Мастерсон вспыхнул и ничего не сказал. И это говорит Далглиш! Далглиш, которому настолько наплевать на личную жизнь его подчиненных, словно он даже не подозревает, что она у них есть; Далглиш, чей сарказм мог ранить так же сильно, как дубинка в руках другого человека. Доброта! А насколько добр он сам? Сколько из его замечательных успехов достигнуто с помощью доброты? Разумеется, он никогда не был груб. Он был слишком горд, слишком щепетилен, слишком сух, слишком — черт побери — безжалостен, чтобы опускаться до чего-то столь понятного, как прозаическая грубость. Столкнувшись со злом, он лишь морщил нос, а не топал ногой. Но доброта! Расскажи это своей бабушке.
Далглиш продолжал так, будто не сказал ничего особенного:
— Нам, конечно, придется еще раз встретиться с миссис Деттинджер. И надо будет записать показания. Как вы думаете, она говорила правду?
— Трудно сказать. Не представляю, зачем бы ей врать. Хотя она странная женщина и была не очень-то довольна мной в тот момент. Может быть, вводя нас в заблуждение, она испытывала своеобразное удовольствие. Могла, например, назвать кого-то из других подсудимых именем Гробел.
— И тогда та женщина, которую ее сын узнал в больнице, могла оказаться одной из подсудимых Фельзенхаймского процесса, одной из тех, кто еще жив или пропал без вести. Что именно сказал ей сын?
— В этом-то весь вопрос, сэр. Он явно дал ей понять, что эта немка, Ирмгард Гробел, работает в больнице Карпендара, но она не может вспомнить точно его слова. Ей кажется, что он сказал что-то вроде: «Какая странная это больница, ма: у них здесь старшей сестрой работает Гробел».
— Подразумевая, — подхватил Далглиш, — что это не та старшая сестра, которая ухаживала непосредственно за ним, иначе он, вероятно, так бы и сказал. Хотя, с другой стороны, он почти все время был без сознания, а до того, возможно, не видел сестру Брамфетт или не понял, что она в этом отделении главная. В его состоянии было не до тонкостей больничной иерархии. Судя по записям в его истории болезни, он почти все время был без сознания и бредил, что не внушает доверия к его показаниям. Как бы то ни было, его мать, кажется, сначала отнеслась к этой истории не очень серьезно. Она никому из больницы не рассказала об этом? Пирс, например?
— Говорит, что нет. Я думаю, в то время главной заботой миссис Деттинджер было забрать личные вещи сына и свидетельство о смерти и подать иск о получении страховки.
— Не слишком ли зло сказано, сержант?
— Ну… она платит почти две тысячи фунтов в год за уроки танцев, а ее капиталы подходят к концу. В школе Делару предпочитают плату вперед. Я выслушал все о ее финансовых делах, когда отвозил ее домой. Миссис Деттинджер не собиралась причинять никому никаких неприятностей. Но потом получила счет от мистера Кортни-Бриггза, и ей пришла мысль использовать историю, рассказанную сыном, чтобы получить скидку. И она ее получила. Пятьдесят фунтов.
— Из чего следует, что мистер Кортни-Бриггз либо оказался щедрее, чем мы предполагали, либо решил, что эти сведения стоят таких денег. Он заплатил ей сразу?
— Говорит, что нет. Сначала она зашла к нему в частную амбулаторию на Уимпол-стрит в среду вечером, двадцать первого января. Но в тот раз она не добилась больших результатов и потому позвонила ему в прошлую субботу утром. Секретарша сказала ей, что мистер Кортни-Бриггз уехал за границу. Она намеревалась позвонить еще раз в понедельник, но тут с первой почтой пришел чек на пятьдесят фунтов. Никакого письма, никаких объяснений, только благодарственная карточка с его именем. Но она поняла все, что он хотел сказать.
— Значит, в прошлую субботу он ездил за границу. Интересно — куда? В Германию? Во всяком случае, это надо проверить.
— Все это звучит как-то неправдоподобно, сэр, — сказал Мастерсон. — И, в общем, совсем не вписывается.
— Согласен. Мы вполне уверены насчет личности убийцы. Логически все факты указывают на одного человека. И, как вы уже сказали, эти новые сведения совсем не вписываются в общую картину. Такое всегда сбивает с толку: ползаешь по грязи в поисках недостающего кусочка головоломки, а потом выясняется, что он из другого ребуса.
— Значит, вы считаете, что это не относится к делу, сэр? Не хотелось бы думать, что мои старания в течение целого вечера с миссис Деттинджер были напрасны.
