теперь посмотрим второе письмо.
Это было краткое официальное сообщение от железнодорожной компании, отпечатанное на бланке, куда чернилами от руки вписали лишь несколько слов:
Железнодорожная компания Лондона,
Мидленда и Шотландии
10.10.19XY
Уважаемый господин!
Подтверждаю получение Вашего письма от 9 числа текущего месяца и отданное распоряжение о бронировании места в спальном вагоне, прицепленном к поезду 7.30 в четверг (исправлено на среду) 18 (исправлено на 17) октября и следующем до Глазго. Отмечу, что Вам предстоит сесть на поезд в Кру.
С. Бразерхуду, эсквайру.
– Подозрительный вид у этих исправлений, – заметил Ривз. – Может, они значились в постскриптуме письма самого Бразерхуда? Дело вот в чем: если предположить, что Бразерхуд действительно намеревался дать деру, он вполне мог отправиться в Глазго – в сущности, это даже оригинально, – но почему тогда не сегодня, шестнадцатого, а завтра вечером?
– Возможно, он не мог уехать раньше… или все-таки мог? У вас Брэдшо под рукой?
С раздражающей педантичностью Гордон принялся изучать справочник с расписанием поездов, а Ривз ерзал от нетерпения – ибо нет нетерпения острее, чем когда видишь, как кто-то другой изучает справочник Брэдшо.
– Все верно, – наконец заключил Гордон. – Чтобы успеть на шотландский поезд в Кру, ему следовало сесть на более ранний поезд, тот, которым прибыл Мерриэтт, и сойти в Бинвере. Но, полагаю, он сел на поезд в 3.47, потому что не успел на предыдущий. Если мы не ошиблись в предположении насчет побега, он, возможно, завтра собирался совершить поездку на машине и немного запутать следы.
– Теперь происходящее напоминает попытку сбежать в меньшей степени, чем раньше. Ради всего святого, будем остерегаться предвзятости в этом деле. Так или иначе, он собирался отбыть в Глазго в среду вечером – то есть завтра, не так ли? А теперь посмотрим еще раз на тот дурацкий список на обороте анонимного письма.
Список был скопирован в точности, так как отличался предельной краткостью. Он гласил:
Socks
vest
hem
tins[11]
– По крайней мере, такое создавалось общее впечатление, но почерк был настолько неразборчивый, что чуть ли не каждая буква внушала серьезные сомнения.
– Полагаю, это что-то вроде списка покупок. Если бы последним значилось слово «бинты», он читался бы лучше, – заметил Гордон.
– Тогда кайма в этом списке лишняя.
– А может, это ветчина.
– Ветчину не покупают там же, где носки.
– И вообще, почему он писал вплотную к краю листа?
– Если уж на то пошло, кто такой этот «он»? Это не почерк Бразерхуда – я сверился с клубной книгой. По-моему, это важная зацепка. Смотрите-ка, вот еще задачка для сыщика. Слева на листе видна линия обрыва, так? И вот вопрос: когда лист разорвали – до того, как была сделана запись, или после?
– Безусловно, до. Иначе первые буквы не были бы такими четкими – разрыв проходил бы через них.
– А я в этом не уверен. Кто вообще пишет вплотную к краю бумаги? Вспомните, я в точности скопировал список, и каждое слово находилось почти у самой линии обрыва.
– И все-таки я не понимаю, что это меняет, – возразил Гордон.
– Возможно, больше, чем вы думаете. Не удивлюсь, если этот клочок бумаги принесет нам удачу, стоит только нам как следует задуматься о нем. Но кое-что озадачивает меня не на шутку.
– Что же?
– Те двое часов. По-моему, эта находка не имеет никакого смысла… Словом, пора ложиться спать – утро вечера мудренее.
Глава 4. Неиссякающие улики
Нет лучшего снотворного, чем фраза, что утро вечера мудренее, нет более ошибочного метода поисков решения, нежели этот. Трижды пробормотав себе под нос: «Посмотрим… что-то с ними не так, с этими часами», Мордент Ривз погрузился в сон, который всякий, кроме психоаналитика, назвал бы лишенным сновидений. Утром он пробудился в твердой решимости пройти девятую лунку четырьмя ударами, но в состоянии полусна эта решимость растворилась, сменилась ощущением, что прежде ему следует сделать нечто иное. Вчерашние происшествия и заботы наступившего дня вернулись к нему. Он был уже почти одет, когда вспомнил, что выбрал для утреннего расследования амплуа репортера из «Дейли мейл», и хмуро принялся снимать привычные топорщащиеся брюки гольф и ханжески длинные носки. Как бы броско они ни выглядели, но для Флит-стрит все же не годились. Признаться, представления Ривза о гардеробе репортеров были несколько беспорядочными, и в столовой, куда он вышел к завтраку, его встретили вопросами о том, не надел ли он траур по Неизвестному Пассажиру.
