— Но тогда вы этого еще не знали, не так ли? Для Мэри Тейлор было непривычно ездить на международные конференции. По причинам, о которых мы можем догадываться, она не хотела, чтобы слишком многие знали ее в лицо. Такое нежелание брать на себя общественные обязанности воспринималось как подобающая скромность, проявляемая столь умной и способной женщиной. Ее попросили поехать в Амстердам вместо председателя местного комитета по подготовке медсестер только во вторник вечером. Ваши рабочие дни здесь — понедельник, четверг и пятница. Но вдруг в среду вечером вас вызвали, чтобы оперировать платного пациента. Не думаю, что операционные сестры, целиком занятые тяжелым состоянием больного, сказали вам, что главной сестры нет в больнице. С чего бы вдруг?
Далглиш смолк.
— А когда, по-вашему, я решил нанести визит главной сестре посреди ночи? Вы же не думаете, что я был бы желанным гостем? Не хотите сказать, что она ждала меня? — сказал Кортни-Бриггз.
— Вы пришли увидеть Ирмгард Гробел.
После минутного молчания хирург спросил:
— От кого вы узнали про Ирмгард Гробел?
— От той же дамы, что поведала все вам, — от миссис Деттинджер.
Снова молчание. Потом, с настойчивой категоричностью человека, который знает, что ему не поверят, он сказал:
— Ирмгард Гробел мертва.
— Разве? — спросил Далглиш. — Разве не ее вы ожидали увидеть в квартире главной сестры? Разве не было это для вас первой возможностью предстать перед ней с теми сведениями, которые вы раздобыли? И вы наверняка предвкушали удовольствие. Ведь ощущение собственной власти всегда приятно, не так ли?
— Вам это должно быть известно, — спокойно сказал Кортни-Бриггз.
Они молча смотрели друг на друга. Далглиш спросил:
— Что вы собирались делать?
— Ничего. Я не видел связи между Гробел и смертью Пирс или Фаллон. А даже если бы видел, сомневаюсь, что стал бы говорить об этом. Мэри Тейлор нужна этой больнице. Для меня Ирмгард Гробел не существует. Ее однажды уже судили и признали невиновной. Мне этого достаточно. Я хирург, а не проповедник нравственности. Я бы не выдал ее тайны.
Разумеется, не выдал бы, подумал Далглиш. Как только правда станет известна, она потеряет для него всякую ценность. Это очень важная информация частного характера, полученная за определенную мзду, и он бы использовал ее в своих интересах. Подобная осведомленность давала ему вечную власть над Мэри Тейлор. Над главной сестрой, которая так часто раздражала его своими возражениями; чье могущество постоянно росло; которую собирались назначить начальницей сестринской службы над всеми больницами в их районе; которая настраивала против него председателя административного комитета больницы, сэра Маркуса Коуэна. Что останется от ее влияния на этого правоверного еврея, когда он узнает о Штейнхоффской лечебнице? Теперь принято не помнить о таких вещах. Но сможет ли сэр Маркус Коуэн простить?
Он вспомнил слова Мэри Тейлор. Шантажировать можно по-разному. И Хедер Пирс и Этель Брамфетт понимали это. Но, пожалуй, наиболее тонкое удовольствие доставляет шантаж, при котором человек не требует денег, а под маской щедрости, доброты, соучастия или морального превосходства наслаждается своим тайным знанием. В конце концов, сестра Брамфетт просила не многого: лишь комнату рядом с ее кумиром, привилегию называться подругой главной сестры, проводить вместе с ней свободные от дежурств часы. Глупенькая Пирс просила лишь несколько шиллингов в неделю да один-два стиха из Священного Писания. Но как они, должно быть, упивались своей властью. И какое неизмеримо большее удовлетворение получил бы Кортни-Бриггз! Ничего удивительного, что он был решительно настроен хранить тайну и что его вовсе не радовала мысль о десанте Скотленд-Ярда на Дом Найтингейла.
— Мы можем доказать, что в прошлую пятницу вы вылетали в Германию, — сказал Далглиш. — И я, кажется, догадываюсь зачем. Так можно было быстрее и вернее получить необходимую информацию, чем докучая работникам отдела военной прокуратуры. Возможно, вы просмотрели подшивки газет и протокол судебного заседания. Я бы сам поступил именно так. У вас, несомненно, есть полезные связи. Но мы можем выяснить, куда вы ездили и что делали. Вы же знаете: нельзя въехать в страну или выехать из нее незаметно.
— Я признаю, что знал об этой истории, — сказал Кортни-Бриггз. — Признаю также, что в ночь смерти Фаллон приходил в Дом Найтингейла, чтобы увидеть Мэри Тейлор. Но я не сделал ничего противозаконного, ничего подсудного.
— Вполне могу поверить.
— Даже если бы я сказал об этом раньше, было уже слишком поздно, чтобы спасти Пирс. Она умерла до визита ко мне миссис Деттинджер. Мне не в чем упрекнуть себя.
Он начинал оправдываться, неуклюже, как школьник. Но вот они услышали легкие шаги и оглянулись. Вернулась Мэри Тейлор.
— Можете взять двойняшек Берт, — сказала она, обращаясь к хирургу. — Боюсь, это означает конец лекционных занятий, но выбирать не приходится. Придется отзывать учениц в палаты.
— Они подойдут, — проворчал Кортни-Бриггз. — Это разумные девочки. А как насчет старшей сестры?
— Я думала, что эти обязанности временно возьмет на себя сестра Ролф. Но боюсь, ничего не получится. Она уходит из больницы.
— Уходит!? Но это невозможно!
— Я не вижу способа помешать ей. И сомневаюсь, что у меня будет возможность попытаться это сделать.
— Но почему она уходит? Что случилось?
— Она не говорит. По-моему, ее расстроило что-то в процессе следствия.
Кортни-Бриггз резко повернулся к Далглишу.
— Вот видите! Я понимаю, Далглиш, что вы только выполняете свою работу, что вас прислали сюда выяснить обстоятельства смерти девочек. Но Боже мой, неужели вам никогда не приходило в голову, что от вашего вмешательства становится только хуже!
— Да, — сказал Далглиш. — А как в вашей работе? Вам это никогда не приходило в голову?
Мисс Тейлор проводила Кортни-Бриггза то входной двери. Это заняло не много времени. Меньше чем через минуту она вернулась и, быстро подойдя к камину, сняла накидку и аккуратно положила на спинку дивана. Потом, опустившись на колени, взяла медные щипцы и начала ворошить уголья, осторожно укладывая их один на другой так, чтобы каждому язычку пламени досталась своя порция мерцающего угля и огонь разгорелся бы ярче. Не глядя на Далглиша, она сказала:
— Нашу беседу прервали, инспектор. Вы обвинили меня в убийстве. Однажды я уже столкнулась с таким обвинением, но суд в Фельзенхайме по крайней мере представил какие-то доказательства. А какие доказательства имеются у вас?
— Никаких.
— И никогда никаких не найдете.
В ее голосе не было ни гнева, ни самодовольства, лишь внутренняя сила и спокойная категоричность, не имеющие ничего общего с невиновностью. Глядя вниз на ее голову, на которой поблескивали отсветы огня, Далглиш сказал:
— Но вы ничего не отрицаете. Вы не лгали мне до сих пор и, думаю, не станете делать этого и сейчас. Зачем было ей убивать себя таким способом? Она любила комфорт. Зачем же лишаться его при смерти? Самоубийцы редко отказываются от комфорта, если только они не психопаты, которым на все наплевать. У нее был доступ ко множеству обезболивающих лекарств. Почему бы не использовать какое-нибудь из них? Зачем все эти сложности: ползти в холодный темный сарай ради мучительной жертвенной смерти в одиночестве? Отказавшись даже от удовольствия устроить из этого эффектное зрелище?
— Такие случаи известны.
— Их не много в нашей стране.
— Может, она была как раз такой психопаткой, которой на все наплевать.
— Разумеется, так и скажут.
— Наверное, она понимала, — чтобы убедить вас в том, что она и есть Гробел, важно было не оставить возможности для опознания тела. Имея перед собой письменное признание и кучку обгоревших костей, зачем вам еще что-то искать? Не было смысла накладывать на себя руки, чтобы защитить меня, зная, что вы сможете без труда опознать ее личность.
— Так могла бы рассуждать умная и дальновидная женщина. Она не обладала этими качествами. Зато обладаете вы. Игра наверняка стоила свеч. Даже если бы мы никогда не узнали про Ирмгард Гробел и Фельзенхайм, пришло время — более того, это стало необходимо — избавиться от Брамфетт. Как вы уже сказали, она даже убить не смогла без того, чтобы все не испортить. Однажды она уже поддалась панике — когда попыталась убить меня. И могла бы поддаться панике вновь. Долгие годы она была обузой, теперь же становилась опасной помехой. Вы не просили ее убивать ради вас. Такой выход из затруднений был даже неразумен. Угрозы Пирс можно было бы нейтрализовать, если бы сестра Брамфетт сохранила хладнокровие и сообщила обо всем вам. Но ей понадобилось продемонстрировать свою преданность наиболее эффектным из известных ей способов. Чтобы оградить вас, она пошла на убийство. И эти две смерти прочно привязали вас к ней на всю жизнь. Могли ли вы обрести свободу и покой, пока жива Брамфетт?
