Отправив свои не совсем откровенные письма, я была слишком взволнована и чувствовала потребность отвлечься от этого дела. Восемь или девять дней нужно было ждать телеграмму из Нью-Йорка, а потому я, простившись со своим добрым, неоценимым Бенджамином, отправилась в деревню к своему дяде, Старкуатеру. Моя поездка в Испанию примирила меня с моими почтенными родными, мы обменялись дружескими письмами, и я обещала им при первой возможности приехать к ним погостить.
Я жила спокойно и счастливо (относительно) в доме моего детства. Я посетила те места, где мы впервые встретились с Юстасом. Я снова гуляла по лугам и рощам, где мы так часто беседовали обо всем, что тревожило нас, и мигом забывались в горячем поцелуе. Как странно и печально изменилась наша жизнь с того времени! Как неопределенно было теперь наше будущее!
Жизнь среди воспоминаний хорошо действовала на мою душу. Я с горечью укоряла себя за то, что не написала Юстасу всей правды. Почему я не оставила свои надежды и интересы! Он на моем месте не колебался бы. Его первая мысль была о жене.
Я провела у своих родных две недели, не получив никаких известий от Плеймора. Когда же прибыло от него письмо, оно невыразимо разочаровало меня. Телеграмма из Нью-Йорка извещала нас, что дочь гленинчского сторожа и ее муж оставили Нью-Йорк, а потому наш агент разыскивает их в других местах.
Ничего более не оставалось делать, как терпеливо ждать более благоприятных известий. Я осталась в доме пастора по совету мистера Плеймора, чтобы в случае необходимости удобнее было приехать в Эдинбург лично переговорить с ним. Прошло три недели нетерпеливых ожиданий, прежде чем я получила второе письмо. На этот раз трудно было определить, хорошие или дурные получила я вести, так они были поразительны! Даже мистер Плеймор был изумлен. Вот странные слова (лаконичные, конечно, ради экономии) телеграммы из Америки: «Разройте мусорную кучу в Гленинче».
Письмо мистера Плеймора, в которое была вложена телеграмма, не заключало в себе уже прежней уверенности в успехе нашего дела.
«Телеграмма означает, — писал он, — что обрывки разорванного письма были вместе со всяким сором выброшены в мусорную кучу. С того времени прошло три года, сор и зола, выбрасываемые постоянно, все более и более заваливали драгоценные обрывки. Если бы нам удалось разыскать их, то можно ли надеяться, что после такого продолжительного времени сохранились в целости написанные слева. Я был бы рад, если бы вы со следующей же почтой уведомили меня, как вы смотрите на это дело. Если б вы вздумали приехать в Эдинбург, чтобы лично переговорить со мною, то, конечно, сэкономили бы уйму времени. Пока вы живете у доктора Старкуатера, вам не трудно приехать сюда, это так близко. Подумайте об этом».
Выезд моей свекрови и мужа из Испании так долго откладывался по предписаниям доктора, что в настоящее время, судя по последнему письму мистрис Маколан, полученному мною дня три или четыре тому назад, они, возможно, находятся в Бордо. Здесь они должны отдохнуть и потом смогут приехать в Англию раньше, чем придет письмо нашего агента из Америки. При таком положения дела я не успевала повидаться с адвокатом в Эдинбурге и встретить моего мужа в Лондоне. Я сочла за лучшее искренне объяснить мистеру Плеймору, что не могу располагать своим временем, и просила адресовать следующее письмо к Бенджамину.
Написав это своему любезному советнику, я прибавила только несколько слов по поводу разорванного письма.
В последние годы жизни моего отца я путешествовала с ним по Италии и в музее Неаполя видела необыкновенные памятники древних времен, откопанные в Помпее. Чтобы ободрить мистера Плеймора, я напомнила ему, что извержение, засыпавшее город, было более тысячи шестисот лет тому назад, а между тем невредимо сохранились такие тленные предметы, как солома, в которую была уложена глиняная посуда, живопись на стенах домов, старинные бумаги, засыпанные золой. Если подобные открытия были сделаны после шестнадцати веков, то почему же не могли мы надеяться, что клочки письма сохранились под слоем сора и золы в продолжение трех лет? Рассчитывая на то, что нам удастся (что было очень сомнительно) отыскать остатки письма, я была вполне уверена, что можно будет разобрать написанные слова. Скопление мусора, о котором так сожалел Плеймор, по моему мнению, должно было предохранять письмо от дождя и сырости. Этим замечанием я закончила свое письмо, и благодаря моей опытности, приобретенной во время путешествия по континенту, я могла научить кое-чему доброго верного адвоката.
