Живая изгородь замелькала мимо, слившись в сплошную стену, вся упряжь и сбруя звенели и вибрировали. Мы мчались, обгоняя ветер.
— А теперь припомните, — продолжал Холмс, — с каким вероломным лицемерием этот человек повел себя, когда его хозяин публично разбил первые часы. Он ведь сделал вид, что смущен и пристыжен, не так ли? Ему хотелось, чтобы в ваших глазах мистер Чарльз Хендон выглядел безумцем. А как вам стало известно о пяти других часах, которых, кстати, никогда не существовало? О них рассказал тот же Трепов. Прятать часы или снабженную ими бомбу в собственном комоде — вот это было бы признаком истинного помешательства. Но великий князь Алексей никогда ничего подобного не делал.
— Но послушайте, Холмс, — попытался возразить я, — ведь если Трепов долго был его личным слугой…
— Гоните, кучер, гоните! Да, Уотсон? Что вы хотели сказать?
— Несомненно, у Трепова было множество возможностей убить своего хозяина ножом, например, или с помощью яда, не прибегая к таким сложным методам, как бомба.
— Этот сложный метод, как вы изволили выразиться, основной в арсенале так называемых революционеров. Простота — не в их стиле. Их жертву должно разнести на куски громким взрывом, чтобы об этом узнал и заговорил весь мир. Таким образом они обращают на себя внимание и вызывают страх от своих угроз и силы.
— Но ведь было письмо к сэру Чарльзу Уоррену! — воскликнула леди Майо.
— Не сомневаюсь, что оно покоится сейчас на дне какой-нибудь лондонской сточной канавы. А! Вот, как мне кажется, и Грокстон-Лоу-Холл показался прямо перед нами.
Признаюсь, что последовательность дальнейших событий этой ночи в некоторой степени перемешалась у меня в памяти. Припоминаю, что после того, как мы проехали по крытой гравием подъездной дорожке, перед нами возник длинный и приземистый особняк времен короля Якова, построенный из ярко-красного кирпича со сдвоенными окнами и плоской крышей. Как только ландо остановилось, мы тут же отбросили в стороны покрывала. Леди Майо, теперь уже не на шутку обеспокоенная, сразу принялась раздавать приказы группе перепуганных нашим стремительным прибытием слуг.
А мы с Холмсом спешно последовали за мисс Форсайт наверх — сначала по широкой, крытой ковром дубовой парадной лестнице из вестибюля, а дальше — по узким ступенькам, которые вели непосредственно на крышу. У их подножия Холмс на секунду задержался и сжал ладонь мисс Форсайт.
— Вам будет лучше остаться здесь, — сказал он тихо.
Когда же он снова опустил руку в карман плаща, мне послышался щелчок взводимого курка, и я понял, что на этот раз Холмс тоже вооружен.
— Следуйте за мной, Уотсон! — сказал он.
Я стоял у него за спиной на узкой лестнице, пока он крайне осторожно открывал люк, заменявший дверь на крышу.
— Если вам дорога жизнь — ни звука! — прошептал он. — Как только увидите его, стреляйте.
— Да, но как же мы его там найдем?
В наши лица снова ударил холодный ветер. Мы стали осторожно перемещаться вперед по плоской крыше. Со всех сторон нас окружали трубы: высокие призрачные столбы каминных и целые скопления более мелких и приземистых, похожих на почерневшие от сажи горшки. Все это располагалось вокруг огромного свинцового купола, отливавшего серебром в свете луны. У дальнего конца крыши, там, где на фоне неба вырисовывался силуэт деревянного фронтона, какая-то темная фигура, казалось, присела на корточки у отдельно стоявшей и отчетливо различимой при луне трубы камина.
Внезапно синей вспышкой зажглась серная спичка, потом она загорелась ровным желтым пламенем, а всего через мгновение раздалось шипение бикфордова шнура и что-то загрохотало в трубе. Холмс бросился вперед, непрерывно петляя, чтобы обогнуть очередную трубу или парапет, желая настигнуть припадавшего к крыше человека, который теперь поспешно пятился назад.
— Стреляйте, Уотсон! Стреляйте же!
Наши револьверы разрядились синхронно. Я только успел увидеть, как бледное лицо Трепова резко повернулось в нашу сторону, прежде чем вся массивная труба в прямом смысле слова взлетела на воздух посреди мощного столба белого огня. Крыша качнулась у меня под ногами, и я помню только, как упал и несколько раз перекатился по ее покрытию, а над моей головой свистели мелкие осколки и пролетали целые куски кирпича, часть которых забарабанила по металлическому куполу.
