Валентина почувствовала в голосе мужа грустные нотки, хотя он и старался говорить спокойно. Но, видимо, не удалось. И тогда она спросила про здоровье и что говорят врачи. Он скупо ответил: «Выхаживают меня, обещают вернуть к тебе в лучшей форме».
Валентина посмеялась: «Я на лучшую не рассчитываю. Мне и нормальной хватит».
В санаторий Старбеев возвращался не спеша. Любовался осенней игрой красок. Он посидел на пеньке у озерка, поводил хлыстиком по тихой воде, покидал в нее лежалые шишки, как в детстве камешки в реку, и считал, сколько блинов расходится. Больше девяти не выходило.
Старбеев появился в столовой, когда обед уже кончился.
Официантка сказала, что его соседи по столу просили зайти в палату Максимова.
Он поднялся на четвертый этаж, вошел в комнату и был удивлен необычной сервировкой стола и далеко не санаторным меню.
— По какому поводу застолье? — спросил Старбеев.
Судья Паршин, блеснув лысиной, кивнул в сторону улыбающегося Максимова и тоном опытного тамады провозгласил:
— Имеем честь праздновать тридцатилетие Михал Михалыча. К чему и вас призываем… Прошу! Позвольте, — продолжил Паршин, — представить Михал Михалыча, поскольку вы, Павел Петрович, не слышали ранее сказанного… Так вот, по порядку. Машинист электровоза. Женат. Сыну шесть лет… Член партии. Не был. Не состоял. Не привлекался. Нет. Имеет… Орден Трудового Красного Знамени. Заочник технологического института… Теперь ваше слово, пожалуйста! — Паршин, довольный экспромтом, улыбался.
— От души поздравляю, Михаил, — сказал Старбеев. — Счастья вам, благополучия. Хочу пожелать, чтобы в вашей санаторной карте всегда значилось: нет, не имеет, не обнаружено…
Все чокнулись, выпили. Поговорили о прелестях осени.
Неутомимый Паршин заметил задумчивый взгляд Максимова и, легонько постучав вилкой по тарелке, сказал:
— Как-то прочел я такие слова: «В трудное время не уходи в себя. Там тебя легче всего найти». Михал Михалыч, вернитесь к нам.
— Да здесь я, здесь, — отозвался он. — Правда, такой праздник без семьи как зима без снега. Работа у меня такая — все время в дороге. Дома бываю мало. Рейс за рейсом, всегда в пути. Забот много. Но, поверьте, одна дума все пересиливает. Станция отправления. Все с ней связано. Все начала от нее. Тут ты свой семафор открываешь. Вот и мчусь я на своем коньке-горбунке и всегда на свою станцию в уме оглядываюсь: не сбился ли с дороги, не изменил ли ей? Давайте выпьем за верность ей…
Слушая Максимова, Старбеев поймал себя на том, что думает о недавней беседе с токарем Мягковым. Чем-то Максимов напоминал его. Портретного сходства он не улавливал. Но почему-то неотвязно возникала мысль об их схожести. Что за напасть такая, серчал Старбеев, силясь понять причину столь неожиданного вывода. Но ответа не находил. И уже потом, после застолья, когда Старбеев пошел бродить по лесу, он припомнил слова Максимова о станции отправления. Вот оно что! Ведь это их биографии схожи. После ПТУ Мягков пришел на завод. И как-то невзначай сказал Старбееву: «Прислали меня по направлению, а остаться смогу по приказу души. Так что буду ее готовить». Старбеев тогда ответил: «Разное слышал, а такое впервые. Хорошо начинаешь».
Стлрбеев порадовался разгадке. И с еще большей убежденностью решил, что правильно поступил, предложив Мягкову стать первым, кто будет осваивать новый агрегат. А то, что размышляет, не дает согласия, понять можно. Значит, готовит душу. Чует сердце, верного человека нашел. Не отступлю!
С той минуты, когда Старбеев вынул из шкафа чемодан и стал укладывать вещи, время побежало быстрее. Спроси кто, почему заторопился в дорогу, не смог бы ответить. Были еще сутки санаторной жизни.
Вчера вечером он жестко выдохнул: «Пора!» Пожалуй, в этом слове вместилось все, что будоражило, потянуло домой и невысказанно обещало ту жизнь, которая была ему нужна.
Журин, вернувшись из кино, застал Старбеева, когда тот укладывал вещи.
— Надоело?
— Пора, — ответил Старбеев, пожалев, что не управился до его прихода. — Все ближе к дому. — Старбеев, застегнув чемодан, сел на диванчик.
Журин выпил стакан кефира и осторожно повел разговор, продуманный и важный.
