— Да, в мэрии.
Комиссар предпочел бы пойти вздремнуть.
Мэр г-н Фелисьен Жаме (его здесь, конечно, звали просто Фелисьен) открыл им дверь мэрии своим ключом.
Уже два раза, видя, как он пересекает площадь, Мегрэ подумал, что Жаме одет как-то необычно, и вдруг понял: необычность заключалась в серой блузе москательщика: кроме других товаров, Фелисьен продавал также лампы, керосин, оцинкованную проволоку и гвозди. Блуза была у него очень длинная и доходила почти до щиколоток.
Необычность наряда еще усиливалась ермолкой, которую мэр носил на голове, — в этом было нечто средневековое, и Мегрэ казалось, что он уже видел его где-то на церковном витраже.
Остановившись на пороге пыльного зала, Мегрэ и м-р Пайк с удивлением посмотрели друг на друга, потом на Леша и, наконец, на Фелисьена. На столе, том самом, которым пользовались во время заседании муниципального совета и выборов, стоял гроб из некрашеного дерева, уже не новый.
— Если вы мне поможете, мы сейчас поставим его обратно в угол, — сказал г-н Жаме самым естественным тоном. — Это муниципальный гроб. По закону, мы обязаны обеспечивать похороны бедняков, но на острове только один плотник, он уже старый и работает медленно. А летом, в жару, покойники не могут ждать.
Он говорил об этом, как о чем-то самом обыденном, а Мегрэ краем глаза следил за представителем Скотленд-Ярда.
— А много у вас бедняков?
— Всего один — старик Бенуа.
— Значит, этот гроб предназначен для него?
— В принципе да. Но в среду, например, в нем перевозили в Йер тело Марселена. Не беспокойтесь. Гроб продезинфицирован.
В комнате стояли только складные стулья, очень удобные.
— Так я пойду, господа?
— Еще минутку. Кто этот Бенуа?
— Вы, наверное, его уже видели или увидите, волосы у него до плеч, густая борода. Да вон он спит на скамейке, там, где играют в шары; посмотрите в окно.
— Он что, очень старый?
— Никто не знает. Да и сам он тоже. Говорит, что ему уже больше ста, но, должно быть, хвастает. У Бенуа нет документов. Даже имя его точно не известно.
Он высадился на остров очень давно, когда Морен Бородач, хозяин кафе на углу, был еще молодым человеком.
— Откуда он прибыл?
— Тоже никто не знает. Наверное, из Италии.
— Он что, юродивый?
— Простите, не понял.
— Он слабоумный?
— Бенуа хитер, как обезьяна. Сейчас он похож на патриарха. Через несколько дней, как только приедут курортники, старик побреет бороду и голову. Он это делает каждый год в одно и то же время. И начнет ловить твердоголовок. Здесь приходилось всему учиться.
— Твердоголовок?
— Твердоголовки — это червяки с очень крупной головой; они водятся в песке, на берегу моря. Рыбаки предпочитают их другой наживке, потому что они крепко сидят на крючке. Их продают очень дорого. Бенуа все лето ловит твердоголовок, бродит почти по пояс в воде. А в молодости он был каменщиком. Это он построил многие дома на острове. Вам больше ничего не нужно, господа?
Мегрэ поспешил открыть окно: здесь, вероятно, проветривали только Четырнадцатого июля, тогда же, когда выносили знамена и стулья.
Комиссар, в сущности, не знал, что он здесь делает.
У него не было никакого желания приступать к допросам. Зачем он согласился, когда инспектор Леша предложил ему это? По слабости характера, из-за м-ра Пайка? Но разве, начиная расследование, не полагается допрашивать людей? Разве не так в Англии? Будут ли его уважать, если он станет бродить по городу, словно ему больше нечего делать?
Однако пока что его интересовал весь остров, а не тот или иной человек в частности. То, к примеру, что сейчас сказал мэр, всколыхнуло в нем целый рой пока еще неясных мыслей. Люди плавали здесь на своих лодчонках взад и вперед вдоль берегов, словно гуляли по бульвару! Это было не похоже на обычное представление о море. Мегрэ казалось, что море здесь очень близко людям.
— Вы хотите, чтобы я приводил их по очереди, шеф?
С кого думаете начать?
Комиссару было все равно.
— Вон молодой де Греф переходит площадь со своей девушкой. Сходить за ним?
На него оказывали давление, и он не смел протестовать. Единственное утешение — его коллега был сейчас таким же вялым, как он сам.
— Эти свидетели, которых вы будете допрашивать, — спросил тот, — вызваны по всем правилам?
— Вовсе нет. Они приходят по доброй воле. Имеют право не отвечать, если не хотят. Чаще всего предпочитают отвечать, но могли бы потребовать присутствия адвоката.
