Есть люди, которые не выносят определенных запахов, другие боятся холода или жары. Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились супруги, прожившие вместе не то двадцать шесть, не то двадцать семь лет. Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
– Я не могу привыкнуть к запаху моей жены.
А Трамбле не выносил шума. И потому, когда он в силу каких-то пока еще неясных обстоятельств получил возможность оставить работу в фирме «Куврэр и Бельшас» на шумной улице Сантье, он устроил себе пристанище здесь, на одной из самых пустынных набережных Парижа.
Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво покачивались на воде ряды сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем – и стоящие вдоль Сены маленькие двухэтажные домики, среди которых случайно затесалось несколько многоэтажных домов и бистро, где, казалось, никогда не бывает посетителей, и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе кур.
Открытие принадлежало папаше Ла Сериз, хромому оборванцу, квартировавшему под ближайшим мостом, как сам он не без высокопарности заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру.
Пока он ожидал приема, их явилось еще трое – разношерстная публика, но все такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз, типы, которых не встретишь нигде, кроме как на парижских набережных.
– Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса тут сижу… Их еще и не было… Так что награда мне причитается…
– Что еще за награда?
– А что, разве не дают награды?
Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
– Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут человек хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили…
– Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить.
И они начали спорить и торговаться: сто франков… пятьдесят… Сошлись на двадцати. Его взяли с собой. И вот они стоят перед побеленным известью двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
– Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон там, как раз где буксир… Тут и завязалось наше знакомство… Поначалу дела шли у него неважно. Но я ему помог: объяснял, давал советы. И славных же брал он потом плотичек, и можно сказать – на голый крючок! С моей помощью, конечно… В одиннадцать часов смотает, бывало, лески, свяжет удочки и отправляется домой… Так я и узнал, где он живет…
Мегрэ позвонил – на всякий случай, – и внутри дома гулко отозвался дребезжащий старенький звонок. Люка взялся за отмычки, и через минуту дверь была открыта.
– Я тут буду, неподалеку, – сказал папаша Ла Сериз, – в случае чего, вы меня позовите.
В первый момент им стало даже как-то не по себе: из дома на них пахнуло запустением, а между тем там слышался какой-то странный шорох. Не сразу можно было сообразить, что это летают в своих вольерах канарейки.
Вольеры стояли в двух комнатах нижнего этажа, сами же комнаты казались голыми, нежилыми, потому что, кроме клеток для птиц, ничего другого в них почти не было.
Голоса громко звучали в пустом помещении. Мегрэ и Люка ходили по комнатам, открывали двери, создавая неожиданные сквозняки, от которых в комнате, выходившей окнами на улицу, вздувались единственные во всем доме оконные занавески.
Сколько лет эти стены не оклеивались заново? Бумажные обои совершенно выцвели, и на них темными пятнами обозначались силуэты всевозможной мебели, стоявшей здесь в разное время, – следы, оставленные всеми, кто прежде жил в этих комнатах.
Люка с удивлением смотрел на комиссара, который раньше, чем приняться за дело, налил канарейкам свежей воды и насыпал в кормушки мелкого и блестящего желтого семени.
– Понимаешь, старина, здесь он по крайней мере мог побыть в тишине…
У одного из окон стояло плетеное ивовое кресло старинного фасона, был также стол, два – три разномастных стула и на полках – целая коллекция исторических и приключенческих романов.
В нижнем этаже помещалась металлическая кровать, застланная роскошным пуховым одеялом красного атласа, отливавшего на свету всеми цветами радуги – мечта какой-нибудь богатой крестьянки.
– Он здесь, пожалуй, не очень-то веселился, как по-вашему, начальник?
Кухня. Тарелки, стаканы, сковородка. Мегрэ принюхался: от сковородки пахло рыбой. В мусорном ящике, который не опорожнялся, наверно, несколько дней, лежали рыбьи кости и чешуя. В нише был аккуратно расставлен набор удочек.
– Вы не находите, что это забавно придумано, а?
Как видно, Трамбле понимал счастье по-своему. Тихие комнаты, куда кроме него никто не входил. Рыбная ловля на набережных Сены. У него было два складных стула, из которых один усовершенствованного образца, видимо, очень дорогой. В красивых клетках – певчие птицы. И книги, уйма книг в пестрых обложках: книги, которыми он мог наслаждаться в тишине и покое.