— Да нет же, относится. Очень даже относится. И мы нашли некоторое подтверждение имеющимся фактам. Мы разыскали пропавшую библиотечную книгу. Здесь очень помогла Вестминстерская библиотека. В свой выходной — это был четверг, восьмое января — после обеда мисс Пирс пошла в Марилебонское отделение библиотеки и спросила, есть ли у них книга о судебных процессах над немецкими военными преступниками. Она сказала, что ее интересует процесс, проходивший в Фельзенхайме в ноябре 1945 года. Они не смогли ничего найти у себя в хранилище, но сказали, что сделают запрос в другие лондонские библиотеки, и предложили ей дня через два зайти еще раз или позвонить. Она позвонила в субботу утром. Они сказали, что нашли книгу, в которой описывается Фельзенхаймский процесс в числе прочих, и она зашла за книгой в тот же день к вечеру. Каждый раз она представлялась как Джозефин Фаллон и предъявляла ее читательский билет и карточку. Конечно, в обычной ситуации они не обратили бы внимания на имя и адрес. И сделали это только потому, что пришлось специально заказывать книгу в другой библиотеке.
— А книга была возвращена, сэр?
— Да, только анонимно, и они не могут сказать точно, когда именно. Возможно, это случилось в среду после смерти Пирс. Кто-то оставил ее на тележке с документальной литературой. Когда библиотекарша пошла, чтобы положить на тележку партию возвращенных книг, она увидела эту книгу и отнесла к столику выдачи, чтобы зарегистрировать и отложить для возврата в ту библиотеку, откуда ее брали. Никто не видел, кто именно ее принес. В этой библиотеке бывает особенно много народу, а доступ к полкам свободный. Люди приходят не только, чтобы вернуть книги, и не каждый подходит к столику выдачи. Так что довольно просто было бы пронести книгу в корзинке или кармане и потом незаметно положить ее среди прочих на тележку. Библиотекарша, которая обнаружила книгу, дежурила на выдаче большую часть дня, а младшая сотрудница относила книги к тележке. Девушка не справлялась с работой, и тогда библиотекарша пошла ей помочь. И сразу заметила эту книгу. Это было примерно в половине пятого. Но книгу могли положить туда в любое время.
— Есть отпечатки пальцев, сэр?
— Ничего существенного. Несколько расплывчатых пятен. Она перебывала в руках множества библиотечных работников и Бог знает скольких читателей. А что вы хотите? Они же не знали, что книга является уликой в расследовании убийства. Но в ней есть кое-что и интересное. Взгляните.
Он открыл ящик стола и вытащил толстую книгу в темно-синем матерчатом переплете с вытисненным на корешке библиотечным номером. Мастерсон взял ее и положил на стол. Потом сел и осторожно, не спеша раскрыл. Это было тщательно документированное и беспристрастное описание различных судебных процессов над военными преступниками, проводившихся в Германии с 1945 года, сделанное королевским адвокатом, входившим когда-то в штат главного военного прокурора. В книге было лишь несколько иллюстраций, и только две из них относились к Фельзенхаймскому процессу. На одной был изображен общий вид зала суда, где на скамье подсудимых неясно вырисовывалась фигура врача, а на другой была фотография коменданта лагеря.
— Здесь упоминается Мартин Деттинджер, правда, мельком, — сказал Далглиш. — Во время войны он служил в Уилтширской легкой пехоте, а в ноябре 1945 года был назначен членом военной комиссии, созданной в Западной Германии для разбирательства по обвинению в военных преступлениях четырех мужчин и одной женщины. Такие комиссии были образованы по Особому военному распоряжению от июля 45-го, и эта комиссия состояла из председателя — бригадира Гренадерского гвардейского полка, четырех офицеров, среди которых был и Деттинджер, и военного прокурора, назначенного главным военным прокурором. Как я уже сказал, их задачей было судить пять человек, которые будто бы — вы найдете обвинительный акт на странице 127, — «действуя сообща и преследуя общую цель, а также действуя за и от имени тогдашнего германского рейха, примерно 3 сентября 1944 года сознательно, преднамеренно и преступно оказывали пособничество, подстрекали и участвовали в умерщвлении 31 человека польской и русской национальности».
Мастерсона не удивило то, что Далглиш был способен процитировать обвинительный акт слово в слово. Такая способность точно и четко запоминать и представлять данные была чисто профессиональным приемом. Далглиш владел им лучше многих других, и если уж он захотел поупражняться, то вряд ли сержанту следовало прерывать его. Мастерсон промолчал. Он заметил, что старший инспектор взял большой серый камень правильной яйцевидной формы и медленно поворачивал в пальцах. Вероятно, камень попался ему на глаза в парке, и он взял его, чтобы использовать в качестве пресс-папье. Сегодня утром этого камня на столе точно не было. Усталый, измученный голос продолжал:
