А вот Лелли Клитридж была просто огорошена.
– Я всегда считала, что самый грубый человек, с каким мне когда-либо приходилось встречаться, это Стивен Шоу, – произнесла она с дрожью в голосе. – Но вы его перещеголяли. Вы просто невыносимы!
Шарлотта могла ответить ей только единственным способом.
– Благодарю вас. – Она ни на секунду не утратила присутствия духа. – В следующий раз, когда мы с ним увидимся, я непременно передам ему ваши слова. Уверена, что он будет ужасно доволен.
Лелли вся сжалась, ее лицо напряглось, словно ее ударили, и Шарлотта внезапно и самым странным образом вдруг поняла, в чем причина ее враждебного отношения. Она жутко ревновала! Миссис Клитридж вполне могла считать Шоу грубым и способным на опрометчивые высказывания, полные опасных и неприемлемых идей, но в то же время, несомненно, находилась под действием его обаяния, даже была им очарована; его личность отвлекала ее от приземленной и обремененной обязанностями жизни с викарием и влекла к чему-то более высокому, открывала перед нею другой мир, полный волнений, опасностей, кипучей деятельности и уверенности в себе, – и это, должно быть, было для нее как манящий мираж посреди безрадостной пустыни ее убогого повседневного существования.
Теперь эта былая загадка не только разозлила Шарлотту, но разбудила в ней жалость к Лелли, тщетно и бессмысленно пытавшейся бороться, дабы подвигнуть Клитриджа на реальные дела, сделать его другим человеком, на что тот был совершенно неспособен, заставить его должным образом выполнять свои обязанности, тогда как он был ими подавлен, постоянно его подталкивать, поддерживать, подсказывать, что он должен говорить и делать. Ей было жаль Лелли – за все эти ее несбывшиеся мечты и надежды, все ее мысли о человеке гораздо более живом, чья жизненная сила и деятельность ее и ужасала, и очаровывала, и даже за ту ненависть, которую она питала к Шарлотте за то, что его влекло к ней, так же легко, свободно и так же безнадежно, как саму Лелли влекло к доктору.
Сплошная суета сует, тщета и безнадежность.
И все же у Шарлотты не было возможности отступить, взять свои слова назад – это лишь ухудшило бы ее положение, дав всем возможность увидеть и осознать, что она все отлично понимает. Единственным выходом из этой ситуации было немедленно уехать. И она поднялась на ноги.
– Благодарю вас, мисс Уорлингэм, за предоставленную возможность выразить свое восхищение деятельностью Клеменси. Могу вас уверить, что, несмотря на любые опасности или угрозы, какие только могут объявиться, я продолжу эту работу и буду прилагать к ней все силы, какие у меня только найдутся. Эта работа не закончилась с ее смертью и не закончится никогда. – Она прижала к боку свой ридикюль, чуть сильнее, чем это было необходимо, и повернулась, чтобы выйти.
– Что вы хотите этим сказать, миссис Питт? – Пруденс тоже встала и приблизилась к ней. – Вы утверждаете, что уверены в том, что Клеменси убили те, кто… кто был против той работы, которой, по вашим словам, она занималась?
– Это представляется мне весьма вероятным, миссис Хэтч.
– Вздор. Чепуха, – резко сказала Селеста. – Или вы хотите сказать, что Эймос Линдси тоже этим занимался?
– Насколько мне известно, нет… – начала Шарлотта, но Селеста ее тут же перебила.
– Конечно, нет! – согласилась она, тоже поднимаясь на ноги. Ее юбка смялась, но она не замечала этого, настолько была возбуждена и недовольна. – Мистера Линдси, несомненно, убили за его радикальные политические взгляды, за поддержку Фабианского общества, за все эти ужасные книжки и брошюры, которые он писал и распространял. – Она уставилась на Шарлотту яростным взглядом. – Он связался с людьми, которые пропагандируют все эти дикие идеи: социализм, анархию, революцию. Какие ужасные и гнусные заговоры плетутся в наше время! Вот что грозит нам убийствами, гораздо более мерзкими и отвратительными, чем пожары у нас в Хайгейте, какими бы они ни были страшными. Мы, конечно, газет не читаем. Однако не можем остаться в неведении касательно того, что происходит вокруг нас, – все говорят об этом, даже здесь. Какой-то безумец свободно разгуливает по Уайтчепелу, режет и потрошит женщин, уродует их самым ужасным образом – а полиция, кажется, совершенно бессильна, не может ни поймать его, ни прекратить эти безобразия. – Ее лицо побледнело, пока она высказывалась, и все они не могли не почувствовать ее страх и отвращение, они растекались по комнате, как поток ледяного воздуха, проникающий через распахнутую дверь с заснеженной улицы.
