— В любом случае повезло, что поблизости никого не было.
— Кто-то был, — так же тихо ответил Дерек. — Я увидел его, как только вылез из машины. Однако когда появился полисмен, он тут же удрал.
— Черт! — ругнулся Петтигрю.
— Простите, сэр, как вы думаете, он сильно пострадал?
— М-м-м. Боюсь, что да.
Офицер вернулся — теперь его шаги звучали твердо и уверенно.
— «Скорая» будет через несколько минут, — объявил он, размашистым движением распахнул свой блокнот и повернулся к Барберу. — Полагаю, это вы находились за рулем, сэр? — спросил он. — Ваше имя и адрес, пожалуйста.
— Офицер, может быть, я смогу кое-что вам объяснить? — спокойным голосом начал Петтигрю.
— По очереди, пожалуйста, сэр, — перебил его констебль, теперь, похоже, полностью овладевший собой и ситуацией. Он снова повернулся к Барберу: — Итак, ваше имя и адрес, будьте любезны.
Барбер сообщил что требовалось. Это были его первые слова, произнесенные с момента аварии, и голос прозвучал еще более хрипло, чем обычно. Молодой полицейский, который начал было автоматически записывать сведения в блокнот, резко остановился, и его фонарь заметно дрогнул в руке. Затем дисциплина взяла верх, и он завершил запись, тяжело дыша. Момент был затруднительный, и в руководствах, выпускаемых Маркхэмптонской городской полицией для новичков, инструкций для подобных случаев не содержалось.
— Э-э, так, на всякий случай, милорд, — сказал он, — просто на всякий случай, я… — Он сделал паузу, сглотнул и храбро продолжил: — Боюсь, я должен попросить вашу светлость предъявить водительское удостоверение и страховой полис.
— На всякий случай, — сказал Барбер, повторив слова полицейского с почти иронической интонацией. Пройдя к машине, он достал из нее небольшую папку и вручил констеблю.
— То и другое — внутри, — проскрипел он.
На этом месте их прервало появление «скорой помощи». На удивление быстро, как показалось Петтигрю, раненый был осмотрен, перевязан, поднят и унесен; уже в следующий момент ничто, кроме плаща полицейского, аккуратно свернутого на тротуаре, не указывало на его присутствие. Хозяин плаща поднял его, встряхнул и, поскольку дождь к тому времени прекратился, свернув трубочкой, зажал под мышкой, после чего продолжил изучение документов, врученных ему судьей.
В правильно устроенном мире — повторим — все водители без исключения, а особенно судьи Высокого суда, обновляют водительские права, когда истекает срок их действия. Далее, вняв напоминаниям, которые задолго до положенного срока любезно посылает им их страховая компания, они продлевают страховку в соответствии с требованиями «Актов о дорожном движении» 1930–1936 годов. Тот факт, что время от времени они забывают все это сделать и тем самым совершают целый ряд явных правонарушений, только лишний раз показывает, как далек от совершенного устройства наш реальный мир. То, что даже судьи Высокого суда правосудия не застрахованы от подобных провалов памяти, возможно, является аргументом в пользу предположения, что в правильно устроенном мире им бы вообще не позволили управлять автомобилем.
— Боюсь, милорд, — сказал офицер, — что с этими документами не все в порядке.
Барбер посмотрел на них в свете фонаря.
— Похоже, они просрочены, — печально, почти униженно согласился он.
— В таком случае, милорд, я вынужден просить вас…
Но в этот миг неожиданно в дело вступил Дерек.
— Вам не кажется, офицер, — сказал он, — что лучше всего было бы доложить обо всем вашему начальству? Не исключено, что Главный констебль сочтет возможным лично приехать в резиденцию его светлости и спокойно обсудить с ним все вопросы. Здесь все это немного… не соответствует рангу…
С явным облегчением констебль ухватился за предложение.
— Вероятно, вы правы, сэр, — сказал он. — Мне только надо, если не возражаете, записать ваши данные и данные остальных джентльменов.
Он последний раз открыл свой блокнот, и минуту-другую спустя инцидент был исчерпан — по крайней мере на тот момент. Петтигрю, сообразив, что находится неподалеку от своей гостиницы, отправился туда пешком, а Дерек в новом для себя качестве руководителя твердо заявил, что лично отвезет судью домой, и, не дожидаясь согласия, сел на водительское место.
