Остальные не знакомые мне люди, наполнявшие теперь комнату, тоже более или менее отвечали тем портретам, которые нарисовал Пуаро. Леди Плейфорд, войдя, принялась рассказывать длинный запутанный анекдот, ни к кому особенно не адресуясь. Предчувствия меня не обманули – она оказалась внушительной особой с громким, хотя и довольно мелодичным голосом и прической вроде Пизанской башни из кудряшек. Следом за ней появился адвокат-гора Орвилл Рольф; потом – виконт Гарри Плейфорд, светловолосый молодой человек с плоским квадратным лицом и дружелюбной, хотя и слегка рассеянной улыбкой – как будто однажды ему в голову пришла очень удачная мысль, которая его развеселила, но как-то ускользнула из его памяти, и он все пытается ее вспомнить. Его жена Дорро была высокого роста, чертами лица напоминала хищную птицу и имела длинную шею с глубокой ямкой у основания. В эту ямку запросто встала бы чайная чашка и оставалась бы там без всякого риска упасть.
Последними в гостиной появились секретарь леди Плейфорд Джозеф Скотчер и темноволосая, темноглазая женщина. Судя по тому, что она ввезла Скотчера в комнату в инвалидном кресле, это была сиделка Софи Бурлет. У нее были скромные манеры и добрая, но какая-то рабочая улыбка, словно ее обладательница решила, что именно такое выражение лица будет при данных обстоятельствах уместнее всего. В этой комнате она была единственной, к кому я не задумываясь обратился бы с любой проблемой практического свойства. Еще я обратил внимание на небольшую стопку бумаг, которые она принесла под мышкой и при первой же возможности положила на маленький столик у окна. Оставив их там, подошла к леди Плейфорд и что-то ей сказала. Та взглянула на столик с бумагами и кивнула.
Я невольно задался вопросом, уж не взяла ли на себя Софи Бурлет и секретарские обязанности Скотчера, ввиду пошатнувшегося здоровья последнего. По крайней мере, одета она была скорее как секретарша, чем как сиделка. Все женщины в гостиной были в вечерних платьях, и только Софи выглядела так, словно ее ожидала важная деловая встреча.
Физически Скотчер являл собой полную противоположность своей сиделке – все, что у той было темным, у него было светлым. Волосы цвета золотой канители, совершенно белая кожа. Черты лица деликатные, почти девичьи, сам весь хрупкий: угасающий ангел, да и только. Мне стало любопытно: неужели он мог выглядеть иначе, когда здоровье ему еще не изменило?
Довольно быстро мне удалось занять место напротив Гатеркола, и вскоре мы уже были знакомы. Юрист оказался куда общительнее, чем можно было предположить, глядя на него издали. Он рассказал, что открыл для себя книги Этелинды Плейфорд о Шримп Седдон еще в приюте, где провел почти все детство, и что теперь он ее адвокат. Я заметил, что Гатеркол говорит о ней с почтительным восхищением.
– Вы, кажется, очень ее любите, – заметил я в какой-то момент, а он ответил:
– Ее любят все, кто читал ее книги. Иначе и быть не может, ведь она гений.
Я тут же вспомнил сержанта Бестолковсона с инспектором Оллухсом, но благоразумно решил, что критиковать творчество хозяйки дома в ее присутствии не слишком дальновидно, и оставил свои замечания при себе.
– Множество усадеб и больших домов, принадлежащих английским семьям, были сожжены в ходе недавних… э-э-э… беспорядков в окрестностях.
Я кивнул. Мне, как англичанину, приехавшему погостить в Клонакилти, не очень-то хотелось обсуждать этот вопрос.
– Но к Лиллиоуку никто даже близко не подошел, – продолжал Гатеркол. – А все потому, что книги леди Плейфорд широко известны и любимы многими настолько, что даже беззаконная орда не нашла в себе достаточно наглости, чтобы покуситься на ее дом, – или, по крайней мере, послушалась совета более мудрых и опытных людей, тех, для кого имя Этелинды Плейфорд кое-что значит.
Это показалось мне маловероятным. Что это за беззаконная орда такая, которая меняет свои планы и отказывается сеять хаос и разрушение из-за какой-то Шримп Седдон и кучки ее выдуманных дружков? Неужто эта самая Шримп и впрямь так влиятельна? А ее жирная, лохматая псина Анита может заставить обозленного повстанца улыбнуться и забыть свои обиды? Я сомневался в этом.
– Вижу, что не убедил вас, – сказал Гатеркол. – Но вы забываете, что люди встречают персонажей Этелинды Плейфорд в совсем юном возрасте и влюбляются в них, будучи еще детьми. А такие привязанности сохраняются на всю жизнь, и никакие политические взгляды им не помеха.