Но самым любопытным был контраст между бедностью всей обстановки и отдельными дорогими вещами. Среди удочек одна была импортная, английская, стоившая, по меньшей мере, несколько тысяч франков. В одном из ящиков единственного в доме комода лежала золотая зажигалка с выгравированными инициалами «М. Т.» и дорогой портсигар.
– Вы хоть что-нибудь здесь понимаете, начальник?
Да, Мегрэ, кажется, начал понимать. Особенно после того, как нашел несколько совершенно бесполезных вещей, вроде великолепного игрушечного электропоезда.
– Видишь ли, ему столько лет хотелось иметь такие вот вещи…
– Вы думаете, он этим поездом играл?
– Я бы не поручился, что нет… А тебе разве никогда не случалось покупать вещи, о которых ты мечтал в детстве?
Итак, Трамбле приходил сюда утром, как другие приходят на работу, и садился с удочкой напротив своего дома. Потом он возвращался на улицу Де-Дам ко второму завтраку, иногда, быть может, после того, как поел рыбы собственного улова.
Он ухаживал за своими канарейками. Читал. Читал, вероятно, целыми часами, сидя в плетеном кресле у окна. И кругом было тихо, никто не тормошил его, никто не кричал. Время от времени он ходил в кино, иногда вместе с дочерью. И однажды он купил ей золотые сережки.
– Как вы думаете, эти деньги, на которые он жил, он получил их в наследство или украл?
Мегрэ ничего не ответил. Он все ходил из комнаты в комнату и смотрел, а перед домом стоял на часах папаша Ла Сериз.
– Поезжай обратно на набережную Орфевр. Вели разослать запросы во все парижские банки: надо выяснить, не открывал ли у них Трамбле текущего счета, необходимо запросить также нотариальные и адвокатские конторы…
Однако он мало на это рассчитывал. Слишком уж осмотрителен был Трамбле, слишком крепко сидела в нем исконная крестьянская осторожность, чтобы он решился держать свои деньги в таком месте, где их могли обнаружить.
– Вы останетесь здесь?
– Да, я здесь пробуду, наверно, всю ночь… Послушай… Принеси мне бутербродов и две-три бутылки пива… И позвони жене, предупреди, что, возможно, я сегодня домой не приеду… Позаботься, чтобы газеты об этом доме пока ничего не писали.
– Если хотите, я вернусь составить вам компанию или пришлю кого-нибудь из инспекторов.
– Не стоит.
У него даже не было с собою оружия. К чему?
И потекли часы, очень похожие, должно быть, на те, что проводил в этом доме его хозяин. Мегрэ даже перелистал несколько книг из его своеобразной библиотеки. Почти все они были перечитаны по нескольку раз.
Потом он долго копался в удочках, ему казалось, что такому человеку, как Трамбле, удочки должны были представляться идеальным тайником.
– Две тысячи франков в месяц в течение семи лет…
Солидный капиталец. Не говоря уже о деньгах, которые он тратил лично на себя… Но где-нибудь да была же она запрятана, эта кубышка?
В восемь вечера, когда Мегрэ в поисках тайника принялся обследовать вольеры, у подъезда остановилось такси.
Это приехал Люка в сопровождении какой-то девицы, у которой было, видимо, очень неважное настроение.
– Я не знал, что делать, телефона здесь нет, – бригадир был несколько смущен. – В конце концов я решил, что лучше всего привезти ее к вам сюда. Это – любовница…
Рослая, крупная брюнетка с грубоватым, мучнистого цвета лицом. Настороженно глядя на комиссара, она процедила:
– Надеюсь, меня не собираются обвинить в том, что это я убила его?
– Входите, входите… – тихо сказал Мегрэ, – в этом доме вы, наверно, ориентируетесь лучше меня…
– Я?.. Впервые эту грязную дыру в глаза вижу… Пять минут назад я даже не знала, что она на свете существует… Да, воздух здесь не то чтобы очень.
У нее чувствительностью отличался нос, а не барабанные перепонки. И, садясь, она прежде всего смахнула пыль с предложенного ей стула.
IV. Четвертая жизнь Мориса Трамбле
Ольга-Жанна Мари Пауссонно, 29 лет, родом из Сен-Жорис-сюр-Изер, без определенных занятий, адрес: отель «Во Сежур», улица Лепик, Париж, 18-й округ.
