В окне фермы — простой красноватый прямоугольник — горел свет.
Вдруг, словно выстрел, раздался странный хриплый крик, крик страха, нервного напряжения, крик, предшествующий рыданиям.
Закрыв лицо руками, прижавшись к дереву в поисках защиты, Корнелиус плакал.
Бетье выжидающе смотрела на Мегрэ. Она была в пальто — комиссар успел заметить, что оно наброшено поверх ночной рубашки, — и в тапочках на босу ногу.
— Не обращайте внимания…
Предельно спокойная, она бросила на Корнелиуса взгляд полный упрека и нетерпения.
Юноша повернулся к ним спиной, пытаясь взять себя в руки, но безуспешно. Ему было стыдно за свою слабость.
— Он нервничает. Он думает…
— Что он думает?
— Что его хотят обвинить.
Оставаясь в сторонке, молодой человек вытирал глаза.
Дай ему волю, и он удрал бы отсюда со всех ног!
— Я еще никого не обвинял, — возразил Мегрэ.
— Правда?
И, обращаясь к своему дружку, она заговорила по-голландски. Мегрэ показалось, что он понимает или, скорее, угадывает ее слова:
— Вот видишь, комиссар тебя не обвиняет. Успокойся.
Что за ребячество!
Внезапно она замолчала. Замерла, прислушиваясь.
Мегрэ не сразу сообразил, что ее так насторожило; лишь несколько секунд спустя он тоже различил какие-то звуки со стороны фермы.
Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Корнелиуса к жизни: встревоженный, нервный, он вглядывался в темноту.
— Вы слышали? — прошептала Бетье.
С мужеством молодого петушка Корнеулис сделал движение навстречу опасности. Он громко дышал. Но было поздно: неприятель оказался намного ближе, чем ожидалось.
Совсем рядом возникла фигура, узнать которую не составляло труда: фермер Ливенс в шлепанцах.
— Бетье! — позвал он.
Девушка не ответила. Он позвал снова, и она робко отозвалась:
— Ya!
Ливенс прошел мимо Корнелиуса, сделав вид, что не замечает его, и остановился перед Мегрэ. Взгляд его был суров, ноздри дрожали от гнева. Он еле сдерживался. Повернувшись к дочери, он что-то сказал ей резким, приглушенным голосом.
Две-три фразы. Она молчала, опустив голову. Тогда он приказным тоном повторил эти фразы несколько раз. Бетье пробормотала по-французски:
— Он требует, чтобы я вам сказала…
Отец внимательно следил за ней, пытаясь догадаться, точно ли она переводит:
— Что в Голландии полицейские не назначают девушкам свидания ночью, в деревне.
Мегрэ покраснел, что случалось с ним чрезвычайно редко. В висках у него стучала кровь — настолько глупым, злонамеренным было обвинение. К тому же здесь, в тени деревьев, беспокойно озираясь, притаился Корнелиус. И отец должен был знать, что Бетье вышла к нему! А потом?
Что ответить? Как объясниться?
Впрочем, ответа от него и не ждали. Фермер пощелкал пальцами, как подзывают собаку, жестом приказал дочери идти. Девушка еще колебалась. Она повернулась к Мегрэ, не осмеливаясь взглянуть на своего возлюбленного, и наконец пошла впереди отца.
Корнелиус не шелохнулся. Он, правда, сделал попытку обратить на себя внимание проходящего мимо фермера, но в последний момент передумал. Отец и дочь ушли, и вскоре на ферме хлопнула дверь.
Мегрэ был так поглощен этой сценой, что совсем забыл, смолкли или нет во время нее лягушки. Сейчас во всяком случае их хор стал оглушительным.
— Вы говорите по-французски?
Молчание.
— Вы говорите по-французски?
— Немного.
Корнелиус с ненавистью смотрел на Мегрэ, отвечал сквозь зубы и всем своим видом подчеркивал недружелюбие, избрав его формой защиты.
— Чего вы боитесь?
Слезы брызнули снова, но уже без рыданий. Корнелиус долго сморкался. У него дрожали руки. Казалось, он был на грани нового кризиса.
— Вы действительно боитесь, что вас обвинят в убийстве вашего преподавателя?
И Мегрэ сердито добавил:
— Идем!
Комиссар подтолкнул его в сторону города, и они пошли. Мегрэ долго говорил, чувствуя, что половина слов не доходит до спутника.
— Вы боитесь за себя?
Мальчишка! Худенькое, бледное лицо с неопределившимися чертами, узенькие плечи в облегающей форме, фуражка воспитанника мореходного училища. Мальчишка, наряженный моряком. Весь его облик выражал недоверие, и если бы Мегрэ говорил громко, Корнелиус наверняка поднял бы руки, защищаясь от ударов.
