А Шарлотта размышляла о Питте, который все еще возится и разбирается с пациентами доктора Шоу, ища хоть какие-то обрывки информации, которые могли оказаться настолько чудовищными, что уже привели к двум убийствам и могут привести еще к нескольким, пока сам Шоу не погибнет. Сама же она по-прежнему считала, что именно Клеменси была целью покушения, именно ей предназначалось погибнуть в огне того, первого пожара, а второй должен был просто скрыть первый, чтобы запутать следы. Случайным убийцей вполне мог оказаться один из наемных поджигателей, но, судя по всему, здесь убийца действовал по злому умыслу – тот, кто владел этими ужасными гниющими, разваливающимися домами на Лисбон-стрит, тот, кто опасался разоблачения и общественного осуждения и порицания, если бы Клеменси открыла его истинное лицо, чего она и добивалась в своей борьбе.
– Значит, мы не знаем, как выяснить, кто владеет этой компанией. – Шарлотта поставила чашку на стол и поглядела на Веспасию. – Но мистер Карлайл, я думаю, сумеет это узнать. Или же он знает людей, которые могут это сделать. Если нужно, можно даже кого-то нанять.
– Я поговорю с ним, – пообещала Веспасия. – Думаю, он согласится, что дело не терпит отлагательства. Его даже можно убедить отложить в сторону все другие дела и заняться этим.
Карлайл так и сделал и на следующий вечер доложил им о результатах, снова в гостиной Веспасии. Когда лакей ввел его туда, он выглядел встревоженным и даже несколько смущенным. Правда, обычное чувство юмора его не покинуло – в глазах, как всегда, блестел этакий огонек, – но лицо было спокойное и гладкое, как будто от удивления все морщины вокруг рта куда-то исчезли.
Сомерсет быстро и вежливо со всеми поздоровался и сел в указанное Веспасией кресло. Все уставились на него, понимая, что он принес чрезвычайно важные вести. Серо-голубые глаза Веспасии словно бросали ему вызов, требуя не увлекаться театральными эффектами. Предупреждения об осторожности были излишни.
– Можете рассказывать, – уведомила она его.
– Компания, которая владеет этими домами, в свою очередь принадлежит другой компании. – Карлайл рассказывал просто, ничего не приукрашивая, излагая одни лишь сухие факты и детали, необходимые, чтобы создать полную картину, и поглядывая на всех по очереди, включая Грейси, чтобы и та чувствовала себя полноправной участницей разговора. – Я связался с несколькими людьми, которые мне кое-чем обязаны или хотели бы заполучить мою поддержку в будущем, и сумел выяснить имена владельцев акций этой второй компании. Из них в живых остался только один – по сути дела, он один оставался в живых несколько последних лет. Даже тогда, когда эта компания была создана, – в 1873 году, на остатках еще одной такой же компании, а та, в свою очередь, на развалинах еще одной, созданной еще раньше, – даже тогда, в 1873 году остальные держатели ее акций либо выехали из страны на неопределенный срок, либо пребывали в таком возрасте и в таком состоянии здоровья, что утратили всякий интерес к ней.
Веспасия неотрывно смотрела на Сомерсета твердым, пронзительным взглядом, но он явно не замечал в своем рассказе ничего излишне драматического и продолжал тем же тоном.
– Этого единственного человека, который продолжал и все еще продолжает активно действовать и подписывать все необходимые документы, я успешно посетил. Это пожилая леди, незамужняя, и посему единственная владелица и хозяйка всего своего имущества, каким бы оно ни было; но она всего лишь посредница, лишь формальный держатель этих акций и не распоряжается ими. Ей вполне хватает собственных доходов, чтобы жить в полном комфорте, – правда, не в роскоши. Так что мне сразу стало понятно, как только я к ней явился, что основная часть этих поступлений – а сумма их доходит до нескольких тысяч в год – направляется куда-то еще, совсем другим лицам.
Джек поерзал в кресле, Эмили нетерпеливо вздохнула.
– Я сообщил ей, кто я такой. – Тут Карлайл слегка покраснел. – На нее это произвело сильное впечатление. В представлении данной леди правительство, особенно когда оно выступает в качестве инструмента Ее Величества в делах управления страной и народом, а также церковь – это две неизменные и непосредственные силы, действующие во имя добра.
Тут воображение Шарлотты высвободилось и пустилось вскачь.
– Не хотите ли вы сказать, что тот человек, от имени которого она выступает и действует, тоже член парламента, как и вы?
Веспасия замерла на месте.
Эмили нетерпеливо наклонилась вперед.
Джек с трудом перевел дыхание, а Шарлотта крепко стиснула руки на коленях.
Карлайл широко улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.