Это говорит сирота, напомнил я себе; ведь он рос в приюте, где Шримп Седдон и компания были его лучшими, а возможно, и единственными друзьями, почти семьей.
Сирота…
Меня вдруг осенило, что я нашел еще одну связь между кем-то из гостей Лиллиоука и смертью. У Майкла Гатеркола умерли родители. Интересно, знает ли об этом Пуаро? Хотя он ведь и так уже нашел связь – через специализацию фирмы Гатеркола. И потом – какой же я идиот! – разве на свете найдется хотя бы один человек, у которого никогда не умирали бы родственники? Так что идея Пуаро о сборище людей, так или иначе одержимых смертью, просто нелепа, решил я.
Гатеркол отошел, чтобы наполнить свой стакан. Рядом со мной Гарри Плейфорд увлеченно рассказывал Орвиллу Рольфу о таксидермии. Мне не улыбалось в подробностях выслушивать его отчет о пошаговом превращении трупа животного в чучело, так что я пересек комнату и стал прислушиваться к разговору Кимптона и Пуаро.
– Я слышал, вы придаете большое значение психологии преступника в процессе раскрытия преступлений, верно?
– Да.
– А! Позвольте с вами не согласиться. Психология – субстанция скользкая. Никто даже не знает наверняка, существует она вообще или нет.
– Существует, месье. Позвольте вас заверить, психология действительно существует.
– Вот как? Не стану отрицать, что в головах людей есть мысли, это факт; однако идея, будто кто-то может сделать некие решительные выводы о действительном происшествии, основываясь лишь на своих предположениях о том, какие мысли бродят в голове у преступника и почему, с моей точки зрения, нелепа. И пусть даже сам преступник подтвердит потом вашу правоту, пусть он скажет что-то вроде: «Так оно и было. Я сделал это потому, что с ума сходил от ревности, или потому, что старушка, которую я пришил, сильно напоминала мне няню, которая обижала меня в детстве», – разве можно быть уверенным в том, что мерзавец говорит правду?
При этих словах Кимптон то и дело сверкал глазами, словно каждая вспышка придавала его аргументам незыблемость. Судя по его тону, собственная мысль приводила его в такой восторг, что он собирался развивать ее и дальше. Вспомнив слова Клаудии о том, что ему удалось завоевать ее дважды, я невольно подумал, уж не присутствовал ли тут некий элемент запугивания. Конечно, она не производит впечатления женщины, которую легко принудить к чему бы то ни было, и все же… в неколебимой и высокомерной решимости Кимптона любой ценой добиться победы, доказать свое превосходство, утвердить свою правоту мне чудилось что-то устрашающее. Так что кто знает, быть может, послушать рассказ Гарри о том, как он вынимал мозг из черепа леопарда, было бы приятней.
Из затруднения меня выручил Джозеф Скотчер, которого подкатила ко мне в инвалидном кресле Софи Бурлет.
– А вы, наверное, Кэтчпул, – доброжелательным тоном начал он. – Мне прямо-таки не терпелось с вами встретиться. – Он протянул руку, и я пожал ее осторожно, как мог. Однако его голос оказался сильнее, чем можно было ожидать. – Похоже, вы удивлены тем, что я знаю, кто вы. Но я о вас слышал, конечно. Убийства в отеле «Блоксхэм», Лондон, февраль этого года.
Мне показалось, что я получил пощечину. Бедняга Скотчер, если бы он знал, какое впечатление произведут его слова…
– Простите, я не представился: Джозеф Скотчер. А это светоч моей жизни – моя сиделка, мой друг и талисман удачи, Софи Бурлет. Это благодаря ей, и только ей, я еще здесь, с вами. Пациент, которому повезет заполучить Софи в сиделки, практически не будет нуждаться в лекарствах.
От такого обилия комплиментов на глазах молодой женщины выступили слезы, и она вынуждена была отвернуться, чтобы скрыть их. «Она его любит, – догадался я. – Она его любит, вот почему ей так тяжело».
Скотчер продолжал:
– У Софи есть маленькая хитрость, которой она удерживает меня в живых, – она отказывается выйти за меня замуж. – И он подмигнул мне. – Вы же понимаете, что я не могу спокойно умереть, пока она не согласится.
Когда Софи снова встретила мой взгляд, ее щеки горели ярким румянцем, но профессиональная улыбка была уже на месте.
– Не обращайте внимания, мистер Кэтчпул, – сказала она. – По правде говоря, Джозеф еще никогда не делал мне предложения. Ни одного раза.
Скотчер засмеялся:
– Только потому, что я не решаюсь опуститься пред нею на одно колено – а вдруг без посторонней помощи я уже не встану? Это солнце опускается и снова встает как заведенное, а для меня в моем состоянии это уже трудно.
