Ведьмы преследовали Эллери всю ночь, усмехаясь, тараторя, сидя на его груди и не давая дышать. Он знал, что это сон и что достаточно открыть глаза, и кошмар исчезнет. Но это было ему не под силу. Эллери стонал во сне и со стоном же наконец проснулся.
Он чувствовал себя усталым и замерзшим — несколько часов забытья не принесли облегчения. Бормоча себе под нос, Эллери натянул на себя одеяло и перевернулся на другой бок. Ведьмы перешептывались в углах комнаты. Он напряг слух, стараясь разобрать, что они говорят, вгляделся в темноту и понял свою ошибку. Его обманули мантии — это были не ведьмы, а члены Совета, переговаривающиеся вполголоса, с сомнением глядя на лист бумаги, который каждый держал в руке. Потом они началу передавать листы из рук в руки, и Эллери закричал.
— Дайте их мне! Вы сотрете отпечатки пальцев!
Поняв, что снова заснул и кричит вслух, он опять открыл глаза, встал и подошел к окну. Снаружи было серое утро. Эллери вспомнил, что произошло вчера и что должно произойти сегодня.
«А человеку великое зло от того…»[58]
Он оделся, сходил в общественную кухню за горячей водой, умылся, побрился и отправился в столовую. Первая смена уже завтракала — кто-то тихо переговаривался, а большинство сидели молча. При появлении Эллери все разговоры стихли.
Одни смотрели на него робко, а другие со страхом. Незнакомый человек и незнакомое преступление — не связаны ли они друг с другом? Но на некоторых лицах сиял восторг — разве не говорил Учитель, что прибытие Гостя было предсказано?
Однако никто не осмеливался заговорить с ним.
Эллери ел и пил то, что поставили перед ним, смутно сознавая, что это что-то горячее и сытное Потом он вернулся в свою комнату обдумать план действий.
Какое-то время Эллери что-то писал в записной книжке, затем отложил ее и вышел делать то, что должно быть сделано.
* * *
Эллери едва мог вспомнить время, когда его не поражало возвращение великих и знаменитых людей сквозь бездны Пространства и времени. В детстве это была ожившая римская статуя. Мистер Тобайас, преподававший ему гражданское право, мог быть братом-близнецом Сципиона Африканского. Отец О'Тул из католической церкви за углом, казалось, только вчера сбросил тогу Нерона. Изадор Розен, напарник инспектора Квина, когда оба были патрульными, был точной копией Юлия Цезаря.
Подобные ощущения возникали циклически — или, возможно, Эллери циклически это осознавал. Королева Виктория продавала ему билеты в кино. Мать Уистлера[59] сидела напротив него в автобусе. Бетховен доставлял белье из прачечной. Иван Грозный склонялся над стойкой бара, спрашивая: «Что будете пить?» Роберт Э. Ли[60] предлагал нарисовать его портрет за доллар на тротуаре Гринвич-Виллидж.
То же самое происходило и теперь. Уинстон Черчилль поставил перед ним овсянку (если это была овсянка) во время завтрака. Мария Дресслер[61] убрала пустую чашку. А сейчас перед ним сидел Бернард Шоу с крошками в бороде и объяснял, как он изготовляет гончарные изделия. У Эллери возникло странное ощущение, что он смотрит на гончарные круги и печи и наблюдает за автором «Профессии миссис Уоррен»[62], бросающим горсть соли в одну из печей, чтобы придать глянец обжигающимся там плиткам.
Эллери достал из кармана осколок, который нашел в санктуме.
— Вы не пользуетесь солью для этой пурпурной глазури?
— Нет, — ответил Гончар, похожий на Шоу. — Для кувшинов со свитками нужен другой процесс.
— Значит, это обломок такого кувшина?
Гончар кивнул. Улыбка, освещавшая его бородатое лицо, пока он говорил о своей работе, исчезла.
— Вчера разбился молитвенный кувшин. Они священны, ибо содержат достояние Вор'д и находятся в санктуме — запретной комнате в Доме Священного Собрания. В последний раз такой кувшин разбился в день землетрясения. Их никогда не бывает более четырех — два в санктуме и два запасных, упакованных в вату и солому. Их изготовляют не легко и не часто… Вчера один разбился. Возможно, для других земля не тряслась. Но она затряслась для меня, когда я увидел и услышал, и она продолжает трястись.
В мастерской Гончара было душно из-за горящей печи. «Как должен чувствовать себя человек, впервые столкнувшийся с убийством?» — думал Эллери.
— Значит, разбитый кувшин забрали из санктума?
— Да. — Неподалеку кто-то начал петь, но умолк после нескольких нот, словно внезапно вспомнив о чем-то. — Пришел Учитель и попросил у меня новый.