– Ты совершенно права, Селеста. – Анжелина, кажется, несколько ушла в себя, погрузилась в собственные мысли, как будто стремясь отгородиться от всего этого нового, от этих пугающих событий, угрожающих им всем. – Мир меняется. Люди поглощены совершенно новыми и очень опасными идеями. Мне иногда кажется, что теперь под угрозой оказалось все, что у нас есть. – Она покачала головой и поплотнее закутала плечи в шаль, словно та могла ее защитить. – И я действительно верю – на основании того, что говорит Стивен, – что он с восторгом воспринимает все эти разговоры о разрушении старого порядка и об осуществлении всех этих фабианских идей.
– Нет, нет, я уверена, что это совсем не так, – резко возразила Лелли. Ее лицо порозовело, глаза заблестели. – Я знаю, что ему нравился мистер Линдси, но он, безусловно, никогда не соглашался с его взглядами. Они же совершенно революционные! Мистер Линдси очень увлекался некоторыми эссе, брошюрами и прочими статьями, что пишет эта ужасная миссис Безант[22], которая подвигла тех девушек со спичечной фабрики на отказ от работы, на забастовку. Помните, это было в апреле или в мае? Я что хочу сказать: если люди отказываются работать, к чему мы все придем?
Шарлотту снедало огромное искушение высказать свои собственные политические взгляды, поддержать позиции миссис Безант и рассказать о бедственном положении девушек со спичечной фабрики, описать их мучения и страдания в результате постоянного вдыхания паров фосфора, ведущего к некрозу, омертвению лицевых костей; но момент сейчас для этого был совершенно неподходящий, да и не объяснишь ничего этим людям. Поэтому она обернулась к Лелли, изобразив на лице огромный интерес.
– Так вы полагаете, что это были политические убийства, миссис Клитридж? И бедная миссис Шоу была убита за свою агитацию в пользу реформ и новых законов относительно трущоб? А знаете, я думаю, что вы, вероятно, правы. Вообще-то я и сама так считаю и уже довольно давно это утверждаю.
Лелли это несколько выбило из колеи, она даже утратила самообладание, поскольку ей теперь приходилось соглашаться с Шарлоттой. Но отступить она уже не могла.
– Я бы не стала утверждать это именно в таких терминах, – заявила она, вся ощетинившись. – Но, надо полагать, так оно и было. В конце концов, это наиболее вероятное и разумное объяснение происшедшего. Какие еще можно придумать причины?
– Ну, были и другие мнения, кто-то предполагал и более личные причины, – заметила Пруденс, хмуро глянув на Шарлотту. – Может, это был мистер Латтеруорт – из-за того, что доктор Шоу так увлекается Флорой? Если, конечно, это был именно Стивен, кого он намеревался убить, а не бедная Клеменси.
– Тогда зачем ему было убивать мистера Линдси? – Анжелина потрясла головой. – Мистер Линдси, без сомнения, никогда не причинял ей никакого вреда.
– Да потому что он что-то знал, вот зачем. – Лицо Пруденс сморщилось. – Тут и думать нечего.
Теперь они все стояли тесной группкой возле двери. Солнце пробивалось сквозь щели в портьерах и в жалюзи, и его лучи светящейся дорожкой ложились позади них, от чего черный траурный креп выглядел каким-то запыленным.
– Меня удивляет, что полиция до сих пор ничего не выяснила, – добавила Лелли, оглянувшись на Шарлотту. – Но, полагаю, они не принадлежат к самым высокоумным, иначе не были бы задействованы на подобной работе. Я хочу сказать, если бы у них хватало ума что-то сделать, они бы уже это сделали, не правда ли?
Шарлотта вполне могла выдержать какое-то количество оскорблений в собственный адрес и сдержаться, но оскорбления в адрес Томаса – это было совсем другое дело. И тут ее злость вырвалась из-под контроля.
– Это всего лишь ограниченное число людей, кто тратит свое время, а иной раз и жизнью рискует, копаясь в грехах и трагедиях других людей и расследуя случаи насилия, ими совершенного, – ядовитым тоном сказала она, глядя прямо на Лелли широко раскрытыми глазами. – На свете найдется немало людей, внешне представляющих собой образец нравственности и моральной чистоты, людей, которые притворяются воплощением гражданских добродетелей, а на самом деле внутри, в душе они полны жадности, мерзости и лжи.
Шарлотта смотрела на них на всех по очереди и чувствовала глубокое удовлетворение, видя на их лицах тревогу и даже страх, особенно на лице Пруденс. И, видя это, она тут же пожалела о сказанном, ей стало стыдно. Уж кого-кого, а Пруденс она вовсе не желала обидеть.