Гордона он застал уже за столом, в компании Мерриэтта – Мерриэтта в высоком пасторском воротничке, который его близкие друзья непочтительно называли «ежеутренней новинкой».
– Ну, как ваше самочувствие? – спросил Ривз. – Вчера вы были явно не в духе. А теперь, полагаю, вам нашлось занятие.
– Да, чтоб его, – согласился Мерриэтт, – в том-то и беда. Присяжным во время коронерского расследования придется признать случившееся самоубийством, а значит, похоронить этого человека на кладбище при церкви я не могу, и все в деревне скажут, что я отказался со зла, потому что бедняге было свойственно разглагольствовать об атеизме на деревенской площади.
– Чушь! – воскликнул Гордон. – Если его признают самоубийцей, это будет означать, что он был не в своем уме.
– Да, – подтвердил Ривз, – если речь действительно пойдет о самоубийстве.
– Но в этом же не может быть сомнений! – убежденно воскликнул Мерриэтт. – Человек только что обанкротился, и, насколько я слышал, банкротство было скандальным; несколько ни в чем не повинных людей, имевших глупость поверить ему, остались на бобах. В то же время банкротство оказалось громом среди ясного неба, поэтому маловероятно, чтобы кто-то захотел сразу же убить его. Вот увидите, это действительно самоубийство.
– Ну что же, – суховато отозвался Ривз, – мы сделаем все возможное, чтобы выяснить это. При всем моем глубочайшем уважении к полиции не думаю, что она способна исследовать каждую улику. Когда я служил в военной разведке, в распоряжении полиции постоянно передавали сведения, которыми она так и не воспользовалась, уж не знаю, в силу инертности или глупости.
– В таком случае удачи вам в расследовании, но помяните мое слово: вы убедитесь, что это было самоубийство. А я собираюсь сыграть сейчас партию, чтобы развеяться и отвлечься, но вряд ли смогу нанести удар у третьей лунки после… в общем, после того, что мы увидели вчера.
Оставшись вдвоем, Мордент Ривз и Гордон договорились вновь встретиться за обедом и сообщить друг другу, как прошли утренние расследования.
– И знаете что? – добавил Ривз. – Я убежден, что необходимо изучить все обстоятельства дела и отчетливо представлять себе место, где произошло преступление. Поэтому предлагаю после обеда прогуляться к железной дороге, подняться на виадук и осмотреться, а потом доехать поездом в 4.50 от Пастон-Отвила до Пастон-Уайтчерча, чтобы в общих чертах понять, что произошло.
Они расстались, и Ривз пешком направился к бунгало Бразерхуда, расположенному неподалеку от станции Пастон-Уайтчерч, а Гордон оседлал мотоцикл и покатил в Бинвер, сонный и тихий базарный городок, он же железнодорожный узел небольшого значения, до которого было миль двенадцать.
Экономка мистера Бразерхуда, миссис Брэмстон, держалась с достоинством домовладелицы. Она изъяснялась предельно правильным английским языком, гораздо более убийственным, чем местный кокни, и скрывающим ровно столько же смысла, сколько он и открывал. Она «приступала» к тому, что другие «начинали», «затворяла» двери, которые обычно «закрывают», и «вызывала» что-либо в памяти, а не «вспоминала». Все ее конечные согласные были свистящими и, казалось, входили в состав последующих слов. Она была неумолимой и в целом никчемной болтуньей, и поскольку визит незнакомого человека привел ее в восторг, чувство собственной значимости легко восторжествовало над остатками сопереживания покойному. Экономка даже не усомнилась в том, что Ривз репортер, но, скорее всего, разговорилась бы с той же готовностью, даже если бы он назвался настройщиком роялей.
– Из «Дейли мейл»? Ну конечно, сэр. Я всегда не прочь почитать газету, а что касается «Дейли телеграф», я ею прямо-таки зачитываюсь. Вы, наверное, насчет бедного мистера Бразерхуда; ну, с ним, несчастным, все ясно… Вовсе не мистер Бразерхуд? Не стоит заблуждаться, юноша: это он, кто же еще? Полицейские хотели, чтобы я съездила и опознала труп, но едва ли я смогла бы согласиться – говорят, сильно обезображен и выглядит ужасно. Его одежда? Разумеется, это его одежда; уж не думаете ли вы, что он оделся в чужое, чтобы совершить самоубийство? Да, он был одет так же, как всегда, в простой черный пиджак и серые брюки в полоску, в точности как сказано в газетах… Кто его портной? Так сразу не скажу, хотя много раз заутюживала на них складки; в личных привычках он был очень опрятным человеком, мистер Бразерхуд. О, безусловно, так одевается не только он, но, видите ли, я считаю, что если одежда была на мистере Бразерхуде, значит, это должна быть одежда мистера Бразерхуда, вот как я думаю.
