Рекс Стаут - Чёрная гора

— Ну? — произнес он.

— Звонок из Италии. Соберитесь с мыслями.

Вулф не допускает даже возможности, что ему когда-либо придётся говорить по телефону лежа в постели, поэтому единственный аппарат в его комнате стоит на столике у окна. Я подошёл и включил его. Он откинул одеяло, поёрзал по кровати, встал, прошлёпал босиком к столу и взял трубку. Даже в этих обстоятельствах я был поражен чудовищными размерами его пижамы. Я стоял и слушал тарабарщину, в которой ничего не понимал, но это длилось недолго. Не прошло и трёх минут, как он положил трубку, посмотрел на меня с неприязнью, прошагал к кровати, опустился на край и произнес несколько слов, которые я не смог бы воспроизвести.

— Звонил синьор Телезио. Он так осторожен, что понять его почти невозможно. Он сказал, что у него есть для меня новости, но настаивал на строжайшей конспирации, поэтому зашифровал их. Вот что он сказал, дословно: «Человек, которого вы ищете, находится в окрестностях горы». Он не стал ничего объяснять, а давить на него было бы неосторожно.

Я сказал:

— Никогда ещё не видел, чтобы поиски кого-либо давались вам с таким трудом, как поиск убийцы Марко. Телезио знает об этом?

— Да.

— Тогда весь вопрос в том, какую гору он имел в виду.

— Можно смело предположить, что Лофхен — Чёрную гору, по имени которой получила название Черногория.

— Этот Телезио заслуживает доверия?

— Да.

— Тогда дело яйца выеденного не стоит. Убийца Марко находится в Черногории. Найти его там для нас — раз плюнуть.

— Спасибо.

Вулф положил ноги на кровать, засунул их под одеяло и вытянулся в длину, если можно так сказать о человеке с его габаритами. Он натянул одеяло в жёлтом пододеяльнике до подбородка, повернулся на бок и, приказав мне выключить свет, закрыл глаза.

Должно быть, он заснул, пока я ещё поднимался по лестнице.

Эти четыре дня были самыми худшими за последнее время. Хоть я и знал, что Вулф упрям, как стадо онагров, но в этот раз он побил все рекорды. Он чертовски хорошо знал, что объект ускользнул от него, что он полностью побежден и единственно разумным было бы передать дело Кремеру и Шталю с тайной надеждой, что оно заинтересует ЦРУ, и, если вдруг у них объявится в тех краях турист, любующийся пейзажем, они сочтут возможным дать ему соответствующее задание. Более того, существовало по крайней мере два особо важных лица в Вашингтоне, причём один из них в Госдепартаменте, к которым Вулф мог обратиться с просьбой. Но нет. Не для этого упрямца. Когда — кажется, это было в среду вечером — я представил ему соображения, перечисленные выше, он отверг их по следующим причинам. Во-первых, Кремер и Шталь решат, что он все выдумал, если он не назовет своего осведомителя из Бари, а этого он сделать не может. Во-вторых, они непременно схватят миссис Бриттон, если она вернётся в Нью-Йорк, и предъявят ей такое обвинение, что она полностью в нём увязнет. И в-третьих, ни полиция Нью-Йорка, ни ФБР не могут добраться до Югославии, а ЦРУ заинтересуется делом только в том случае, если это будет связано с их планами и проектами, что чрезвычайно нежелательно.

Между тем — и это производило жалкое впечатление — он продолжал платить Солу, Фреду и Орри, регулярно давал им инструкции и читал их отчеты, а я должен был участвовать в этом цирке. Не думаю, чтобы Фред и Орри догадывались, что их водят за нос, но Сол сообразил, и Вулф понял это. В четверг утром Вулф сказал, что Солу не обязательно докладывать непосредственно ему, отчёт могу взять я.

— Нет, сэр, — твёрдо сказал я. — Я сначала уволюсь. Я согласен выполнять свою роль в этом проклятом фарсе, если вы настаиваете, но не собираюсь убеждать Сола Пензера в том, что я слабоумный. Он и так знает.

Не знаю, сколько это могло продолжаться.

Рано или поздно Вулфу пришлось бы прервать эту деятельность, и я предпочитаю думать, что это случилось бы рано. Стало заметно, что он не выдерживает напряжения; пример тому — сцена в кабинете на следующее утро, в пятницу, о которой я уже рассказывал. Что касается меня, я старался его не раздражать. Я просто предоставил ему возможность освободиться от этого дела, сообщив, что письмо Картрайта из «Консолидейтед продактс» требует немедленного ответа, и напомнил, что однажды Картрайт заплатил за вексель двенадцать кусков и не пикнул; сцена, когда он сгреб бумаги со стола и швырнул их в корзину, выглядела многообещающе. Я как раз решал вопрос, что делать дальше, когда зазвонил телефон. Я с удовольствием поступил бы с ним так же, как Вулф с почтой, однако пересилил себя и взял трубку. Женский голос спросил, приму ли я неоплаченный звонок из Бари, Италия, для мистера Ниро Вулфа; я согласился и позвал шефа. Он снял трубку.