Черная нарукавная повязка привносила во все жесткую безжалостную нотку — лишь месяц назад мальчишка узнал о смерти матери в Индонезии. Это могло произойти вечером, когда он в Делфзейле от души веселился или даже в день ежегодного бала в училище.
Что ждет его через два года, когда он, став третьим помощником, вернется домой? Поведет ли его отец на еще свежую могилу или познакомит с другой женщиной, обосновавшейся в доме?
И жизнь пойдет своим чередом: вахты, стоянки, Ява — Роттердам, Роттердам — Ява, два дня здесь, пять часов там.
— Где вы находились в момент убийства преподавателя?
Раздался всхлип, страшный, мучительный. Мальчишка в белых перчатках схватил Мегрэ за лацканы пиджака конвульсивно дрожащими руками.
— Неправда! Неправда! — твердил он. — Nein![10] Вы не понимать! Не… нет… неправда!..
Они снова наткнулись на белый луч маяка. Свет ослепил их, вырезал в ночи фигуры, подчеркнул детали.
— Где вы были?
— Там…
Там — это дом Попинги, канал, который он взял за привычку переходить, прыгая с бревна на бревно.
Существенная подробность. Попинга умер без пяти двенадцать. Корнелиус возвратился к себе в училище в начале первого.
Чтобы добраться до училища обычным путем, через город, требовалось около получаса; преодолевая капал, как он, — только шесть-семь минут.
Тяжело и медленно Мегрэ шел рядом с молодым человеком, дрожащим как осенний лист, и когда время от времени раздавался крик осла, Корнелиус дергался с головы до ног, словно собираясь пуститься наутек.
— Вы любите Бетье?
Молчание.
— Вы видели, что она вернулась, после того как ваш преподаватель проводил ее?
— Это неправда! Неправда! Неправда!
Мегрэ был готов дать ему хорошего тумака, чтобы успокоить, но посмотрел на юношу снисходительно, даже ласково.
— Вы встречались с Бетье каждый день?
Снова молчание.
— Когда вы должны возвращаться в училище?
— В десять часов… Без увольнительной, когда я ходил к Попинге, я мочь…
— Возвратиться позже! Значит, сегодня не тот случай?
Они были на берегу канала, как раз там, где его перешел Корнелиус. Совершенно спокойно Мегрэ направился к бревнам, ступил на одно из них и чуть не упал в воду — у него не было навыка да еще бревно повернулось под ногой.
Корнелиус колебался.
— Смелее, скоро десять.
Парень удивился. Вероятно, он был готов к тому, что больше никогда не увидит училища, что будет арестован, брошен в тюрьму.
И вот ужасный комиссар идет рядом, собираясь, как и он, прыгать через канал по бревнам. Они обрызгали друг друга грязью. Добравшись до берега, Мегрэ задержался, почистил брюки.
— Куда дальше?
Он впервые оказался здесь. Перед ним был огромный пустырь, раскинувшийся между Амстердипом и новым каналом, широким и глубоким, по которому ходили морские суда.
Комиссар оглянулся, увидел, что на первом этаже дома Попингов горит свет. За шторами, в рабочем кабинете, мелькнула тень Ани. Чем занималась молодой адвокат, угадать было невозможно.
Корнелиус почти успокоился.
— Клянусь… — начал он.
— Не надо.
Юноша растерялся. Он посмотрел на своего спутника с таким изумлением, что Мегрэ похлопал его по плечу, приговаривая:
— Никогда не давайте клятв… Особенно в вашем положении… Вы женились бы на Бетье?
— Ya!Ya!
— И ее отец согласился бы?
Молчание. Опустив голову, Корнелиус шел среди старых, вытащенных на берег лодок, которые загромождали путь.
Наконец они увидели широкую полосу Эмс-канала.
На повороте стоял громадный черно-белый пароход с ярко освещенными иллюминаторами. Высокий нос, мачта с реями.
Старый военный голландский корабль постройки столетней давности, непригодный больше для навигации и поставленный на якорь, служил домом воспитанникам мореходного училища.
Вокруг темные силуэты, огоньки сигарет. Из комнаты отдыха доносились звуки рояля.
Ударил колокол. И разом рассыпанные по набережной фигуры собрались в кучу перед трапом, а вдалеке, по дороге, ведущей в город, четверо опаздывающих бросились бежать.
Почти как в школе, хотя все эти парни от шестнадцати до двадцати двух лет носили форму флотских офицеров, белые перчатки, фуражки с золотым позументом.
Пожилой старшина, облокотясь на релинги, наблюдал, покуривая трубочку, как они поднимаются по трапу один за другим.
Все было трогательно, молодо, весело. Обменивались шутками, которые Мегрэ не понимал, бросали сигареты в последний момент перед подъемом на корабль, продолжали на борту гоняться друг за другом, толкаться, дурачиться.