— Пополнение музея новыми документами, реликвиями Отечественной войны всегда для нас праздник, — сказал Журин и подошел к Старбееву. — Я осмелюсь просить в дар музею ваше письмо. К тому же и вторая просьба… Может, сохранились ваши фотографии военных лет? Мы поместим их рядом с письмом. — Преодолев деловую монотонность голоса, Журин заговорил увлеченно, четко представляя стенд, где все будет достойно оформлено. — Хорошо бы поместить короткую справку о вашей работе на заводе. Вы расскажете, я запишу.
Просьба Журина застала Старбеева врасплох.
Он не ожидал, что его личное письмо вызовет такой интерес и станет необходимым экспонатом для музея.
Старбеев вспомнил о письме лишь на минуту, потому что в следующий момент он уже увидел себя идущим по пояс в воде…
Взвод младшего лейтенанта Карпухина держал оборону на крутом пригорке обрывистого берега. Сонно текла обмелевшая речушка, огибая выступ пригорка, обнажая бугристые песчаные островки. Лишь в пору весеннего разлива речушка богатела водой, дерзко захватывая левобережную низину.
Теперь там были фашисты.
Затишье длилось более двух недель, хотя вражеские самолеты не прекращали бомбить наши позиции.
Бойцы, измотанные в боях, прикидывали, когда же оборвется зыбкая тишь. Разнесся слух, что на правом фланге в хозяйство Ракитина подошло подкрепление: в лесу расположились «катюши», и по ночам снуют машины, подвозят снаряды. А вчера и на их участок прибыло артиллерийское подразделение и стало спешно готовить огневые позиции. Так что, по расчетам окопных стратегов, наши задумали перехитрить противника, нанести внезапный удар.
Старший сержант Старбеев шел к командиру роты по срочному вызову. У землянки командира, где вокруг рос молодой дубняк, он полюбовался живой красотой. Война отпустила ей короткий срок — до первого обстрела.
Доложив о прибытии, Старбеев ждал приказаний командира роты, но к нему обратился неизвестный майор со шрамом на левой щеке, подозвал к треногому столу. Вместо четвертой ножки стол был подперт ящиком. Свет керосиновой лампы скупо высвечивал лица командиров, склонившихся над картой-трехверсткой.
Старбеев встал рядом с командиром взвода Карпухиным, пытаясь понять, кто же этот майор и почему здесь распоряжается он, а не командир роты, хозяин землянки. Он хотел спросить Карпухина, но майор, погасив папиросу, сказал:
— Продолжим работу… Взвод Карпухина, усиленный дополнительными огневыми средствами, переходит линию фронта. Задача взвода: вклиниться в расположение противника на возможно большую глубину и удерживать плацдарм в течение четырех часов. Стало быть, до одиннадцати утра. Затем взвод отходит на исходную позицию. Ясно?
— Так точно, товарищ майор! — ответил Карпухин.
— Взвод выступает в семь ноль-ноль. Предварительно будет совершен артналет по цели вашего продвижения. Отвлекающий маневр — в этом особенность операции… — И, посмотрев прямо в лицо Старбеева, майор сказал: — И вы, помощник командира взвода, запоминайте каждую букву приказа… Всякое может случиться. Пожалуй, все. Ясно?
— Так точно, товарищ майор, — дружно ответили Карпухин и Старбеев.
Они вышли из землянки, закурили. Старбеев спросил:
— А кто этот майор?
— Из штаба полка, — ответил Карпухин.
— Здорово его покорежило. От уха до подбородка.
— Батальоном командовал. Три месяца в госпитале провалялся.
— Я удивился, когда меня вызвали. Прибежал Хрупов, докладывает: «Срочно к командиру роты!» Подумал, что случилось… Теперь ясно. Серьезную кашу заваривают.
Карпухин усмехнулся.
— А ты позвони начальнику штаба дивизии, поинтересуйся насчет каши. — Он вынул платок, вытер потный лоб. Было жарко, безветренно. — Кстати, о каше. Не забудь сказать повару, чтоб людей накормил, не жадничал. И фляжки проверь.
В шесть часов сорок пять минут взвод спустился с крутого обрыва к кромке речушки. Вокруг было тихо. Бойцы мысленно поторапливали начало артналета.
Небо, расколотое огнем и грохотом залпов, потеряло свою ясную синеву.
— Пошли! — скомандовал Карпухин. — За мной!
Взвод шагнул в воду. Сперва двигались кучно, затем растянулись в линейку. Рядом со Старбеевым шел Хрупов, шумно посапывая, озираясь по сторонам. Каска сдвинулась на затылок, открыв его продолговатое землистое лицо.
— Ты потише фукай, немцев напугаешь, — буркнул Старбеев.
Тот кивнул и отдалился от старшего сержанта.
Впереди вытягивались языки пожаров, запахло гарью.
Первым речку перешел Карпухин. Быстро подтянулись бойцы.