На этот раз разговор был ещё короче, чем в то воскресенье ночью. Я не умею разделять итальянский на отдельные слова, но, насколько понимаю, Вулф не произнес и пятидесяти. По его тону я понял, что новости опять неприятные, и выражение его лица, когда он повесил трубку, подтверждало это. Он сжал губы, свирепо глядя на телефон, потом перевёл взгляд на меня.

— Она мертва, — мрачно сказал он.

Его всегда раздражало, когда я говорил таким образом. Он вдолбил мне в голову, чтобы при сообщении информации я использовал четкие формулировки, в особенности при описании людей или предметов. Но поскольку звонок был из Бари, а в той части света находилась только одна интересующая нас женщина, я не стал протестовать.

— Где она? — спросил я. — В Бари?

— Нет, в Черногории. Оттуда сообщили.

— Что послужило причиной смерти?

— Источник сказал, что ничего не знает, кроме того, что смерть была насильственной. Он не сказал, что её убили, но это так. Может быть, ты сомневаешься?

— Не сомневаюсь. Что ещё?

— Ничего. Просто факт, и больше ничего. А если бы я и выудил из него дополнительные сведения, то, сидя здесь, все равно не знал бы, что с ними делать.

Вулф посмотрел на свои ноги, затем перевёл взгляд на правый подлокотник кресла, потом на левый, как будто хотел убедиться, что в самом деле сидит. Потом вдруг, резко отодвинув кресло, встал. Он подошёл к телевизору, постоял немного, глядя на экран, затем повернулся и передвинулся к самому крупному, не считая его самого, предмету в кабинете, тридцтишестидюймовому глобусу, крутанул его, остановил и на одну-две минуты погрузился в изучение. Потом повернулся, подошёл к своему столу, взял книгу, которую дочитал до середины, — «Но мы родились свободными» Элмера Дэвиса, — приблизился к книжному шкафу и поставил её между двумя другими. Обернулся ко мне и спросил:

— Сколько у нас на счету в банке?

— Чуть больше двадцати шести тысяч после уплаты недельных счетов. Чеки вы выбросили в корзину.

— А в сейфе сколько?

— Сто девяносто четыре доллара двенадцать центов мелочью, а также, на крайний случай, резервные тридцать восемь сотен.

— Как долго идёт поезд до Вашингтона?

— От трёх часов двадцати пяти минут до четырёх часов пятнадцати минут, в зависимости от поезда.

Он недовольно поморщился:

— А самолёт?

— От шестидесяти до ста минут, в зависимости от направления ветра.

— Самолёты летают часто?

— Каждые полчаса.

Он взглянул на настенные часы.

— Можем мы попасть на тот, что улетает в полдень?

Я поднял голову:

— Вы сказали «мы»?

— Да. Нужно быстро получить паспорта — ты должен съездить за ними.

— Зачем нам паспорта?

— Чтобы попасть в Англию и в Италию.

— Когда мы уезжаем?

— Как только получим паспорта. Лучше вечером. Так можем мы попасть на самолёт, который улетает в Вашингтон в полдень?

— Погодите, — сказал я. Можно рехнуться, наблюдая, как статуя неожиданно превращается в динамо-машину. — Это действительно необходимо?

— Нет.

— Сколько раз вы мне говорили, что ни в коем случае нельзя действовать под влиянием порыва! Почему вы не сядете и не сосчитаете до тысячи?

— Это не порыв. Мы должны были уехать намного раньше — как только узнали, что она там. Теперь этого требуют обстоятельства. К черту все; так можем мы попасть на этот самолёт?

— Нет. Ничего не поделаешь. Одному богу известно, что вы будете есть в течение недели или, может быть, года, — а Фриц готовит к ужину мусс «Покахонтас» из молок макрели, и если вы его не съедите, то потом выместите злость на мне. Пока я позвоню в аэропорт и достану из сейфа ваше свидетельство о натурализации и своё свидетельство о рождении, вы можете пойти и помочь Фрицу, раз уж у нас такая спешка.

Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошёл на кухню.

Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только паспорта, но и билеты на самолёт, улетающий из Айдлуайлда в Лондон завтра, в субботу, в пять часов пополудни.

Вулф вёл себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его поведении не произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в самолёте все его мускулы были напряжены. По-видимому, это укоренилось в нём так глубоко, что помочь ему мог только психоанализ, а на это не было времени. На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет.