Через некоторое время Дэлглишу предстояло увидеть столько ужасного, словно бы проистекшего из их совершенно ординарной встречи за ленчем, что он вдруг поймал себя на странной мысли: «Если бы это происходило в романе, а я был его автором, именно с нашего ленча все бы и началось…»
«Кадавр-клуб» не числится среди наиболее престижных частных клубов Лондона, но в узком кругу его членов он считается самым удобным. Построенное в первое десятилетие девятнадцатого века, его здание поначалу принадлежало богатому, хотя и не весьма успешному адвокату, который в 1892 году завещал свой дом вместе с соответствующим капиталом на его содержание частному клубу, возникшему пятью-шестью годами ранее и проводившему встречи своих членов в адвокатской гостиной. Клуб был исключительно мужским; таким он и остается до сего дня. Главное требование, предъявляемое к его членам, — интерес к убийствам. В настоящее время, как и прежде, среди его постоянных посетителей насчитывается некоторое количество вышедших в отставку высоких полицейских чинов, юристов, как практикующих, так и пенсионеров; здесь также присутствуют почти все выдающиеся профессионалы и любители-криминалисты, несколько репортеров-криминологов и пара-тройка знаменитых авторов криминальных романов. Этих последних принимали со скрипом и едва терпели, полагая, что, когда речь идет об убийствах, никакой роман не может соперничать с реальной жизнью.[10] Недавно клубу пришлось пережить неприятности: он чуть было не попал из категории эксцентричных модных клубов в категорию опасных. Этого риска удалось избежать, так как приемная комиссия тотчас же парировала удар, забаллотировав шестерых новых кандидатов на вступление. Намек был понят. Как заметил один из отвергнутых, быть забаллотированным у «Гаррика»[11] огорчительно, но отказ «Кадавра» делает из человека посмешище. Клуб сохраняет немногочисленность и благодаря своим эксцентричным традициям остается элитарным.
Пересекая Тэвисток-сквер в мягком сиянии сентябрьского солнца, Дэлглиш дивился тому, как это Экройд ухитрился стать членом клуба, пока не вспомнил, что лет пять назад тот написал книгу о трех знаменитых убийцах — Холи Харви Криппене, Нормане Торне и Патрике Мэоне. Экройд прислал Дэлглишу книгу с автографом, и Адам, из чувства долга взявшись ее читать, был поражен тщательно проделанным расследованием и еще более тщательной работой над письменным текстом. Главным тезисом Экройда, хотя и не вполне оригинальным, был тот, что все трое на самом деле невиновны, поскольку ни один из осужденных не имел намерения убить свою жертву. Экройду удалось, пусть и не во всем достаточно убедительно, обосновать свою точку зрения с помощью детального исследования показаний судебных и медицинских экспертов. Главным открытием в этой книге, по мнению Дэлглиша, было то, что человек, желающий избежать обвинения в преднамеренном убийстве, не должен расчленять тело жертвы: английские присяжные давным-давно продемонстрировали свое отвращение к подобной практике.
Договорились встретиться в библиотеке клуба, чтобы выпить по бокалу хереса перед ленчем. Экройд был уже там, уютно расположившись в кожаном кресле с высокой спинкой. Он поднялся на ноги с удивительной для человека таких размеров живостью и направился к Дэлглишу быстрыми, какими-то прыгающими шажками. Выглядел он ни на йоту не старше, чем когда они встретились впервые.
— Хорошо, что вы сумели выбрать время, Адам! — сказал он. — Я понимаю, как вы теперь загружены. Советник по особо важным делам при комиссаре столичной полиции,[12] член рабочей группы региональной криминальной полиции, да еще порой сами ведете расследование очередного убийства — просто чтобы формы не терять. Не позволяйте им так себя эксплуатировать, мой мальчик. Сейчас позвоню, чтобы принесли херес. Хотел пригласить вас в другой мой клуб, но вы же знаете, как это бывает. Явиться туда на ленч значит просто напомнить всем, что вы еще живы. Такое напоминание полезно, но ведь другие члены клуба будут подходить к вам с поздравлениями по этому поводу. Стол нам с вами накроют внизу, в «Укромном уголке».
