Именно это сыщики и проделали в тот же вечер, заменив, правда, шампанское на менее эффектный, зато более эффективный напиток. Подняв свой бокал (стакан, конечно), Константин – на правах хозяина и Холмса (пусть уже и вышедшего из этой роли) – поздравил собравшихся за столом участников детективного тандема с успешным завершением их совместного расследования. Об этом, как он заявил, уже можно было говорить в полный голос – главное сделано, а оставшиеся детали и необходимые формальности существенного значения не имеют. В своей краткой речи Костя высоко оценил тот решающий вклад, который внес в общее дело его соратник по сыску: Мишина гениальная мысль – именно так, не убоявшись излишней патетичности, он выразился – обеспечила их успех и решила дело. Себя же Костя хвалил главным образом за то, что ему пришло в голову предложить своему бывшему однокласснику поучаствовать в начинающемся расследовании загадочного и, на первый взгляд, бессмысленного убийства. К концу их не слишком продолжительного, но достаточно бурно протекавшего праздничного банкета Костя уже утверждал, что, несмотря на первоначальное распределение ролей в их тандеме, истинным Шерлоком Холмсом оказался в конечном итоге Миша, а себе говорящий отводил роль Лестрейда – героя, делового, расторопного и хваткого, но не обладающего холмсовской интеллектуальной мощью и проницательностью. Рассказывая мне об этом, Михаил (а он – уверяю вас – вовсе не был хвастуном и зазнайкой), хоть и считал, что его компаньон – на радостях – слегка перехватил в эпитетах, но целом соглашался с его выводом, который был – применительно к данному конкретному случаю – вполне справедливым.
И действительно. Кардинальный перелом в их расследовании наступил именно в тот момент, когда Миша, едва переступив порог Костиной квартиры, возбужденно спросил:
– Здорово. Ну что? Узнал? Какой у него был рост?
– Сто шестьдесят семь сантиметров. – Еще не догадываясь о смысле заданного вопроса, ответил Костя. – Зачем это тебе? О чем речь? Заходи.
– Та-ак! – осевшим от волнения голосом протянул Миша. – Это я и предполагал. Смотри: от окна – то есть от плинтуса стены, что с окном, – до косяка двери на черную лестницу ровно полтора метра. Я померил. Там, на втором этаже. Значит, он туда просто не вошел бы. Если бы он там лежал, дверь не была бы полностью распахнута, а только полуоткрыта. И соответственно, лежавшего было бы видно издалека. Нельзя было бы сказать, что только локоть слегка торчит. Понимаешь?
Наш Ватсон еще не успел закончить свое сбивчивое объяснение, как Костя мгновенно сообразил, насколько важное значение имеет этот – простенький с виду – факт для всей конструкции расследуемого ими дела.
– Понимаю… – медленно, с расстановкой только и смог он произнести в этот момент.
Дальнейшее уже было делом техники. С утра пятницы – после непродолжительного, хоть и непростого разговора с начальником отдела – следователь Коровин оформил все необходимые документы, получил требующиеся подписи и после обеда уже произвел арест Бильбасовой А. Л., которая к тому времени уже фигурировала в деле в качестве обвиняемой в совершении ряда тяжких уголовных преступлений, предусмотренных статьями (перечислены номера статей) УК РСФСР.
Большую часть своих признательных показаний Анна Леонидовна изложила самостоятельно на нескольких листах бумаги крупным разборчивым почерком. Сделала она это в несколько приемов, прерываясь и возобновляя свою исповедь преступницы, стоящей на краю могилы, в те часы, когда чувствовала себя получше. Она не видела смысла, как сказала Косте на допросе, что-либо скрывать, понимая, что игра закончена и бороться ей уже не за что. Вы же меня в любом случае отсюда не выпустите – найдете, за что зацепиться, да и воспользоваться этим богатством я уже никогда не смогу, хоть бы и выпустили. Чего же мне тогда выкручиваться и что-то выгадывать? И не нужно мне уже это всё, – откровенно делилась она своими соображениями со следователем, внимательно слушавшим ее, но не пытавшимся вставить что-то из сказанного в протокол допроса. – Я и сама теперь не могу понять, зачем я всё это затеяла. Не для меня это, не стоило и браться…
Когда мы через много лет обсуждали сказанное преступницей на допросах, Миша предположил (а он, как вы знаете, был большой любитель остроумных гипотез), что главным мотивом, затянувшим добропорядочную, ни в чем до тех пор не запятнанную женщину в болото преступлений, была не столько жажда бешеных денег, сколько желание сделать нечто выдающееся, решить сложную задачу – она чувствовала, что ей это по плечу. Свой психологический анализ ситуации, в которой оказалась женщина, о которой мы, в сущности, почти ничего и не знали, мой рассказчик основывал главным образом на том, что сам он чувствовал (и не хотел этого скрывать) в своей душе нечто близкое – ему казалось, что окажись он в таких же условиях, ему пришли бы в голову сходные мысли.
– Нет. Ты не отбрасывай такую возможность, не подумавши, – горячился Миша, встретив с моей стороны довольно прохладное отношение к его романтической, как мне тогда показалось, теории, объясняющей решение нашей героини пойти на преступление. – Вот живет человек, с хлеба на квас перебивается, суетится, выгадывает что-то по мелочи – то есть живет, как почти все мы живем. И главное, понимает, что деваться ему некуда и придется ему эту лямку тянуть до самой смерти. Нет у него ни малейшего шанса выбиться из этой колеи, что бы он ни сделал. Впереди – докуда взгляда хватает – ровно то же самое, что и позади. В молодости это еще не так очевидно, но с годами такое ощущение всё усиливается. Летишь по уложенным судьбой рельсам прямо в могилу. Нет смысла гадать, что там за поворотом, ты уже понял, что там всё то же самое. И вот случай преподносит тебе неожиданную возможность проявить себя, доказать самому себе, что ты еще жив и что всякое еще может быть. Надо только тщательно всё продумать, взвесить, рассчитать, и ты одним махом вырвешься из той клетки, из которой не было никакого выхода. Чем не соблазн? Даже не важно, что будет потом. Важно, что это будет нечто новое, о чем ты и думать прежде не мог. И не менее важно, что это будет твоя заслуга – это ты, увидев призрачную возможность, догадался, как добиться ее осуществления, сумел преодолеть препятствия, избежал всех капканов и ловушек на своем пути и сделал то, о чем большинство людишек и думать не смеет. А вот ты – другой: ты поставил перед собой задачу и ее решил. Сам. Своим умом.
Конечно, в большинстве случаев любые подобные рассуждения и предположения поневоле воспринимаются как туманные и весьма проблематичные. Не стоит, вероятно, здесь вновь вспоминать про уже известные читателю потемки… Без этого всё ясно. Но, обдумывая наши с Мишей тогдашние разговоры сейчас, я связываю его экскурс в психологию преступления с другим высказыванием допрашиваемой, о котором Костя сообщил приятелю с некоторым недоумением: вот как, дескать, эта бабка смотрит на свои делишки – любопытный взгляд, ничего не скажешь. Откровение Анны Леонидовны было вызвано Костиным вопросом, в котором как-то затрагивалась моральная сторона ее поступков. Что-то вроде: И не жалко было вам Мизулина и кладовщицу? Вы же заранее знали, что их придется убрать. На что наша героиня отвечала, что ей никого не жалко. Ни себя, ни тех, кого ей пришлось лишить жизни. И добавила к сказанному еще несколько фраз – видимо, почувствовала, что ее ответ поймут как-нибудь не так, перетолкуют по-своему. Я попытаюсь – как смогу и как запомнилось – передать хотя бы смысл ее объяснения: Так-то они оба безобидные были – за что их убивать? Но у меня ведь всё рассчитано было, все по плану. Не могла я допустить, чтобы они заговорили. И это вам, молодым, кажется, что смерть – страшное зло. А, на самом-то деле, что в ней такого уж страшного? Чем она страшнее нашей жизни? Я вот до старости небо коптила – и что? Могла бы и много лет назад помереть – какая разница? Зачем мне эти годы нужны были? Дольше промаялась бы? Вот Сашка этот – зачем ему было жить? Ведь ясно было, что с ним через пару лет будет – ну, протянул бы еще сколько-то… зачем? А так он хоть месяц человеком пробыл – ожил, размечтался, планы какие-то строил, как и что он сделает… Вовремя я его… он и понять ничего не успел, так со своими планами и умер… человеком умер. Я ведь потому так и решила сразу – видела, что не сможет он удержаться, возьмут его через две недели после того, как ему какие-то деньги в руки попадут. Лучше бы ему было, если бы он здесь вместе со мной очутился? Нет… вовремя он умер. Да и Нина тоже… Вы же понимаете, не могла я ее так оставить – это ведь она мне про платину разболтала и даже показала мне ее. Скажи она вам об этом, и всё… Достаточно было обратить на меня внимание, и никак бы я не отвертелась. Не будь этого, жила бы она себе, так бы проболтала, прохихикала, прошушукалась с подружками, дотянула бы до пенсии… А зачем? В смерти, конечно, ничего хорошего нет, но и такая бессмысленная жизнь ничем ее не лучше. О чем тут жалеть?