«Проклятый старый дурак! Проклятый старый дурак!» Петтигрю поймал себя на том, что всю недолгую дорогу до гостиницы повторял это снова и снова. Голова у него болела от удара, полученного при столкновении машины с тротуарным бордюром, тонкие подошвы промокли насквозь, он устал, испытывал боль в ушибленных местах и был зол. Особенно зол. Ответственность за все его беды от начала до конца лежала на Брадобрее: если бы не он, Петтигрю мирно спал бы сейчас в своей лондонской постели. В порядке реакции на весело проведенный вечер он начал подозревать, что последовавшее за ним несчастье было намеренно подстроено судьей, только чтобы досадить ему. Оплошность Брадобрея с просрочкой водительских прав и страховки только усугубляла его гнев. Конечно, то, что он увидел своего врага в столь неприятном и унизительном положении, доставило ему некоторое мрачное удовольствие, но это удовольствие с лихвой перекрывалось пакостным ощущением от того, что один из судей его величества так себя опозорил. Не было, пожалуй, в судейском корпусе ни одного судьи, которого Петтигрю не критиковал бы по тому или иному поводу, не пародировал и не высмеивал бы на потеху гильдии во время послеобеденных забав. Как личности многие из них ему нравились, некоторые вызывали восхищение, но не уважал он никого. Он слишком хорошо знал их, слишком досконально изучил, чтобы сохранять хоть малейшие иллюзии. Однако к институту правосудия как таковому он испытывал глубочайший внутренний пиетет. Судебная система в целом была тем, чем и ради чего он жил, и все, что порочило доброе имя судейского ордена в глазах внешнего мира, за пределами узкого круга посвященных, глубоко его оскорбляло. По мере того как чувство личной обиды отступало, становилась еще очевидней чудовищность компрометирующего корпорацию поведения Барбера, и к моменту окончания своего короткого пути Петтигрю был одержим единственной мыслью: любой ценой сделать так, чтобы это происшествие не попало в газеты.
«Главный констебль города — человек разумный, — размышлял он. — Во всяком случае, никакого уголовного разбирательства он не учинит. В этом можно быть уверенным. Будем надеяться, что он до смерти запугает молодого полицейского и проследит, чтобы тот держал язык за зубами. Что касается Маршалла, то, похоже, мозги у него повернуты в правильную сторону. Его опасаться не следует. Впрочем, все равно лучше поговорить с ним утром. Хорошо, что не было никаких посторонних свидетелей, кроме одного, но когда старый идиот называл свое имя, тот уже смылся. Между прочим, само по себе это странно… Обычно свидетелей происшествия бывает невозможно остановить, когда они рассказывают о том, что видели. Но это тоже можно уладить…»
Продолжая размышлять, он подошел к своей гостинице, толкнул вращающуюся дверь и сразу был ослеплен ярким светом, заливавшим вестибюль. Чтобы подняться к себе в номер, ему нужно было пройти мимо входа в бар, и, поравнявшись с ним, он услышал: «Время вышло, джентльмены, пора, прошу вас!» Петтигрю удивился, что бар еще открыт. Правда, местная гильдия обычно устраивала ужины в довольно ранний час, а на сей раз благодаря судье вечеринка закончилась раньше, чем всегда. Но с момента ее окончания столько всего случилось, что ему было трудно поверить, что время работы бара еще не истекло, и он заглянул внутрь — посмотреть на часы.
Бар оказался полон и оглашался голосами подвыпивших посетителей, приканчивавших свои последние бокалы. В воздухе клубился табачный дым и витал теплый влажный дух пива и человеческих тел. Петтигрю посмотрел на часы, висевшие на дальней стене, и собирался уже было уйти, но тут его взгляд привлекла оживленная группа людей под ними. Три или четыре солдата и один или двое штатских толпились вокруг мишени для дротиков, в которую метился невысокий пузатый мужчина средних лет в клетчатом пуловере, от которого рябило в глазах. Судя по всему, игра находилась в завершающей стадии, и участники пребывали в большом возбуждении. Мужчина метнул дротик, и все зашумели. «Осталось тридцать четыре! — выкрикнул кто-то. — Осторожней теперь. Корки. У тебя…» Но Корки, видимо, отлично знал сам, сколько очков ему осталось набрать. С исключительно уверенным видом он снова метнул дротик. И опять послышались восторженные возгласы: «Дважды семь!» «Осталось двадцать!» — продолжил считать тот же голос. Петтигрю, который ничего не понимал в этой игре, почувствовал, что и его охватывает возбуждение. Ему отчаянно захотелось, чтобы Корки сделал все как надо, и, затаив дыхание, он ждал последнего броска. Волнение оказалось напрасным. В наступившей вдруг мертвой тишине Корки с грацией танцора приподнял свою толстую фигуру на цыпочки, тщательно прицелился и выпустил свой последний снаряд. «Дважды десять!» От разразившегося всеобщего ликования в баре, казалось, зазвенели все бокалы. Вспотевший, но совершенно спокойный, триумфатор Корки, которому чуть не вывихнули руку, пожимая ее со всех сторон, и у которого от приветственных хлопков уже наверняка болела спина, отошел к столу, чтобы допить свой бокал, между тем как бармен громовым голосом продолжал взывать: «Пора, джентльмены, прошу вас!»