Холмс вмиг вновь оказался на ногах.
— Вы ранены, Уотсон? — спросил он, задыхаясь.
— Лишь слегка контужен, — отозвался я. — Но как же нам повезло, что мы успели упасть! Иначе…
И я указал ему на снесенную верхушку и посеченную осколками поверхность располагавшейся рядом трубы.
Нам пришлось преодолеть всего несколько метров сквозь облако поднятой взрывом пылевой взвеси, прежде чем мы увидели человека, за которым охотились.
— Он уже предстал пред Высшим Судом, — сказал Холмс, разглядывая жутко изуродованное тело, распростертое на покрывавших крышу пластинах. — Наши с вами выстрелы задержали его ровно на секунду, но именно она и оказалась для него роковой. Он принял почти всю возвратную волну взрыва на себя.
Мой друг отвернулся.
— Пойдемте отсюда, — сказал он, и в его голосе послышалась горечь человека, преисполненного недовольства собой. — Мы оказались слишком медлительны, чтобы спасти жизнь нашего подопечного, и к тому же не сможем хотя бы отомстить за его гибель с помощью придуманного человечеством механизма правосудия.
Но вдруг выражение его лица резко переменилось, и он схватил меня за руку.
— Боже правый, Уотсон! — воскликнул он. — Одна-единственная труба заслонила нас и уберегла от смерти! А какое выражение использовала та женщина? «Расширение внутри»! Да, да, она говорила о дымоходе с расширением внутри! Скорее! Нам нельзя терять ни секунды!
Мы поспешно пробрались через люк в крыше и сбежали вниз по парадной лестнице. В дальнем конце вестибюля сквозь поднятую взрывом едкую хмарь можно было увидеть разнесенную в щепки дверь. Мгновением позже мы ворвались в спальню, которой пользовался великий князь. При виде открывшейся нам сцены Холмс не смог сдержать громкого стона.
Над великолепной работы камином зияла огромная дыра с рваными краями как раз в том месте, где из толстых слоев кирпича было сложено расширение дымохода. Огонь из очага взрывом разметало по комнате, и в воздухе стоял резкий запах тлеющей ткани ковра, занявшегося от раскаленных углей. Холмс метнулся куда-то прямо в клубы дыма, и мгновение спустя я увидел его склонившимся по другую сторону сильно поврежденного фортепиано.
— Поспешите сюда, Уотсон! — позвал Холмс. — Он еще дышит. И это как раз тот случай, где я бессилен и все целиком в ваших руках.
Но легко было только сказать. Всю оставшуюся часть ночи молодой князь находился на грани жизни и смерти, лежа в обшитой дубовыми панелями спальне, куда мы перенесли его. И все же, когда солнце поднялось над верхушками деревьев в парке, я с удовлетворением отметил, что бессознательное состояние моего пациента, вызванное взрывом, перешло в естественный глубокий сон.
— Его ранения поверхностны, — отметил я. — Однако сам по себе шок мог оказаться смертельным. Но теперь, когда он уже спит, я уверен, что его жизни больше ничто не угрожает. И, вне всякого сомнения, присутствие здесь мисс Селии Форсайт только поспособствует скорейшему выздоровлению.
— Если вам когда-нибудь придет в голову описать это дело, — сказал мне Холмс через несколько минут, когда мы уже прогуливались по слегка тронутой инеем траве парка, которая сверкала и искрилась освежающей красотой наступившего утра, — вам следует по совести воздать должное тем, кто этого заслужил в самой большой степени.
— Но разве не вы раскрыли это преступление?
— Разумеется, Уотсон. Однако же эта история имела благополучный конец исключительно потому, что наши предки в совершенстве владели строительным ремеслом. Только крепчайшая конструкция расширения в дымоходе, сложенном каменщиками двести лет назад, помешала взрыву снести голову с плеч нашему молодому человеку. Жизнь российского великого князя Алексея, как и репутацию мистера Шерлока Холмса с Бейкер-сгрит, спас тот исторический факт, что во времена добрейшего короля Якова каждый домовладелец стремился полностью обезопасить себя от возможных каверз со стороны злонамеренных соседей.
* * *
Из рассказа «Скандал в Богемии» (сборник «Приключения Шерлока Холмса»):
«Время от времени до меня доходили смутные сведения о расследованиях, которыми он занимался. В частности, о его поездке в Одессу по делу, связанному с гибелью Трепова».
— Мистер Холмс, та смерть была Божьей карой!
Мы слышали немало подобных утверждений в доме на Бейкер-стрит, однако на этот раз несколько настораживало то, что слова эти исходили от преподобного мистера Джеймса Эппли.