Вероятно, на острове стало известно, что комиссар находится в мэрии, потому что, как и утром, на площади стали группами собираться люди. Вдалеке, под эвкалиптами, Леша оживленно разговаривал с парочкой, которая в конце концов последовала за ним. Возле самых дверей росла мимоза, и ее сладкий запах забавно смешивался с запахом плесени, царившим в комнате.
— Я полагаю, у вас это происходит более торжественно?
— Не всегда. Часто в деревнях или маленьких городках коронер ведет допрос в заднем помещении местной гостиницы.
Волосы де Грефа казались почти белыми, потому что он загорел, словно уроженец Таити. На нем были только светлые шорты и веревочные туфли, в то время как его подруга была завернута в парео[3].
— Вы хотите поговорить со мной? — спросил он недоверчиво.
Чтобы успокоить его, Леша ответил:
— Входите. Комиссар Мегрэ должен допросить всех.
Таков порядок.
Голландец говорил по-французски почти без акцента. В руке он держал сетку для провизии. Наверное, оба они шли за покупками в кооператив, когда их остановил инспектор.
— Вы давно живете на своей лодке?
— Три года. А что?
— Ничего. Мне сказали, что вы художник. Вы продаете свои картины?
— Когда представляется случай.
— А он часто представляется?
— Скорее редко. На прошлой неделе продал одну картину миссис Уилкокс.
— Вы ее хорошо знаете?
— Я познакомился с ней здесь.
Леша что-то тихо сказал Мегрэ. Он хотел узнать, можно ли ему пойти за г-ном Эмилем, и комиссар утвердительно кивнул головой.
— Что это за дама?
— Миссис Уилкокс? Она очень забавная.
— Что это значит?
— Ничего. Я мог бы встретить ее на бульваре Монпарнас, потому что она каждую зиму бывает в Париже.
У нас с ней оказались общие знакомые.
— Вы бывали на бульваре Монпарнас?
— Я целый год жил в Париже.
— На своей лодке?
— Мы были пришвартованы у моста Мари.
— Вы богаты?
— У меня нет ни гроша.
— Скажите, сколько лет вашей подруге?
— Восемнадцать с половиной.
Формы ее тела обрисовывались под парео, волосы падали ей на глаза; она была похожа на юную дикарку и сердито смотрела на Мегрэ и м-ра Пайка.
— Вы состоите в браке?
— Нет.
— Ее родители против?
— Они знают, что она живет со мной.
— С каких пор?
— Уже два с половиной года.
— Другими словами, с шестнадцати лет. Ее родители не пытались забрать ее от вас?
— Несколько раз пробовали. Она всякий раз возвращалась ко мне.
— Словом, они отчаялись?
— Они предпочитают больше об этом не думать.
— На какие средства вы жили в Париже?
— Время от времени продавали картины. У меня были друзья.
— Которые одалживали вам деньги?
— Случалось. Иногда я грузил овощи на Центральном рынке. Иногда раздавал рекламные проспекты.
— Вам уже тогда хотелось поехать на Поркероль?
— Я еще не знал о существовании этого острова.
— Куда же вы хотели поехать?
— Куда угодно, лишь бы там было солнце.
— Куда вы все-таки рассчитывали поехать?
— Подальше.
— В Италию?
— Или еще куда-нибудь.
— Вы знали Марселена?
— Он помогал мне конопатить лодку: она протекала.
— Вы были в «Ноевом ковчеге» в ту ночь, когда его убили?
— Мы бывали там почти каждый вечер.
— Что вы там делали?
— Мы с Анной играли в шахматы.
— Могу я узнать профессию вашего отца, господин Де Греф?
— Он судья в Гронингене.
— Вы не знаете, почему был убит Марселей?
— Я не любопытен.
— Он говорил с вами обо мне?
— Если и говорил, то я его не слушал.
— У вас есть револьвер?
— Зачем он мне?
— Вам нечего больше сказать?
— Нечего.
— А вам, мадемуазель?
— Тоже нечего.
В тот момент, когда они уходили, Мегрэ окликнул их:
— Еще один вопрос. Сейчас у вас есть деньги?
— Я же сказал, что продал картину миссис Уилкокс.
— Вы бывали у нее на яхте?
— Несколько раз.
— Что вы там делали?
— А что делают на яхтах?
— Не знаю.
Тут Греф уронил с оттенком презрения:
— Там пьют. Мы пили. Все?
По-видимому, Леша не пришлось далеко искать г-на Эмиля: они уже стояли в тени, в нескольких шагах от мэрии. Г-н Эмиль казался старше своих шестидесяти пяти и производил впечатление крайне хрупкого человека; он двигался осторожно, словно боясь сломаться.