Прошел еще день, и он не принес мне никаких известий о путешественниках.
Я начинала тревожиться и, сделав нужные приготовления к поездке, решилась на следующее утро выехать в Лондон, если до тех пор не услышу ничего нового. Но я получила письмо от своей свекрови, которое еще более убедило меня в правильности моего намерения и прибавило еще одну замечательную дату в моем семейном календаре.
Юстас с матерью доехали до Парижа, но здесь случилась с ними новая беда. Утомление от путешествия и возбужденное состояние от предстоявшего со мною свидания были не по силам моему мужу. Он с трудом добрался до Парижа и здесь снова слег в постель. Доктора не опасались за его жизнь, но ему нужен был полный покой на некоторое время.
«Теперь вам следует, Валерия, поддержать и успокоить Юстаса, — писала мистрис Маколан. — Не подумайте, чтобы он осуждал вас за то, что вы оставили Испанию, как только доктор объявил жизнь его вне опасности. «Я покинул ее, — сказал он, когда мы в первый раз заговорили об этом, — а потому моя жена вправе ожидать, чтобы я сам вернулся к ней». Это были его первые слова, моя милая, и он сделал все, что мог, чтобы исполнить свой долг. Лежа беспомощный в постели, он просит вас приехать к нему. Я, кажется, достаточно знаю вас, чтобы быть уверенной, что вы исполните его желание, и мне остается только прибавить одно слово предостережения. Избегайте в разговоре с ним малейшего напоминания не только о процессе (это вы сами понимаете), но и о гленинчском доме. Его нервное расстройство так велико, что я не решилась бы просить вас приехать к нему, если бы не узнала из вашего последнего письма, что ваши свидания с Декстером прекратились. Поверите ли, ужас и отвращение его ко всему, напоминающему прошлое, так велики, что он просил моего согласия продать Гленинч».
Так писала мать Юстаса. Но не вполне уверенная в силе своих убеждений, она вложила в свое письмо две строчки, написанные еще не окрепшей рукой моего дорогого мужа: «Я слишком слаб, чтобы ехать далее, Валерия. Не простишь ли ты меня и не приедешь ли сама?» Кроме этих слов было еще что-то написано карандашом, но разобрать это было невозможно. Силы, как видно, изменили ему.
Я тотчас же решилась отказаться от дальнейших розысков разорванного письма. Я хотела иметь право чистосердечно сказать Юстасу: «Я принесла жертву для твоего спокойствия, я покорилась ради своего мужа в ту самую минуту, когда покориться было всего труднее».
Причина, заставившая меня вернуться в Англию, когда я впервые узнала, что скоро стану матерью, возникла в моей голове в ту минуту, когда я пришла к этому решению. Но я думала, что спокойствие моего мужа — самое главное и, делая эту уступку, надеялась еще настоять на своем. Юстас, узнав, что скоро будет отцом, мог считать своим долгом доказать свою невиновность ради своего ребенка.
В то же утро я снова написала мистеру Плеймору, откровенно описала ему свое положение и отказалась навсегда от раскрытия тайны, погребенной в гленинчской мусорной куче.
Глава XXIII. НАШ НОВЫЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Я должна сознаться, что совершила путешествие в Лондон далеко не в радостном расположении духа. Нелегко было отказаться от своей цели, из-за которой я так много выстрадала, и в такое время, когда надежды мои, казалось, были так близки к осуществлению, но я все это принесла в жертву обязанностям жены. Но как бы то ни было, я, если б и могла, не взяла бы назад письмо свое к мистеру Плеймору. «Все кончено и кончено хорошо, — думала я про себя. — День, когда мой муж впервые поцелует меня, окончательно примирит меня с моим положением».
Я рассчитывала прибыть в Лондон к поезду, отправляющемуся ночью в Париж. Но мы замешкались в пути, и мне пришлось переночевать в доме Бенджамина в ожидании утреннего поезда.
Я не успела уведомить старого своего друга о перемене моих планов, и мой приезд очень удивил его. Я нашла его в библиотеке, ярко освещенной лампами и свечами, он был погружен в изучение разорванных бумажек.
— Чем это вы занимаетесь? — поинтересовалась я. Бенджамин покраснел, я чуть было не сказала «как молодая девушка», но в наш век молодые девушки не краснеют более.