К изумлению и чуть ли не к ужасу своих друзей, Экройд поздно, уже перевалив за средний возраст, вдруг женился и пребывал теперь в семейном благополучии в удобном эдвардианском особняке с небольшим садом, в фешенебельном районе Сент-Джонс-Вуд. Вместе с женой Нелли он посвящал свое время дому и саду, а также двум сиамским кошкам и собственным, в основном воображаемым, недомоганиям. Он был владельцем и редактором журнала «Патерностер ревью»,[13] который финансировал из собственных, весьма значительных, средств. Журнал представлял собой ниспровергающую традиционные устои смесь литературных статей, обзоров, рецензий и сплетен, порой осторожных, но чаще столь же злых, сколь и достоверных. Нелли Экройд, в минуты, свободные от попыток избавить мужа от приступов ипохондрии, с энтузиазмом собирала рассказы о женских школах двадцатых-тридцатых годов XX века. Брак оказался удачным, хотя друзьям Экройда приходилось делать над собой усилие, чтобы не забыть справиться о здоровье Нелли прежде, чем поинтересоваться, как чувствуют себя сиамские кошки.
В тот последний раз, что Дэлглиш заходил в библиотеку, визит был сугубо профессиональным — Адаму нужна была информация. Но тогда речь шла об убийстве, и принимал его совсем другой член клуба. Казалось, с тех пор здесь мало что изменилось. Окна комнаты выходили на южную сторону — на площадь, и в это утро она была согрета солнечными лучами, которые, просачиваясь сквозь тонкие белые занавеси, делали неяркий огонь в камине почти ненужным. Поначалу бывшая гостиной, эта комната теперь служила одновременно и гостиной, и библиотекой. Стены здесь были сплошь уставлены шкафами красного дерева, заключавшими в себе частное собрание книг о преступлениях, — вероятно, самое представительное из всех, существующих в Лондоне. Здесь были и все до одного тома «Самых известных судебных процессов в Британии», и серийные выпуски «Знаменитых судебных процессов», книги по судебной медицине, по судебной патологоанатомии, о полицейских судах. А в шкафу поменьше, словно подчеркивая присущую литературному сочинительству неполноценность по сравнению с реальностью, — клубные первые издания произведений Конан Дойла, Эдгара По, Ле Фаню[14] и Уилки Коллинза. На своем месте оставалась и большая витрина красного дерева с различными предметами, собранными или подаренными клубу за долгие годы его существования: молитвенник, принадлежавший Констанции Кент,[15] с ее автографом на форзаце; кремневый дуэльный пистолет достопочтенного Джеймса Хэкмана, которым он, как предполагалось, воспользовался для убийства Маргарет Рэй, любовницы графа Сэндвиджа; флакон с белым порошком, якобы мышьяком, обнаруженный у майора Герберта Армстронга.
Однако со времени последнего посещения здесь кое-что добавилось. Оно лежало свернувшись, словно смертельно опасная змея, занимая главное место в витрине, чуть ниже ярлыка, где значилось: «Веревка, на которой был повешен Криппен». Отвернувшись от витрины и последовав за Экройдом прочь из библиотеки, Дэлглиш осторожно предположил, что выставлять столь неприглядные предметы на обозрение публики — варварство. Его протест был так же осторожно отвергнут Экройдом.
— Пожалуй, мрачновато, — произнес он. — Но «варварство» — это уж слишком. Здесь ведь не «Атенеум»,[16] в конце-то концов. Может быть, даже полезно напоминать некоторым из старейших членов клуба о естественном конце их прежней профессиональной деятельности. А вы остались бы детективом, если бы не отменили смерть через повешение?
— Не знаю. Что касается меня, отмена эта не решает самой моральной проблемы. Лично я скорее выбрал бы смерть, а не двадцать лет тюрьмы.
— Смерть через повешение?
— Нет. Такую — нет.
Смерть через повешение для Адама, — а он подозревал, что и для большинства других людей, — всегда таила в себе непередаваемый ужас. Вопреки докладам Королевской комиссии по смертным приговорам, утверждавшей, что такая казнь гуманна, поскольку обеспечивает верную и моментальную смерть, повешение оставалось для него самым уродливым и отвратительным видом правосудной казни, осложненной пугающими образами, так же выпукло очерченными в воображении, как на рисунках и гравюрах: груды мертвых тел позади торжествующих победу армий; жалкие, полубезумные жертвы юстиции семнадцатого века; приглушенные барабаны на шканцах кораблей, где военный флот осуществляет свою месть, посылая врагу предупреждение; женщины восемнадцатого века, обвиненные в детоубийстве; смешной и зловещий ритуал — официальное возложение небольшого черного квадрата поверх судейского парика; и потайная, но такая обыденная дверь в камере смертника, через которую его выводят в краткий последний путь. Хорошо, что все это стало достоянием истории. На миг показалось, что «Кадавр-клуб» не очень-то приятное место для ленча и что его эксцентричность не так уж забавна, скорее, просто отвратительна.