– Нет, но вы почти правы. Он является – вернее, являлся – весьма высокопоставленным представителем церкви. Это епископ Огастес Уорлингэм, вот кто!
Эмили охнула. Даже Веспасия издала чуть слышный вопль удивления.
– Что?! – недоверчиво воскликнула Шарлотта.
Вдруг она начала смеяться, немного истерично. Внутри у нее бушевали самые разные чувства – ощущение безумного, абсурдного, дикого юмора ситуации, черного, как обгоревшие развалины дома доктора Шоу. Она едва ли могла понять всю глубину того ужаса, который, должно быть, ощутила Клеменси, когда добралась до этой информации. Ведь она же, безусловно, до нее добралась, не так ли? Она нашла эту ничего толком не знающую, невинную старую леди, которая переправляла все суммы арендной платы за те трущобы, все эти доходы от несчастий и горестей истинным их владельцам, в сундуки ее собственной семьи, чтобы в доме епископа всегда было тепло и уютно, чтобы семья жила в богатстве и добре, могла закупать мясо и вино, которым наслаждались она сама и ее сестра, роскошную одежду, шелка и бархат, чтобы их обслуживали многочисленные слуги.
Ничего удивительного, что Клеменси истратила все свое наследство, по нескольку сотен всякий раз, не считаясь ни с чем, чтобы хоть как-то искупить причиненное людям зло.
Знал ли об этом Теофилиус? Знали ли Анжелина и Селеста? Знали ли они, откуда в семью поступают эти деньги, когда выпрашивали у жителей Хайгейта пожертвования на устройство витража в память епископа?
Шарлотта представила себе реакцию доктора Шоу, когда он узнает об этом. Он ведь, несомненно, однажды об этом узнает, не так ли? Это станет достоянием общественности, когда убийца Клеменси пойдет под суд. Но тут она заставила себя остановиться. Ведь если истинный владелец трущоб – епископ Уорлингэм – умер десять лет назад, а потом умер и Теофилиус, значит, эти доходы шли Клеменси, а также Пруденс, Анжелине и Селесте. Неужели это они убили собственную сестру и племянницу, чтобы сохранить эти доходы? Ведь Клеменси наверняка не делилась с ними своими открытиями, верно? Или все же поделилась?
Так или не так? Может, там разразилась ужасная ссора, и она, вполне возможно, рассказала им об истинной цене их благополучия и о том, что намерена бороться за принятие такого закона, который позволил бы раскрыть имена всех людей, таких как епископ, выставить их на публичный позор и поношение, чего они точно заслужили?
Да, подобное было вполне вероятно, что по крайней мере Селеста могла пойти на убийство, чтобы предотвратить подобный исход дела. Вся ее жизнь была посвящена заботам о епископе. Она осталась без мужа, отказала себе в праве иметь семью и детей, чтобы быть рядом с ним и исполнять любое его приказание, писать его письма, готовить его проповеди, искать нужные ссылки и цитаты, играть ему на рояле, читать ему вслух, когда у него уставали глаза, быть всегда его послушной и неоплачиваемой служанкой. Селеста принесла в жертву всю свою жизнь, свою волю, все ее желания поглотили его воля и капризы. Она, должно быть, целиком оправдывала такое положение дел – отец, по ее представлениям, был достоин такой жертвы, иначе ее собственную жизнь следует считать растраченной совершенно бездарно, выброшенной на помойку неизвестно для какой цели.
Возможно, Питт прав, все дело в самой семье.
Все смотрели на Шарлотту, видя по ее глазам, какие мысли галопом проносятся в ее голове, отмечали их тени на ее лице, замечали, как злость сменяется жалостью, а потом ужасающим пониманием.
– Епископ Огастес Уорлингэм, – повторил Сомерсет Карлайл, подчеркнуто четко произнося каждое слово. – Вся Лисбон-стрит принадлежала – при соблюдении весьма сложных и чрезвычайно запутанных мер секретности – нашему «доброму» епископу, а когда он умер, перешла по наследству Теофилиусу, Селесте и Анжелине. Полагаю, что он столь щедро распорядился в пользу своих дочерей, потому что те всю свою жизнь были ему преданными служанками и потому что, конечно же, после его смерти не могли иметь иных источников средств существования и никаких надежд – обоснованных или необоснованных – на то, что они в таком возрасте когда-нибудь выйдут замуж, да и сомнительно, захотят ли. Кстати, я ознакомился с его завещанием. Две трети наследства отходили Теофилиусу, оставшаяся треть плюс дом, который, конечно, стоит очень дорого, – сестрам. Этого, по его мнению, будет вполне достаточно для обеспеченного и комфортабельного существования до самого конца их жизни.