— Он объяснил почему?
Седые брови Гончара сдвинулись, а голос стал еще более глубоким.
— Учитель сказал мне, что наступило время великого бедствия. Я удивился, ибо не видел никаких признаков. Но когда он попросил у меня новый кувшин для свитков, я понял, что, если один из кувшинов разбился, это и есть признак. А потом, когда начались суета и крики, я узнал о гибели Кладовщика Сторикаи. Ведь каждый человек — сосуд Вор'д.
— А когда к вам приходил Учитель за новым кувшином? — спросил Эллери.
— Вчера во второй половине дня.
Как и все квинаниты, Гончар не указывал точное время. Но в его мастерской были старые деревянные часы с маятником и гирями (используемые, как объяснил Гончар, для расчета работы печей), а в его книге была отмечена просьба Учителя. Им удалось более-менее точно установить время визита Учители как половину пятого.
Через десять минут после убийства.
Когда Эллери собрался уходить, Гончар сказал ему:
— Я знал, что великое бедствие, которое было предсказано, произойдет при моей жизни, если я проживу отмеренный мне срок.
— Откуда вы об этом знали? — удивленно спросил Эллери.
Гончар указал на потолок рукой, испачканной глиной:
— Уже три года машины летают по небу все чаще и чаще. Разве это не знак великого бедствия, которое пало на Квинан?
— Это знак великого бедствия, которое пало на весь мир, — ответил Эллери.
Борода Гончара опустилась на широкую грудь.
— Да будет благословен Вор'д, — пробормотал он. — Во время бедствий и во время мира.
* * *
Запах опаленных копыт, с которым Эллери не сталкивался с детских лет, приветствовал его на следующей остановке вместе с более знакомым запахом свежих опилок. Юлиссис С. Грант только что подковал серую ослицу.
— Да будет благословен Вор'д, — поздоровался генерал Грант. — Я Плотник-Кузнец.
Он хлопнул ослицу по крупу, и она затрусила прочь. «Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего…»[63]
Эллери ответил на приветствие, и несколько секунд оба молчали. Подмастерье сложил кузнечные мехи и занялся другим делом. Огонь тускло мерцал в печи. Перевоплощенный Грант подобрал кусок дерева — дышло, догадался Эллери — и начал отделять от него металлическую деталь.
— Хотя мои руки заняты, — сказал он, — уши свободны.
— Вы делаете ключи?
Плотник-Кузнец выдержал паузу, чтобы подумать, и снова взялся за работу.
— Когда ключи нужны, я их делаю. Но они нужны редко, поскольку у нас мало замков. Замки есть в кормушках, так как некоторые из наших животных очень хитрые, открывают щеколды зубами и едят больше, чем им полезно.
— А что еще у вас запирают на ключ?
Оказалось — очень немногое. Небольшое количество изготовляемого в долине пороха для подрывов пней и скал (Плотник-Кузнец, кажется, понятия не имел, что порохом можно пользоваться для других целей) запирали от детей и животных. Вяленое мясо запирали от койотов, иногда забредающих в Квинан. Из жилых домов замыкали на ключ только дом слабоумного карлика, ухаживающего за кладбищем, по причине страхов, которые бедняга был не в состоянии объяснить. Но спорить с ним никто не хотел, да и вреда от этого не было никакого.
И конечно, санктум.
Мозолистые руки застыли, и Эллери показалось, что в глазах Плотника-Кузнеца блеснули слезы.
— Когда вы в последний раз делали ключ от санктума?
— Я никогда его не делал.
— Тогда кто…
— Ключ, который находится у Учителя, сделал Смуэль — он был Плотником-Кузнецом очень давно.
— А мог кто-нибудь изготовить ключ без вашего ведома? Скажем, под покровом ночи?
Плотник-Кузнец выпрямился и бросил в корзину кусок металла, который отделил от дышла.
— Гость, — вежливо произнес он, — я стал Плотником-Кузнецом благодаря своему опыту, но мастерская мне не принадлежит. Любой может приходить сюда и работать когда угодно. К тому же мои обязанности часто призывают меня в другие места долины. Ты спрашиваешь, мог ли ключ быть изготовлен без моего ведома. А я отвечаю: почему бы и нет? Почему я должен об этом знать?
Эллери вздохнул. Это был другой мир, с другой шкалой ценностей. Полинезийские дикари ужасались тому, что капитаны европейских судов подвергают порке своих матросов, которые без разрешения отправляются вплавь на берег, чтобы найти себе женщину, так как им это казалось вполне естественным. При этом они крали с кораблей все, что плохо лежало, и удивлялись возмущению, которое вызывало их воровство.
